На одном из шлемов я заметил звездочку: она красновато поблескивала там, точно предвещая нечто недоброе. У человека, на которого она упала, на груди была вышита чаша. Он пробежал мимо, чуть не сбив меня с ног, и перед алтарем повернулся лицом к храму. И тут же взмахнул какой-то блестящей палкой… нет, не палкой – мечом. Он указывал им на среднее окно пресбитерия. Откуда-то вывернулся еще один человек и прокричал что-то на языке, который я в шуме сражения не узнал, – скорее всего, он выругался, если судить по злобному тону. Когда первый человек услышал это, он опустил руку с мечом и медленно обвел глазами храм, точно прикидывая, как поступить. Тут явственно раздалось «Сюда!», но я не понял, кто это сказал. Тот, со звездой и чашей, перебежал к окну возле пресбитерия и вновь взмахнул мечом. Второй выбежал вон из церкви. Какая-то средневековая игра? Третий лишний? Гул тем временем все усиливался, теперь он доносился со стороны северного нефа. Внезапно прямо за моей спиной в левой части храма с оглушительным грохотом обрушилась стена.
В храм вкатилась военная повозка. Когда облако пыли осело, я увидел, что эта махина обита железом, а передняя часть у нее заострена, как нос у боевого корабля. Оттуда торчал копер в форме сжатого кулака, размером больше человеческой головы, совершенно белый от известки и мелкого щебня. Повозку толкали десять сильных парней, неотесанных верзил, одетых в выцветшие рубахи и облегающие штаны из грубой ткани. Держась за кожаные петли, прикрепленные к оглобле, они помаленьку поворачивали повозку. Копер оказался скрыт за ней, а над головами людей блеснуло черное длинное дуло. Кулеврина, старинное оружие пятнадцатого века, гораздо более жуткое, чем описывают его хронисты. Когда повозка повернулась своей передней частью к тому из окон храма, возле которого стоял воин со звездой, «возничие» одновременно резко потянули за петли. Длинный ствол играючи разбил каменные оконные переплеты, и осколки высыпались наружу, словно игральные кости. Не оставалось сомнений в том, куда была нацелена кулеврина: на Вышеград.
Человек под окном что-то выкрикнул, и мальчишка лет десяти, совсем ребенок, ловко взлетел на повозку, наклонился, поднял что-то и, как обезьяна, помчался по стволу к самому устью. Там он уселся на узкое окно, схватил палку, которую ему бросили, прочистил ею дуло и засыпал порох. В руке у него матово блеснул свинцовый, примерно с апельсин, шар. Он гулко прокатился внутри ствола. Ребенок спрыгнул с окна, и какой-то простоволосый человек в зеленой рубахе, узких штанах и высоких сапогах ступил на деревянное колесо повозки и приложил к фитилю факел. Раздался оглушительный грохот, отразившийся от стен храма; на каменные плиты пола со свода главного нефа упало несколько кирпичей. Прежде чем вверх взметнулось облако серой пыли, я успел еще заметить, что отдача была так сильна, что разбила стену, на которую опиралось дуло кулеврины. Пушка замерла в неподвижности, ожидая нового заряда, а мужчины с сомнением уставились на потолок. Подвергнутый насилию храм в ужасе дрожал и льнул к своему центральному столбу. Я зажал уши и крепко зажмурился.
Когда я открыл глаза, передо мной стоял Прунслик, покачивая на золотой цепочке крохотный блокнотик в кожаном переплете с золотым обрезом. Коротышка выглядел абсолютно так же, как в тот раз, когда я видел его вместе с Гмюндом. Заметив мой изумленный взгляд, он сунул блокнот в карман брюк; я увидел, что оттуда высовывается изукрашенная рукоять тонкого кинжала, но Прунслик мгновенно прикрыл его полой пиджака. Переломившись сначала налево, а потом направо, он процедил сквозь искривленные гримасой губы:
– Беспокойный же, однако, у вас сон, коллега! Жаль-жаль… И будьте здоровы!
Я чихнул из-за той пыли, что взвилась в воздух после разрушения стены, но теперь от этой пыли не осталось и следа. В храме царил порядок, стекла в окнах были целы и невредимы, а нетронутые стены являли собой оплот прочности.
– Вы ничего не слышали? – спросил я, все еще слегка оглушенный.
– Вы только что чихнули, а до того бормотали нечто невразумительное. Обожаю сны. Венский доктор поймал меня в свои сети еще в юности и так и не выпустил, поверьте, это мой конек, и потому не сердитесь, что я кое-что записал. Я разберу вас, как ржавый будильник, то-то глазами станете хлопать, когда поймете, какой кошмар таится у вас в душе. Так у всех бывает, и все просто диву даются.
Я поднялся и принялся отряхивать совершенно чистые брюки. Потом взглянул на часы: четверть пятого. По крайней мере на полчаса позже, чем я предполагал.
– Гмюнда здесь нет? – спросил я. Прунслик тем временем успел скрыться в пресбитерии, так что я вынужден был громко повторить свой вопрос.
– Он занят, – ответил человечек. – Вместо него сюда пришел я, и вы могли бы быть хоть чуточку приветливее. – Он начал длинными шагами измерять расстояние между двумя опорами триумфальной арки. Сейчас Прунслик – из-за зачесанных кверху волос – очень походил на некрасивую и маленькую кривоногую птицу, к примеру на хохлатого жаворонка.
Я не утерпел и задал следующий вопрос:
– Что это вы делаете?
– Мы с Матиашем собираемся тут многое перестроить: арка, скажем, выглядела когда-то совсем иначе.
Он остановился под украшенной богатой резьбой новоготической кафедрой священника.
– Храм вновь сделал готическим Грюбер, здорово у него получилось, верно? – Разумеется, Прунслик говорил о кафедре, однако казалось, будто он указывает на самого себя. – Да только ему не удалось довести свое дело до конца. Здесь появятся новые скамьи, копии тех, что стояли в храме в 1385 году, когда его построили. Тогда храм получил крышу, любо-дорого было посмотреть, церемония освящения прошла очень торжественно. Жаль, меня там не было, впрочем, императора Карла тоже, так что ладно. Вацлав IV рассказывал потом о ней в своем замке Точник. И вы мне тоже кое-что поведали, из осколков снов складывается история, любому из них цены нет. – Он подскочил ко мне на одной ножке, подмигнул и сказал: – А Роза лакомый кусочек, верно?
– При чем тут она? – рассердился я. – Простите, но если вы на что-то намекаете, то не стоит и трудиться.
– Намекаю? Я? За кого вы меня принимаете? У меня что на уме, то и на языке; кстати, как вам мой галстук?
Я с трудом отвел глаза от его дурацкой физиономии и посмотрел на крикливый галстук. Он был желтым, и его усеивали десятки изображений смеющегося льва из какого-то мультфильма. Я удивленно поднял брови.
– Я кажусь вам легкомысленным? – расхохотался Прунслик и запрыгал вокруг меня; в своем голубом костюме и с огненно-рыжей головой он напоминал язычок горящего газа. – Ничего, скоро все изменится.
Тут он стал серьезным – столь же стремительно, как только что развеселился, – и показал на потолок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
В храм вкатилась военная повозка. Когда облако пыли осело, я увидел, что эта махина обита железом, а передняя часть у нее заострена, как нос у боевого корабля. Оттуда торчал копер в форме сжатого кулака, размером больше человеческой головы, совершенно белый от известки и мелкого щебня. Повозку толкали десять сильных парней, неотесанных верзил, одетых в выцветшие рубахи и облегающие штаны из грубой ткани. Держась за кожаные петли, прикрепленные к оглобле, они помаленьку поворачивали повозку. Копер оказался скрыт за ней, а над головами людей блеснуло черное длинное дуло. Кулеврина, старинное оружие пятнадцатого века, гораздо более жуткое, чем описывают его хронисты. Когда повозка повернулась своей передней частью к тому из окон храма, возле которого стоял воин со звездой, «возничие» одновременно резко потянули за петли. Длинный ствол играючи разбил каменные оконные переплеты, и осколки высыпались наружу, словно игральные кости. Не оставалось сомнений в том, куда была нацелена кулеврина: на Вышеград.
Человек под окном что-то выкрикнул, и мальчишка лет десяти, совсем ребенок, ловко взлетел на повозку, наклонился, поднял что-то и, как обезьяна, помчался по стволу к самому устью. Там он уселся на узкое окно, схватил палку, которую ему бросили, прочистил ею дуло и засыпал порох. В руке у него матово блеснул свинцовый, примерно с апельсин, шар. Он гулко прокатился внутри ствола. Ребенок спрыгнул с окна, и какой-то простоволосый человек в зеленой рубахе, узких штанах и высоких сапогах ступил на деревянное колесо повозки и приложил к фитилю факел. Раздался оглушительный грохот, отразившийся от стен храма; на каменные плиты пола со свода главного нефа упало несколько кирпичей. Прежде чем вверх взметнулось облако серой пыли, я успел еще заметить, что отдача была так сильна, что разбила стену, на которую опиралось дуло кулеврины. Пушка замерла в неподвижности, ожидая нового заряда, а мужчины с сомнением уставились на потолок. Подвергнутый насилию храм в ужасе дрожал и льнул к своему центральному столбу. Я зажал уши и крепко зажмурился.
Когда я открыл глаза, передо мной стоял Прунслик, покачивая на золотой цепочке крохотный блокнотик в кожаном переплете с золотым обрезом. Коротышка выглядел абсолютно так же, как в тот раз, когда я видел его вместе с Гмюндом. Заметив мой изумленный взгляд, он сунул блокнот в карман брюк; я увидел, что оттуда высовывается изукрашенная рукоять тонкого кинжала, но Прунслик мгновенно прикрыл его полой пиджака. Переломившись сначала налево, а потом направо, он процедил сквозь искривленные гримасой губы:
– Беспокойный же, однако, у вас сон, коллега! Жаль-жаль… И будьте здоровы!
Я чихнул из-за той пыли, что взвилась в воздух после разрушения стены, но теперь от этой пыли не осталось и следа. В храме царил порядок, стекла в окнах были целы и невредимы, а нетронутые стены являли собой оплот прочности.
– Вы ничего не слышали? – спросил я, все еще слегка оглушенный.
– Вы только что чихнули, а до того бормотали нечто невразумительное. Обожаю сны. Венский доктор поймал меня в свои сети еще в юности и так и не выпустил, поверьте, это мой конек, и потому не сердитесь, что я кое-что записал. Я разберу вас, как ржавый будильник, то-то глазами станете хлопать, когда поймете, какой кошмар таится у вас в душе. Так у всех бывает, и все просто диву даются.
Я поднялся и принялся отряхивать совершенно чистые брюки. Потом взглянул на часы: четверть пятого. По крайней мере на полчаса позже, чем я предполагал.
– Гмюнда здесь нет? – спросил я. Прунслик тем временем успел скрыться в пресбитерии, так что я вынужден был громко повторить свой вопрос.
– Он занят, – ответил человечек. – Вместо него сюда пришел я, и вы могли бы быть хоть чуточку приветливее. – Он начал длинными шагами измерять расстояние между двумя опорами триумфальной арки. Сейчас Прунслик – из-за зачесанных кверху волос – очень походил на некрасивую и маленькую кривоногую птицу, к примеру на хохлатого жаворонка.
Я не утерпел и задал следующий вопрос:
– Что это вы делаете?
– Мы с Матиашем собираемся тут многое перестроить: арка, скажем, выглядела когда-то совсем иначе.
Он остановился под украшенной богатой резьбой новоготической кафедрой священника.
– Храм вновь сделал готическим Грюбер, здорово у него получилось, верно? – Разумеется, Прунслик говорил о кафедре, однако казалось, будто он указывает на самого себя. – Да только ему не удалось довести свое дело до конца. Здесь появятся новые скамьи, копии тех, что стояли в храме в 1385 году, когда его построили. Тогда храм получил крышу, любо-дорого было посмотреть, церемония освящения прошла очень торжественно. Жаль, меня там не было, впрочем, императора Карла тоже, так что ладно. Вацлав IV рассказывал потом о ней в своем замке Точник. И вы мне тоже кое-что поведали, из осколков снов складывается история, любому из них цены нет. – Он подскочил ко мне на одной ножке, подмигнул и сказал: – А Роза лакомый кусочек, верно?
– При чем тут она? – рассердился я. – Простите, но если вы на что-то намекаете, то не стоит и трудиться.
– Намекаю? Я? За кого вы меня принимаете? У меня что на уме, то и на языке; кстати, как вам мой галстук?
Я с трудом отвел глаза от его дурацкой физиономии и посмотрел на крикливый галстук. Он был желтым, и его усеивали десятки изображений смеющегося льва из какого-то мультфильма. Я удивленно поднял брови.
– Я кажусь вам легкомысленным? – расхохотался Прунслик и запрыгал вокруг меня; в своем голубом костюме и с огненно-рыжей головой он напоминал язычок горящего газа. – Ничего, скоро все изменится.
Тут он стал серьезным – столь же стремительно, как только что развеселился, – и показал на потолок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84