В городе Яно и впрямь был как дома. Каждого знал. И много друзей там было. Только что с того?
Денег не хватало. Не хотелось родным продавать слишком дорого. Да если бы и подороже продали, вряд ли бы это их выручило. Не умели, не научились они толком хозяйствовать. Фила, пожалуй, кое в чем еще смыслила, но Яно всегда выставлял себя лучшим хозяином, вот и не диво, что Фила позволяла ему взять верх над собой, хотя и понимала, что Яно не прав,— да куда денешься? У нее никогда не хватало духу подолгу с ним спорить: она была мягкого, уступчивого нрава, ну а Яно как-никак ее муж! Зачем же счастье свое с ним портить.
Счастье! Они купили себе новый стол и подержанную кровать, потом пару кастрюль и две-три ложки, а Яно принес даже глиняный противень. А ну как им гуся захочется? На противне гусь лучше пропечется. Яно купил и новый зеленый костюм и сказал, что это, дескать, к ружью положено, ибо тот, кто хочет носить ружье, должен сообразно тому и выглядеть. А иначе какой угодно босяк, замарашка щеголял бы с ружьем. Ну а дальше он начал потихоньку тянуть из оставшихся денег якобы уже на ружье, однако всякий раз на покупку недоставало какой-то малости. Пришлось, должно быть, потратиться и на протекцию. Без протекции разве к ружью подберешься? Не то что охотники — зайцы и те будут над тобой потешаться.
Однажды Яно обнаружил, что от денег осталось одно воспоминание. Сперва он не мог в это даже поверить. Еще и на Филу рассердился.
— Черт знает! Как же так получилось? Где они? Куда подевались? Ведь мы ничего особенного и не покупали.
— Как так? Покупали. И ты из них помаленьку потягивал. Якобы на ружье и на заручку, да и на мясо. Еще поговаривал, что этим ружьем и заручкой мы мясо как бы наперед оплачиваем. А вот видишь! Теперь и противень не понадобится.
— Отчего же? — Яно, хоть и донельзя раздосадованный, стал понемногу приходить в себя. — Ты противень не трогай!
И вот настал день, когда он принес ружье. Верней не ружье, а какую-то рухлядь довоенного образца.
— Вот оно и дома.
И с того дня он только и знал, что возился с ружьем, а про угодья свои и думать забыл. Если до этого он кое-где и порасставил силки, теперь их давно и след простыл. Куропатка или заяц, должно быть, достались какому-нибудь прощелыге, а Яно все чинил ружье да чинил и постоянно что-то разыскивал. Ружью якобы недоставало какой-то важной детали. А потом он оттащил из дому новый стол, шут знает, что еще добавил к столу и деталь эту принес, а к ней еще и старый военный бинокль.
Но, видать, жандармы уже наперед о нем все проведали. Только вышел он с ружьем из дому, они и потопали следом. Схватили его, отобрали ружье; он с биноклем топал еще где-то в поле, а ружье уже покоилось в жандармском участке.
И это ружье они уже никогда ему не вернули.
Яно злился на жандармов, но против них был бессилен. Даже пожаловаться некому. Может, сходить в магистрат? Да ведь там над ним только потешутся. И все-таки, подумав немного, он пошел туда. Он же снова работал уборщиком при магистрате, знал там всех чиновников и, наверно, немного надеялся, что кто-нибудь из них заступится. Как бы не так! Никто толком его даже не выслушал.
Рассердился он еще пуще, правда, на сей раз уже на чиновников.
— В бога душу, так вы, стало быть, вот как! Еще надо мной потешаетесь! Плевать мне на ваш город и на ваши тротуары. Сами их песком посыпайте! И на вас плевать! Сами город подметайте.
И он перестал подметать. Правда, потом и пожалел. Не стоило, однако, так кипятиться! Другой-то работы не было. Копать и мотыжить на виноградниках всегда наваливало полно горцев с севера, а среди них встречались истинные великаны — куда уж было Яно угнаться за ними! Виноградарь только и делал, что выбирал работников. И из этих северян всегда десять — двенадцать, что оставались без поденки, рассиживали целыми днями вокруг святого Флориана. А отобранные счастливчики надрывались до седьмого пота. Потому что богатый ВИНОградарь хоть и был дурак дураком, а котелок все же варил у него: приглядит он среди мужиков самого дюжего, сунет ему крону сверх обещанного и шепнет: «Ну-ка, давай, жми!» А потом подходит к другому силачу и так же тишком: «Вот тебе литр вина, никому ни слова, только ты уж давай, поднатужься!» Обделывал он такую штуку с двумя-тремя, и те, ничего' не ведая, лезли из кожи вон, чтоб переплюнуть друг друга; кто послабей, отставал или вовсе отчаливал, а оставшиеся все равно получали меньше, а то и совсем ни гроша, так как из-за страшной усталости до времени уходили с работы.
Мог ли Яно с такими тягаться? Его только и хватало на то, чтоб сходить в лес по грибы либо косулям соли притащить. А то ждать в поле, покуда перепелка или куропатка снесет яички и из этих яичек разбежится- разлетится молодняк да и подрастет немного. Яички и птенцов Яно умел охранять. Вот только заяц кидает своих детенышей уже в марте, иной раз даже в конце февраля, то есть в самые что ни на есть холода; кто может знать, сколько в канун весны зайчат погибает! Но уж тот, что до лета допрыгает, дорогого стоит. Такой зайчишка, выпрыгнувший из холодов, уж может потом позволить себе в лесу и в поле быть разборчивым. Он ест одни лакомства, но, конечно, только до тех пор, пока не угодит в силок. Вы думаете, Яно об этом не знает? Но разве можно Яно за его силок осуждать? Ведь и не всякий человек рождается к лету или хотя бы для теплой, радушной горницы, иного холод обдает уже в колыбели или еще до колыбели, и он, покуда растет, а там уж и старится, все время ворчит и хворями мучится и даже зная, что то или се должно быть таким или этаким, все равно иногда, а то и всегда, поступает немного иначе; разумом он все сознает, а вот сил или, верней, характера у него не хватает на то, чтобы поступать как положено, и временами даже в богатом краю или в теплой горнице ему бывает очень-очень паршиво; в теплой горнице4 и то он постоянно чувствует холод, понимая подчас, что холод этот от него ж и исходит, сам-то он хочет испускать тепло, а вот никак не получается. И совсем ему невдомек, что это потому, что еще в детстве или в молодости на него пахнуло холодом...
Однако Яно не унывает! «Да пропади они пропадом, все эти господа! — говорит он себе. — С голоду я не помру».
И он снова доволен и весел. Случается, и поворчит, но ворчаньем никого не обидит.
Нет-нет да и принесет домой куропатку или фазана, а тогда ему и пошутить охота. Не с куропаткой и даже не с фазаном. С Филой возьмет да пошутит. Но Фила замечает это только на другой день.
— Яно, дурень набитый, отчего ты такой глупый?
— В чем дело? Что стряслось?
— Небось знаешь, что. Башмак у меня полон песку. Почему ты мне песок в башмак сыплешь?
— Я тебе в башмак песок сыплю? Где ты его набрала?
— Где набрала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32