И чтобы смехом никого обидеть, он обычно прикрывал рот рукой и так ходил, похаживал по деревне, по улице, заглядывал во дворы, в двери и окна, все-то видеть хотел, но следил постоянно за тем, чтобы люди смеха его не приметили. Только люди — сами знаете, какие они,— иной раз шлепали его по руке: «Зачем рот пятерней прикрываешь?» И тогда они замечали, что он скалит зубы, и еще пуще сердились. «Гляньте-ка, он ведь смеется!» А когда выросла у него под стать зубам и голова и разума в ней поприбавилось, мальчишка уже стал кое-как с этим смехом справляться: вытянет губы, округлит их, а заметит, что на него смотрят, тут же начинает насвистывать! Был он, выходит, смышленым мальчишкой, даже веселым, но умел владеть собой, старался эту свою веселость удерживать в горле — выпустишь ее, так и зубы сразу увидят. Веселый был мальчишка.
У детей в ту пору жизнь была довольно суровая; если взрослые не заставляли их работать — в осенние дожди, )
например, и туманы, когда и делать особенно было нечего,— то дети слонялись по дворам, разносили из дома в дом грязь на подошвах. Родители сердились на детей. Утром их отсылали в школу, а после уроков опять была с ними сплошная морока, поэтому их выгоняли из дому:
— Ступайте играть к соседям! И не вздумайте сюда дружков приводить! Не то достанется! Ни минуты от вас покоя!
Но и у соседей были дети. И те тоже их гнали: — Ступайте! Проваливайте отсюда! Проваливайте, черт подери, а то еще чужие выродки сюда завалятся! А ежели кого приведете — получите ремня, ей-ей, уши оторвем!
Вот оттого дети из дому в дом и ходили и повсюду дергали и бухали дверями. Л чтобы не дергать и не бухать втуне, всюду про кого-нибудь или что-нибудь спрашивали, а уж тому, кто не умел спрашивать, негде было и обогреться.
— Яно дома?
— Нету.
— Мариша?
— И Мариши нету.
— А наша Лнча не заходила?
— Не заходила. Мы ее и в глаза не видели.
— Чуток обогреюсь и пойду.
Чуток всего лишь чуток. Взрослые-то хорошо знают, что такое чуток. Знают и то, что, если кому из детей позволят в избе побыть дольше, за ним скоро притащатся и другие. Поэтому с детьми особо не цацкаются: — Ну, ты уже обогрелся, и будет. Топай давай!
Вот и наш мальчишка ходил по домам — выгонят из одного, шел пытать счастья в другой. Иной раз — сказано ведь, что это был толковый мальчишка,— иной раз очень уж ему не хотелось, чтобы его выгоняли. Он входил в дом, улыбался, поблескивая глазами, улыбался, будто его всюду только и ждали.-— Дома ваш Мишо? — спрашивал.
— Зачем тебе Мишо? Он еще на работе.
— А тетушка Цила?
— Цила только что ушла.
— А Яно? Яно не был у вас?
— Какой Яно? Что ему тут делать?
— А дядю Имро вы не видели?
— Дома, должно быть. Не заходил. Кому охота шататься по такой непогоде?
— Схожу к нему. Послушайте, тетушка, ваша серая еще не обгулялась?
— Обгулялась. Когда у нее будут щенята, приходи-ка на них посмотреть. Позову тебя. А теперь ступай! Иди, тебя, верно, уже дожидаются.
— Не-е. Не-е. А то, если хотите, тетушка, у меня есть такой черный кобель, ваш Йожко мне его подарил, когда отправлялся в Россию.
— Ладно-ладно. Потом приведешь.
— Йожко еще не писал?
— Писал, но давно. Все-то тебе знать надо.
— II наш Бйденко уже отписал. Сказывают, его повысили. Тетушка, правда, что возле вашего Йожко как бабахнуло, а потом как он начал стрелять, все русские из такого большого дома будто бы и убежали?
— Ты где слышал?
— Мужики говорили. До чего мне хочется этакое увидеть! Влез бы я там на бугорок...
— Дурья башка! Оставь меня в покое. Ступай себе!
— Тетушка, я хотел сказать еще одну вещь...
— Как-нибудь в другой раз. Сейчас времени нету. Тороплюсь. Надо корове постлать.
На улице мальчишку поджидают дружки — хотят прибиться к нему. Только прямо не говорят, а начинают исподволь: — Хочешь с нами?
— Хочу. А куда?
— Куда? К вам.
— Нет уж. Я лучше погуляю еще немножко на улице,
— Боишься, да?
— Чего мне бояться? Захочу, так пойду.
У них ушки на макушке. Кто шмыгает носом. А кто и рукавом смело проходится под ним, хотя учителю — слава те господи, его сейчас нету! — такой естественный жест не по нутру. А рукава-то как хороши!
— Чего зря тут торчать! Пошли! Сегодня мы идем к вам.
— Почему к нам? Ведь и к вам можно.
И другим рукавом, прямо под носом — рраз, а потом — шмыг!
— Пошли куда-нибудь. Мне все равно.
— А все равно, так пойдем к вам! У вас мы еще никогда не были.
— Всыплют мне!
— Всыплют мне, всыплют мне! А к другим можешь грязь таскать?! А как мне тата въедет, думаешь, не больно?
— Ладно. Помалкивай.
— Меня метла дожидается. И вчера меня отхлестали.
А бывает, заглядывают в лавку. Сперва один туда сунется, за ним потащатся и остальные. Спрашивают у лавочника, можно ли купить сладких рожков и будут ли к рождеству апельсины. Можно бы спросить еще и почем пятьдесят граммов халвы. Да это им известно. Лавочник не любит, когда его о чем-нибудь по нескольку раз спрашивают. А иные пробуют говорить с лавочником серьезно: — Наш тата интересуется, есть ли у вас в такой махонькой коробочке колесная мазь.
— Есть,— говорит лавочник.
— Скажу ему.
— Дяденька, а нету у вас цепи для велосипеда? — спрашивает другой.
— Как не быть? И цепь есть.
— И широкая? С таким маленьким крючочком?
— И такая есть.
— И весной будет?
— Конечно. Цепи у нас всегда есть.
— Хорошо, теперь знать буду. Как будет у меня велосипед, куплю и цепь.
— А ну-ка, марш по домам! — выдворяет их лавочник.— Раз не покупаете — убирайтесь отсюда.
Так проходит день за днем. В деревне вспыхивает грипп, по деревенские грипп не принимают всерьез, многие его и за болезнь-то не считают. «От гриппа еще никто не умирал,— рассуждают они.— От легких — дело другое. А чтоб от гриппа? Не смешите!» Вечером во всех домах пахнет липовым чаем. Дети клюют носом у печки или, стукаясь головой об стол, дремлют над хрестоматией. «Вот тебе, хрипун, вылакай!» И они чуть улыбаются, потому что уже видят сон. «Ежели опять будешь кашлять либо ночью обсикаешься, отдеру как Сидорову козу». А поутру дети вдруг снова спрашивают о вчерашнем чае, не ведая даже, что вечером его уже выпили.
Зато некоторые ребятишки любят отговариваться гриппом, особенно в школе, когда им не хочется петь: — Пан учитель, я не могу петь, потому что у меня грипп.
Учитель, случается, такую отговорку и признает, но, если он в дурном настроении, разорется на весь класс или заиграет на скрипке до того яростно, что ученики и дохнуть боятся.
Правда, дышать можно осторожно, чтобы учитель даже и по заметил, что ученики дышат, а вот куда хуже, если им хочется кашлять — кашля учитель просто не выносит, из-за кашля приходит в невообразимую ярость. Тут же прекращает играть, вперяется в одного, второго, третьего, грозится смычком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186