Ну, и пожениться бы им, да только на слишком большие жертвы для этого пришлось бы пойти. В одном суде им после этого никто работать не позволил бы – семейственность, а прощаться с карьерой тоже никто из них не желал. Логично было бы Ларисе уйти на какое-нибудь предприятие юрисконсультом и жить себе спокойно, растить детей, заботиться о муже и радоваться его успехам. Но ее талант требовал поклонников, ей нужна была аудитория, благодарные слушатели, ей нравилось вершить судьбы, вытаскивать из петли виновных и играть с невиновными, судьба которых тоже в какой-то мере зависела от нее.
Уткину бы стукнуть кулаком по столу и сказать: выбирай, дорогая, или я, или карьера твоя, только он этого не стал делать, хоть и принципиальный был человек, а поломала злая любовь все его принципы. И забыл он обо всем, что впитал с молоком матери: и о семье – ячейке социалистического общества, и о том, что гражданский брак несовместим с моральным обликом народного судьи, и даже о планах своих грандиозных забыл, только бы сохранить, уберечь свою любовь.
Все вокруг всё, конечно, видели, шептались по углам, только, пока никому это не мешало, терпели, даже анонимок в парторганизацию всего две пришло, и тем ходу не дали.
И так уж случилось, а если ты еще не знаешь, рано или поздно это со всеми случается, забеременела Лариса, и родилась у них дочь Катерина, по отчеству Ивановна, а по фамилии Масленникова. И в графе «отец» в метрике поставили ей жирный прочерк…
Турецкий осуждающе хмыкнул.
– …Однако, став матерью, Лариса разительно переменилась, и надо сказать, не в лучшую сторону. Дочь ей была обузой, и к Уткину тем временем она охладела. Появились у нее новые связи и новые любовники, которых любовниками, собственно, трудно было назвать: она ведь с Уткиным в законном браке не состояла, и, следовательно, никаких законных обязательств у нее перед ним не было. Кроме того, может, под влиянием очередного возлюбленного, а может, просто от «хорошей» жизни, проснулась вдруг у нее тяга к наживе. Modus operandi был простой до безобразия. Она брала деньги с родственников подсудимых, под оправдательные приговоры или под изменение статьи и соответственно смягчение наказания. Судья, мол, у нее карманный, как она скажет, такой приговор и вынесет. И люди платили, почему же не заплатить хорошему человеку (да к тому же подруге судьи) за хорошие дела? Все же вокруг взятки берут, и не за такое, а для родного сына (отца, брата, мужа, жены и прочее), чтобы избавить его от долгих лет советской каторги, никаких денег не пожалеешь.
Вначале вела Лариса себя довольно осторожно и соглашалась устраивать только «верные» дела, в которых исход был предрешен, ибо Уткин (который, разумеется, ничего об ее аферах не знал) со своей принципиальностью всегда относился к подсудимым с пониманием и приговоры выносил исключительно справедливые и мягкие.
Но, как говорится, аппетит приходит во время еды: чтобы брать большие деньги, нужно выигрывать большие процессы, и наша адвокатесса переходит уже к делам сомнительным. И Уткин, сам того не осознавая, слушая ее пламенные речи в защиту какого-нибудь урода, который в поисках портвейна среди ночи влез в гастроном, избил сторожа до полусмерти и переколотил бутылок на пару тысяч рублей, искренне задумывался над тем, что, наверное, не такой уж он пропащий человек, если его Лариса, чистая и честная, видит в нем в первую очередь не злостного хулигана или вора, а заблудшую овечку, да к тому же доброго отца семейства и образцового труженика. Не то чтобы его принципиальность засыпала, но иногда он все же давал слабину, и Масленникова не теряла надежды когда-нибудь приручить его окончательно.
Только, как говорится, и на старуху бывает проруха. Окончательно зарвавшись, Лариса взяла десять тысяч рублей (огромная, как ты помнишь, по тем временам сумма) за то, чтобы вытащить парня, который обвинялся в попытке изнасилования с нанесением тяжких телесных повреждений четырнадцатилетней школьнице. И тут уж, как ни лезла из кожи вон Лариса, чтобы доказать, что ничего плохого эта скотина не хотела, что это просто рецидив безответной любви и что она (скотина) полностью раскаивается и готова искупить свою вину, но по возможности не в колонии, а где-нибудь «на химии», Уткин был непреклонен. Парень получил восемь лет строгого режима.
Родители осужденного тоже оказались непреклонны. Они не стали выслушивать извинения Масленниковой и ее уверения в том, что умело составленная кассационная жалоба еще может все исправить. Они пошли к прокурору и накатали ему длиннющую «телегу» об отдельных случаях произвола и взяточничества в нашей, в целом замечательной, системе судопроизводства. И жалобе этой немедленно дали ход.
Тут у Уткина наконец-то открылись глаза. Он постиг всю глубину падения своей возлюбленной. Но гораздо больше, чем ее алчность, его поразили многочисленные измены, о которых он тоже до сих пор не догадывался.
– Сколько же у тебя было любовников? – спросил он у нее.
– Ты имеешь в виду в центральной части города? – с издевкой отвечала бывшая возлюбленная, которой Уткин был больше не нужен и, главное, – окончательно надоел.
Тут уже Турецкий не выдержал и буквально взвыл:
– Но ты-то откуда знаешь такие подробности диалогов?!
Меркулов оставался невозмутим:
– В свете последних откровений перед Иваном Сергеевичем встал еще один закономерный вопрос: его ли дочь Катя или не его? Но наш Уткин был самых честных правил и твердо верил, что не тот отец, кто родил, а тот, кто воспитал, а воспитывать как раз собирался он лично.
Но очень скоро ему стало не до проблем отцовства, ибо прокурор Тихорецкого района с аристократической фамилией Перестенко возбудил против Уткина уголовное дело.
Перестенко, как и Уткин, тоже был человеком принципов. Фанатом социалистической законности. Вполне возможно, в его яйцеобразной голове зрели грандиозные планы по укреплению законности во всем великом и необъятном Союзе, и потому конкретно в своем Тихорецком районе он эту социалистическую законность холил и лелеял, а со злостными нарушителями боролся не щадя живота своего. Что, заметим, похвально. Язву себе нажил, два инфаркта заработал, да так и помер, не дожив до пятидесяти, все в той же должности, и никто не повел его под белы рученьки за всесоюзный штурвал.
Так вот, Перестенко возбудил дело, и вот тут-то на сцене и появляется ваш покорный слуга, молодой и зеленый Ка-точка Меркулов, который отрабатывает три года распределения. И именно ему…
– То есть – тебе, – на всякий случай вставил Турецкий.
– То есть мне, – не возражал Меркулов, – поручают расследование по делу Уткина. А обвиняют его в получении взятки в крупном размере.
Перестенко торопит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102