– А как же пулевое отверстие?
– Хорошо, автомобильная авария исключается, что еще?
– Ну, можно взят дробовик и прострэлит ее еще, повторэв эта… траэкторию, вот, а потом бросит в лес – погиб дэвушка на охоте, да, а дружок испугался и сбежал, да?
– Справишься? – обратился Бойко к забинтованному джигиту, который в принципе был неплохим стрелком, но сегодня уже успел опозориться.
– Пастараюс. Но толко если к дэрэву прыслонит, и все равно – упадет ниистествинно, и кров нэ будэт.
– Можно сжечь, – начал «Антуан», – оттащить в…
– Нет, – раздраженно оборвал его Бойко, – при вскрытии все равно обнаружат причину смерти.
– А может, граната или мина?
Бойко просчитал в уме: ехать в Москву (с трупом), угонять машину, начинять взрывчаткой (кстати, где взять так молниеносно, чтобы не засветиться) и подрывать – долго, и на каждом этапе возможны затруднения.
– Андрей Ильич, давайте на рельсы положим, – «Антуан» был просто неиссякаем. – Здесь километрах в трех есть неохраняемый переезд, поезда каждые десять минут проходят. Если аккуратно положить, то можно, во-первых, скрыть следы пули, а во-вторых, будет похоже на самоубийство.
– Хорошо, пусть будут рельсы, – устало согласился Бойко. Других «достойных» вариантов все равно не нашлось.
Труп Кати затолкали в багажник и минут через пять были на переезде, через который как раз грохотал длиннющий товарняк.
«Ладно, – подумал Бойко, – если полсотни вагонов протащить по телу, уже никто не разберется, была там пуля или нет, а насчет причин самоубийства потом подумаем».
Машину остановили метрах в двадцати, благо была ночь, и за все время мимо не проехало ни одного другого автомобиля. «Антуан» с «перевязанным» осторожно, стараясь не оставлять следов на снегу, перенесли тело и уложили недалеко от переезда так, чтобы грудь оказалась на рельсе, бросили рядом шубу и сумочку с документами и бегом вернулись в машину. И вовремя – уже слышался грохот приближающегося поезда…
Машинист издалека заметил красный огонь семафора и сбавил ход, надеясь, что ему хоть не всю ночь придется проторчать на этом переезде. Помощник, совсем еще пацан, только после училища, с огромным трудом превозмогал сонливость, изо всех сил таращился вперед. Вдруг он вскрикнул и принялся тормошить машиниста:
– Батя, гляди, баба лежит!
Машинист, теперь тоже заметивший на рельсах светлую фигурку, почти не выделяющуюся на фоне снега, до отказа вдавил педаль тормоза, с ужасом ожидая услышать вопль женщины и хруст костей, но за жутким визгом колес о рельсы, он не слышал даже собственных мыслей.
Наконец локомотив замер, и помощник спрыгнул с подножки на снег. Передние колеса остановились в метре от тела.
– Ну, что там? – крикнул машинист, не решаясь покинуть кабину. Его уже заранее тошнило.
– Недолет, – обрадованно откликнулся пацан и принялся тормошить девушку за ногу. – Эй, вставай… Батя, она, видать, сознание потеряла со страху.
Машинист, кряхтя, спустился и, перевернув тело, грязно выругался:
– Сознание, говоришь, потеряла, да она холодная уже и дырка в груди, видишь, вот…
Помощник, схватившись за горло, отвернулся, и его немедленно стошнило.
– Давай тащи ее в кабину и шубу вон прихвати, и сумочку.
Стараясь не смотреть на лицо девушки, пацан помог поднять тело по ступенькам.
Вспыхнул зеленый свет семафора, и, трогаясь с места, машинист вызвал диспетчерскую:
– Центральная? Состав 1260. У переезда Панфилово на рельсах обнаружено мертвое тело, вызовите там кого положено, – и тут же в ответ на дребезжащее замечание из динамика: – Да не я ее, не я! Была уже неживая!
ДУРЕМАР
21 февраля, день
Черный лимузин-"членовоз", кованный по спецзаказу на заводе им. Лихачева в стародавние времена и ощущавший своими мягкими сиденьями историческое тепло седалищ многих членов Политбюро, притормозил в конце стоянки Министерства внутренних дел, чтобы принять на борт заместителя министра. Невысокий мрачный пассажир плюхнулся напротив долговязого хозяина машины – Дуремара и, стащив пыжиковую шапку, вопросительно на него уставился.
Звуконепроницаемая тонированная перегородка, отделяющая салон от водителя, была закрыта.
– Мое почтение. – Хозяин скривил свое и без того не слишком благообразное лицо в ухмылке, отвесив полупоклон. В горле у него, как обычно, что-то каркало и булькало. – Вас не мучает совесть, мой лампасоносный коллега? – Он безнадежно махнул рукой: – Знаю, в вашем министерстве мало знакомы с этим феноменом.
– Замечательная погода, – согласился зам тоном хорошо воспитанного человека, вынужденного вести светскую беседу со стопятилетней троюродной тетушкой.
– Никогда не будите спящую совесть, – гнул свою линию хозяин, легко убрав улыбку с лица и поддав скрежету в голос. – Могут быть большие неприятности.
– По железной дороге…
– Так, – сказал Дуремар задумчиво, закинув ногу на ногу, в третий раз за минуту кардинально изменив настроение, по крайней мере, изобразив это на лице. – Так, – он сделал рукой винтообразное движение, как бы закручивая лампочку в потолок, – переходим к фактам. Факты печальны. Печальна участь мадемуазель Масленниковой-Уткиной – раз. Печально стремление моего коллеги скрыть трагическую правду – два.
– Увы, исполнители не могут быть интеллектуалами просто по определению. Ни один башковитый парень не захочет ковыряться для нас в дерьме – захочет ездить на лимузине и отдавать распоряжения. – Зам старался сохранять ледяное спокойствие. Он был готов ответить на обвинения в идиотизме своих подчиненных, но необходимость оправдываться перед равным по положению и крайне заносчивым Дуремаром его донельзя раздражала. Еще более раздражало то, что попутчику удалось разнюхать о его проколе слишком быстро.
Дуремар взмахнул густыми кустистыми бровями, могущими заинтересовать торговца щетками, словно смахнув реплику оппонента.
– И более всего печальны поползновения господина Уткина сдаться властям – три.
Зам весь напрягся, стараясь не показывать виду. Впервые за долгое время он ощутил реальный страх разоблачения, и вместо потока спасительных идей в голове застряла одна дурацкая мысль: «Вот к чему эта сволочь про совесть вспомнила…» «Эта сволочь», натянув одну из своих мерзких глумливых полуулыбок, смотрела на него в упор с видом полного превосходства и презрения. «Застрелил бы с удовольствием, – подумал зам, но потом приструнил себя: – А может, просто у него морда такая?» Наконец, он превозмог гадливость и задал вопрос:
– Уткин уже успел стукнуть?
Попутчик снова закинул ногу на ногу, поменяв их местами, и оживился.
– Нет. Пока.
– Тогда принимаем меры сейчас же, и через полчаса наш председатель Верховного суда будет уже двадцать минут как мертв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102