В богатых новых домах обитают банкноты и монеты, в тех, что поскромнее, – торговые стеллажи, компьютеры и электрические чайники.
Вооруженный, одетый в форму оловянный солдатик маршировал по Новому Городу и поминал исчезнувшие дома.
«У золотого крестика», «У золотого клина», «У золотого колеса».
«У Гуспеку», «У Крейцарку», «У четырнадцати помощников».
«У Кавку», «У Ушата» и «У цедильни».
«У Швантлу», «У Студничку», «У Красного поля».
«У Замечнику», «У Воплатеничку», «У Карабинских».
«У белого вола», «У белого оленя», «У белой розы».
«У Черного мавра».
«У синих раков», «У трех ласточек», «У Правду».
«У славянской липы».
«У Колачнику», «У Коминичку» и «У Заградецких».
И «У Благочестивых».
И «У Адских».
VII
Имя! – Твое истинное имя, ты, поверженный соперник солнца, что зовется – тень.
[Р.ВАЙНЕР]
Через несколько дней после происшествия на звоннице Святого Аполлинария уголовная полиция начала его расследование. Человека, которого неизвестный преступник третьего ноября жестоко избил и подвесил за ногу к языку церковного колокола, звали Петр Загир. Меня пригласили на допрос как свидетеля. Это случилось спустя два месяца после того, как я был без излишней огласки уволен за грубое нарушение служебной дисциплины, и почти за два месяца до того, как дело Загира было окончательно закрыто.
Я вышел из трамвая неподалеку от Боишти, где высится гигантское здание полицейского управления. Моросило. Я переминался с ноги на ногу на ноябрьском ветру в ожидании, когда светофор позволит мне перейти на другую сторону проспекта. Мой взгляд, блуждавший по противоположному тротуару, внезапно натолкнулся на странную фигуру, двигавшуюся вдоль стоящего рядом с перекрестком современного дома. В ту же сторону, куда намеревался идти и я, шагал какой-то щеголь в черном старомодном пальто, в шляпе и с тростью в руке. В другом месте он не привлек бы моего внимания, но здесь, на фоне серой штукатурки и строго геометрических линий здания тридцатых годов, его нельзя было не заметить: загадочная личность, перенесшаяся сюда из прошлого, скорее всего актер, играющий в костюмном фильме: съемочная площадка где-то поблизости, и там сейчас как раз обеденный перерыв. Человек был очень высоким, метр девяносто, а то и больше, но рост его не особенно бросался в глаза, потому что ширина незнакомца почти равнялась высоте. Своими поразительными габаритами и какой-то странной гладкостью пальто, но главным образом, конечно же, неподвижностью мясистого лица он напоминал оживший саркофаг египетской мумии – если, разумеется, не принимать во внимание шляпу и трость, отсылавшие скорее к девятнадцатому веку. Мне почему-то захотелось побежать за ним – возможно, ради того, чтобы получше разглядеть его удивительную внешность, но меня остановил автомобильный поток. Прежде чем на светофоре зажегся зеленый огонек, я еще успел заметить, что у этого оригинала густая борода, а в свободной руке он сжимает цветок. Палка, которую незнакомец держал в другой руке, была тонкой, с круглым набалдашником. Он не опирался на нее – трость бы сломалась, – а лишь легонько покачивал ею в такт своим энергичным широким шагам. От меня не ускользнуло, что небрежные, но вместе с тем вызывающе ритмичные движения руки с тростью не были лишены иронии, а то и легкой насмешки. Странный денди отлично знал, какие чувства хочет возбудить у окружающих: удивление и любопытство.
А потом я заметил мужчину, который шел, а вернее сказать, вприпрыжку бежал рядом с гигантом и только сейчас вынырнул из-за его могучего тела. Невзрачный человечек являл полную противоположность своему спутнику. Рост его едва ли превышал полтора метра, а толщиной он мог сравниться с тростью великана. Впрочем, он был куда менее прям: его кренило на сторону, он был кривобоким, казалось, будто его ноги неправильно прикреплены к телу – правая нога на месте левой, а левая вообще вне туловища. Его несуразность раздражала, она возбуждала не сочувствие, а смех, за который становилось стыдно; смех, неотступно преследуемый угрызениями совести. Несмотря на серьезный физический недостаток, человечек передвигался весьма шустро, я видел, как он взволнованно говорит что-то великану, без труда поспевая за ним. Он был в сером костюме, а на голове у него красовалась, как мне в первый момент показалось, ярко-красная шапочка. Я был настолько увлечен наблюдением за спутником коротышки, что не успел хорошенько рассмотреть его самого. Когда в толпе пешеходов я пересек наконец улицу, эти двое уже исчезли. Но, как скоро выяснилось, далеко они не ушли.
В управлении я провел добрых два часа. Историей с колоколом занимался Павел Юнек. Бывшие коллеги рассказали мне, что с лета он сделал неплохую карьеру. Он принадлежал к числу тех, кто сразу называл Пенделманову самоубийцей и настаивал на закрытии дела о ее смерти. Юнек получил звание капитана и, несмотря на то что многие были недовольны неразборчивостью его методов, втерся в ближайшее окружение шефа уголовной полиции.
Когда Юнек заметил, с какими смешанными чувствами я, облаченный в светлый плащ Пенделмана, переступил порог кабинета, он засмеялся и приветствовал меня как старинного приятеля. Я знал, что его радость фальшивая, и все же был ему благодарен. Мне – в отличие от него – было не до смеха. Больше двух месяцев я не мог найти работу, деньги таяли на глазах, я даже задолжал своей квартирной хозяйке, что было просто неприлично, ибо комнатку она мне сдавала очень дешево. Наверное, я мог бы преподавать историю в какой-нибудь гимназии, хотя вряд ли у меня хватило бы духу предстать перед целым классом наглых верзил, да и в любом случае вакансии пока не было. Городской архив, правда, сулил мне должность, но только после Нового года, вдобавок я вовсе не был уверен, что они возьмут меня на работу без диплома и сдачи госэкзаменов. Недоучившийся историк, выгнанный с работы полицейский. Можно ли было представить худшие рекомендации? Что вообще я умел? Блуждать по пражским руинам?
Юнек с безразличным видом посетовал на мою судьбу вечного неудачника и заверил: мол, он и не думал, что я имею отношение к смерти Пенделмановой (да-да, было и такое подозрение!), напротив, он все более утверждается в правильности полицейского заключения о происшедшем тогда самоубийстве. Потом он принялся расспрашивать об истории с Загиром, и я в общих чертах поведал ему о безумном звоне в пустой церкви и о человеке, пришитом к языку колокола. Юнек слушал меня вполуха, изредка делая пометки в блокноте и прикуривая одну сигарету от другой. Потом у него на столе зазвонил телефон. Подняв трубку, он бросил на меня быстрый взгляд и тут же отвел глаза. Я понял, что речь идет обо мне. Закончив разговор, он сказал, что скоро вернется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Вооруженный, одетый в форму оловянный солдатик маршировал по Новому Городу и поминал исчезнувшие дома.
«У золотого крестика», «У золотого клина», «У золотого колеса».
«У Гуспеку», «У Крейцарку», «У четырнадцати помощников».
«У Кавку», «У Ушата» и «У цедильни».
«У Швантлу», «У Студничку», «У Красного поля».
«У Замечнику», «У Воплатеничку», «У Карабинских».
«У белого вола», «У белого оленя», «У белой розы».
«У Черного мавра».
«У синих раков», «У трех ласточек», «У Правду».
«У славянской липы».
«У Колачнику», «У Коминичку» и «У Заградецких».
И «У Благочестивых».
И «У Адских».
VII
Имя! – Твое истинное имя, ты, поверженный соперник солнца, что зовется – тень.
[Р.ВАЙНЕР]
Через несколько дней после происшествия на звоннице Святого Аполлинария уголовная полиция начала его расследование. Человека, которого неизвестный преступник третьего ноября жестоко избил и подвесил за ногу к языку церковного колокола, звали Петр Загир. Меня пригласили на допрос как свидетеля. Это случилось спустя два месяца после того, как я был без излишней огласки уволен за грубое нарушение служебной дисциплины, и почти за два месяца до того, как дело Загира было окончательно закрыто.
Я вышел из трамвая неподалеку от Боишти, где высится гигантское здание полицейского управления. Моросило. Я переминался с ноги на ногу на ноябрьском ветру в ожидании, когда светофор позволит мне перейти на другую сторону проспекта. Мой взгляд, блуждавший по противоположному тротуару, внезапно натолкнулся на странную фигуру, двигавшуюся вдоль стоящего рядом с перекрестком современного дома. В ту же сторону, куда намеревался идти и я, шагал какой-то щеголь в черном старомодном пальто, в шляпе и с тростью в руке. В другом месте он не привлек бы моего внимания, но здесь, на фоне серой штукатурки и строго геометрических линий здания тридцатых годов, его нельзя было не заметить: загадочная личность, перенесшаяся сюда из прошлого, скорее всего актер, играющий в костюмном фильме: съемочная площадка где-то поблизости, и там сейчас как раз обеденный перерыв. Человек был очень высоким, метр девяносто, а то и больше, но рост его не особенно бросался в глаза, потому что ширина незнакомца почти равнялась высоте. Своими поразительными габаритами и какой-то странной гладкостью пальто, но главным образом, конечно же, неподвижностью мясистого лица он напоминал оживший саркофаг египетской мумии – если, разумеется, не принимать во внимание шляпу и трость, отсылавшие скорее к девятнадцатому веку. Мне почему-то захотелось побежать за ним – возможно, ради того, чтобы получше разглядеть его удивительную внешность, но меня остановил автомобильный поток. Прежде чем на светофоре зажегся зеленый огонек, я еще успел заметить, что у этого оригинала густая борода, а в свободной руке он сжимает цветок. Палка, которую незнакомец держал в другой руке, была тонкой, с круглым набалдашником. Он не опирался на нее – трость бы сломалась, – а лишь легонько покачивал ею в такт своим энергичным широким шагам. От меня не ускользнуло, что небрежные, но вместе с тем вызывающе ритмичные движения руки с тростью не были лишены иронии, а то и легкой насмешки. Странный денди отлично знал, какие чувства хочет возбудить у окружающих: удивление и любопытство.
А потом я заметил мужчину, который шел, а вернее сказать, вприпрыжку бежал рядом с гигантом и только сейчас вынырнул из-за его могучего тела. Невзрачный человечек являл полную противоположность своему спутнику. Рост его едва ли превышал полтора метра, а толщиной он мог сравниться с тростью великана. Впрочем, он был куда менее прям: его кренило на сторону, он был кривобоким, казалось, будто его ноги неправильно прикреплены к телу – правая нога на месте левой, а левая вообще вне туловища. Его несуразность раздражала, она возбуждала не сочувствие, а смех, за который становилось стыдно; смех, неотступно преследуемый угрызениями совести. Несмотря на серьезный физический недостаток, человечек передвигался весьма шустро, я видел, как он взволнованно говорит что-то великану, без труда поспевая за ним. Он был в сером костюме, а на голове у него красовалась, как мне в первый момент показалось, ярко-красная шапочка. Я был настолько увлечен наблюдением за спутником коротышки, что не успел хорошенько рассмотреть его самого. Когда в толпе пешеходов я пересек наконец улицу, эти двое уже исчезли. Но, как скоро выяснилось, далеко они не ушли.
В управлении я провел добрых два часа. Историей с колоколом занимался Павел Юнек. Бывшие коллеги рассказали мне, что с лета он сделал неплохую карьеру. Он принадлежал к числу тех, кто сразу называл Пенделманову самоубийцей и настаивал на закрытии дела о ее смерти. Юнек получил звание капитана и, несмотря на то что многие были недовольны неразборчивостью его методов, втерся в ближайшее окружение шефа уголовной полиции.
Когда Юнек заметил, с какими смешанными чувствами я, облаченный в светлый плащ Пенделмана, переступил порог кабинета, он засмеялся и приветствовал меня как старинного приятеля. Я знал, что его радость фальшивая, и все же был ему благодарен. Мне – в отличие от него – было не до смеха. Больше двух месяцев я не мог найти работу, деньги таяли на глазах, я даже задолжал своей квартирной хозяйке, что было просто неприлично, ибо комнатку она мне сдавала очень дешево. Наверное, я мог бы преподавать историю в какой-нибудь гимназии, хотя вряд ли у меня хватило бы духу предстать перед целым классом наглых верзил, да и в любом случае вакансии пока не было. Городской архив, правда, сулил мне должность, но только после Нового года, вдобавок я вовсе не был уверен, что они возьмут меня на работу без диплома и сдачи госэкзаменов. Недоучившийся историк, выгнанный с работы полицейский. Можно ли было представить худшие рекомендации? Что вообще я умел? Блуждать по пражским руинам?
Юнек с безразличным видом посетовал на мою судьбу вечного неудачника и заверил: мол, он и не думал, что я имею отношение к смерти Пенделмановой (да-да, было и такое подозрение!), напротив, он все более утверждается в правильности полицейского заключения о происшедшем тогда самоубийстве. Потом он принялся расспрашивать об истории с Загиром, и я в общих чертах поведал ему о безумном звоне в пустой церкви и о человеке, пришитом к языку колокола. Юнек слушал меня вполуха, изредка делая пометки в блокноте и прикуривая одну сигарету от другой. Потом у него на столе зазвонил телефон. Подняв трубку, он бросил на меня быстрый взгляд и тут же отвел глаза. Я понял, что речь идет обо мне. Закончив разговор, он сказал, что скоро вернется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84