Грайс, разумеется, не разобрал, те ли это швейцары, которые заставили его расписаться утром в Книге для опоздавших, но, увидев, как один из них сфокусировал на нем линзы своих очков, а два других демонстративно не обратили ни малейшего внимания, он безошибочно понял, какую организацию они представляют. Прошло несколько секунд, и швейцар в очках рявкнул, вспугнув тяжелую тишину:
– Билет!
– Простите?
– Вход только по членским билетам.
Хотя Тельма была всего лишь младшей служащей, Грайс, ища сочувствия, бросил на нее взгляд, свирепо проклинающий распоясавшихся бюрократов. Можно было подумать, что они с Тельмой пытаются проникнуть в секретный бункер, где хранятся все альбионские капиталы: Кажется, Пам говорила, что фирма поддерживает своих актеров-любителей, даже выделяет им какую-то денежную дотацию, но чего ради они развели здесь этот проклятый бюрократизм?
– Я еще не член труппы, – сухо сказал Грайс. – Меня пригласила миссис Фос.
– Фамилия?
Дальше последовала та же процедура, что и при его первом посещении «Альбиона»: очкастый швейцар спрашивал двух остальных, есть ли у них в списках Грайс, а они, водя костлявыми пальцами по замусоленным бумажкам, сообщали друг другу, что, мол, Грайс, а не Крайслер, но никто из них не потрудился ему сказать, найдена его фамилия или нет. Наконец первый швейцар подозрительно воззрился на Тельму.
– А эта юная леди куда?
– Она со мной, – объяснил Грайс.
Швейцар неспешно вздохнул и медленно, словно черепаха, закачал головой.
– Если ее нет в списках – нельзя. Она подала заявку миссис Фос, секретарю Приемной комиссии? – Швейцар говорил еще медленней, чем качал головой. Выяснилось, что о Грайсе их известили, но про Тельму никаких указаний не дали. И значит, его они пропустить могут, а ее нет.
Грайс хотел было начать спор, но вспомнил, что он и так опоздал. Вот ведь забавно – всякий раз, когда у него плохо со временем, ему преграждают путь однорукие швейцары.
– Ничего не поделаешь, Тельма, – сказал он.
Сначала ему показалось, что она проторчит тут до ночи. Пожимая плечами, шаркая по полу подошвами, и бормоча: «Эх, не получилось… А может, все-таки попробовать?» – она топталась перед швейцарами, явно не зная, как же ей теперь быть. Но потом уныло утопала к лестнице, и Грайс, радуясь, что отделался от нее, открыл, с разрешения очкастого швейцара, стеклянную дверь.
Как он и предвидел, перед ним был плохо освещенный, перекрытый поверху дубовыми брусьями зал с устоявшимся, хотя и едва заметным запашком школьных обедов. У дальней стены возвышалась просторная сцена, и над ней – арка из клееной фанеры, сделанная совсем недавно. Грайс, никогда не бывавший в любительском театре, смутно предполагал, что, войдя, увидит на сцене Пам, красящую какие-нибудь декорации или, пожалуй, надзирающую за окраской декораций, и снующих мимо нее любителей, которые таскают по залу экзотические штуковины из папье-маше; а режиссера или постановщика, или как он там у них называется, Грайс представлял себе похожим на гомосека, и он должен был стоять, уперев руки в бока, и убеждать актеров, чтобы они играли живей и непринужденней. Но сегодня любители устроили, по-видимому, генеральную, да к тому же ещё и публичную, репетицию: человек восемьдесят или даже девяносто сидело в зрительном зале, а на сцене несколько артистов – наверно, сливки альбионской труппы – разыгрывали пьесу, в которой Грайс тотчас же узнал комедию Оскара Уайльда, где не то Эдит Эванс, не то Сибилла Торндайк спрашивает: «Вы говорите – саквояж?» Никаких декораций на сцене не было, и Пам их вовсе не красила, а, разодетая в пух и прах по моде начала века, объясняла Ардаху – Грайс его сразу узнал, несмотря на приклеенные бакенбарды, – что она, мол, хотела бы влюбиться в человека по имени Эрнест. Стало быть, ее предложение поставить «Он пришел» отклонили, Грайс очень удивился, что на генеральной репетиции и Пам и Ардах держат в руках текст, причем Ардах явно не помнил из своей роли ни единого словечка. Похоже, что альбионские любители всегда репетировали свои пьесы в театральных костюмах, чтобы сжиться, так сказать, с образом. Пам выглядела очень мило, а играла, как решил Грайс, не хуже знаменитой Глинис Джонс. Зато Ардах, по его мнению, больше напоминал обезьяну с бакенбардами, чем артиста.
Когда Грайс вошел, к нему устремился Сидз, и, судя по тому, что он болтался у входа, его, видимо, держали здесь в статистах, да еще и заставляли работать по совместительству капельдинером. А ведь послушать Сидзовы самодовольные разглагольствования про альбионскую труппу – покажется, что без него она моментально захирела бы и распалась.
Он встретил Грайса очень странно: запрокинул голову, поднял вверх палец, затряс им и придушенно захихикал, будто ушутил над ним обидную, но веселую шутку, А потом, давясь от смеха, прошептал:
– Я же говорил, что мы с вами свяжемся !
Не зная, как отнестись к его словам, Грайс пошел за ним по центральному проходу и сел в указанное кресло неподалеку от сцены, опять же не понимая, зачем Сидзу понадобилось точно указывать ему место, если вокруг было полно свободных кресел. Однако он послушно но сел именно там, где тот его посадил – рядом с единственным зрителем в этом ряду, который сразу же повернулся к нему, многозначительно подмигнул и хрипато сказал:
– Так вы, стало'ть, тоже решили послушать эту лабуду?
Ваарт на сцене любительского театра? Человек с культурными запросами мелочного торговца – артист? Ничего подобного Грайсу и в голову не могло прийти. Но сейчас-то его интересовало другое: ему хотелось понять, где весь день ошивалась эта компания – Ваарт, Ардах, а главное, Сидз и Пам. Они, похоже, неплохо провели времечко в каком-нибудь баре, намеренно не взяв его с собой.
Зал был хоть и плохо, но освещен, и Грайс внимательно огляделся. С некоторыми из зрителей ему явно приходилось встречаться в «Альбионе», Он заметил оперхозяйственника, похожего на Джорджа Формби, служащую Нутряшки, которая еще несколько дней назад напомнила ему подругу его покойной матушки – миссис Катбертсон, или, может, Калбертсон, точно он не помнил. Потом ему подался на глаза артист Фред Астэр, которого он встречал в лифте, родезийский премьер, старшин сержант из учебного лагеря времен его армейской службы, Дэвид Найвен, миссис Барбара Касл, выступавшая однажды по телевизору как секретарь небольшого профсоюза железнодорожников, цирковой наездник Харви Смит, комик Эрик Мокэм, дикторша телепрограммы «Метеорологические прогнозы», почти всегда предсказывавшая погоду с точностью до наоборот, генерал-лейтенант сэр Брайен Хоррокс в несколько омоложенном варианте, чуть состарившаяся копия Петулы Кларк, известной певицы, и артистка, часто рекламирующая по телевизору шоколад фирмы «Кэдбери».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80