День он провел с кузнецом Мартино, ожидая второго и, возможно, смертельного удара, который вполне мог последовать за первым. Уже начало смеркаться, когда Мейер решил, что пора перенести пациента домой, а потом ему пришлось выслушать причитания жены кузнеца, которая наконец-то осознала, в сколь критическом положении оказалась вся семья. И не оставалось ничего другого, как давать заверения, поручиться за которые он не мог: что болезнь продлится недолго, что кто-нибудь, возможно, сама графиня, позаботится, чтобы дети были сыты, что он сам добьется материальной помощи от властей и постарается найти человека для работы в кузнице, который будет отдавать им значительную часть заработанного.
До того, как уйти, он раз двадцать продал душу и репутацию и еще больше убедился в бессмысленности проведения каких-либо реформ среди этих людей, вскормленных столетиями феодализма, которые будут целовать руку самого жестокого барона, при условии, что он зажмет в ней ломоть хлеба и пообещает защитить от Бога и политиков.
Вернувшись домой, Мейер нашел письмо епископа, ставшее последней каплей в чаше разочарований, выпавших на этот день. Его светлость вроде бы просил лишь о медицинской помощи, обещая заплатить больше, чем обычно получал Мейер, но речь, конечно, шла о другом: любезности, которая могла перерасти в глубокую привязанность. Альдо Мейер, еврей и либерал, не доверял священникам, чьи предшественники изгнали его народ из Испании и предоставили убежище в гетто Трастевере. Но, какие бы чувства не обуревали Мейера, англичанин не мог не приехать, и под клятвой Гиппократа он не мог отказать тому в лечении. Оставалось лишь надеяться, что от него не потребуют еще и дружбы.
Дружбе не нашлось места и в его отношениях с Анной-Луизой де Санктис. Он лечил ее, потому что лучшего врача найти она не могла. Ему же случалось ходить к ней в гости, потому что не было другого интеллигентного собеседника. Иногда он выступал от имени крестьян, излагая их просьбы землевладелице. Но за пределами этой узкой зоны общения царили молчаливое недоверие и скрытая враждебность.
Оба они знали Джакомо Нероне. Каждый, пусть по разным причинам, приложил руку к его смерти. Мейер давно уже безошибочно установил природу болезни пациентки, хотя никогда и не облекал диагноз в слова. Анна-Луиза знала о неудачах доктора и попрекала его ими, однако при достаточно редких встречах они обращались друг к другу с подчеркнутой вежливостью и даже испытывали взаимное чувство благодарности. Мейер – за хорошее вино и вкусно приготовленную еду, графиня – за возможность приодеться к обеду с мужчиной, который не был деревенщиной или священнослужителем.
Но в тот вечер назревала иная ситуация. Присутствие Николаса Блэка и грядущий приезд представителя Рима настораживали. И, побрившись при желтом свете керосиновой лампы, Мейер готовился к разговору, от которого не ждал ничего путного.
Но поначалу собственные страхи показались ему беспочвенными. Графиня вела себя как радушная хозяйка, искренне обрадованная его приходом. В улыбке художника не было привычного сарказма, и тот с радостью подхватывал любую тему.
За аперитивом говорили о погоде, местных обычаях и закате неаполитанской школы художников. За супом перешли к Риму, и Блэк поведал весьма пикантные истории о том, сколько берет тот или другой критик за положительный отзыв о выставке. Рыба перевела разговор на Ватикан и политику, возможный исход предстоящих выборов. Вино развязало доктору язык, и он разразился длинным монологом:
– …Последний раз христианские демократы победили благодаря святошам и американской денежной помощи. Церковь пообещала проклясть всякого католика, который отдаст голос за коммунистов, а Вашингтон помахивал перед избирателями толстой пачкой хрустящих купюр. Люди хотели любой ценой получить мир и хлеб, Ватикан же оставался единственным итальянским институтом, не утратившим морального доверия. Но у нас по-прежнему самая сильная коммунистическая партия за пределами России и удивительный разнобой в стане тех, кто голосовал под флагом Ватикана. Так чего ждать от ближайших выборов? Демократы, конечно, удержатся, но потеряют часть голосов, которые отойдут левым партиям. Монархисты что-то приобретут на юге, а коммунисты так и останутся опорой недовольных.
– Но чем будет вызвана потеря голосов христианскими демократами? – осведомился Николас Блэк.
Мейер картинно пожал плечами:
– Отсутствием результатов. Реформ нет, число бедняков и голодных не уменьшается. Нет стабильности в развитии промышленности, которая поддерживается на плаву лишь притоком американского капитала да помощью банка Ватикана. Рост национального дохода практически не сказывается на жизненном уровне огромного большинства населения. Но он достаточен, чтобы успокоить финансистов и обеспечить практически такой же расклад голосов на выборах. Вторая причина состоит в том, что Ватикан подрывает доверие к себе все более тесным сотрудничеством с партией. Папа увлекся политикой. Он хочет одним выстрелом убить двух зайцев: владычествовать над небесным царством и обладать большинством в земном парламенте. В Италии он может этого добиться, но придется заплатить немалую цену – вырастут антиклерикальные настроения в его собственной пастве.
– Италия – забавная страна, – кивнул Блэк. – Тут полно женщин, которые ежедневно причащаются, и мужчин, принадлежащих к полудюжине разных орденов. И все цитируют древнюю поговорку: «Tutti i preti sono falsi». Все священники – обманщики. Это забавно, но чертовски нелогично.
Мейер рассмеялся и развел руками.
– Мой дорогой друг, что может быть логичнее. Чем больше становится священников, тем чаще проявляются их недостатки. Клерикальное государство существует во вред и верующим, и неверующим. Я не верю, что все священники – лжецы. Мне приходилось встречать очень хороших священников. Но я, тем не менее, стою на антиклерикальных позициях. Латиняне в своих рассуждениях основываются на логике. Они готовы допустить, что святой дух направляет Папу при решении вопросов морали и веры. По никогда не согласятся, что он определяет и процент учетной банковской ставки.
– Раз уж речь зашла о священниках, – подала голос Анна-Луиза. – Я все думаю, каким окажется этот монсеньор Мередит.
Как сразу понял Мейер, ранее была прелюдия, теперь же они подошли к ключевой теме, ради которой, собственно, его и пригласили на обед. Но он не собирался делиться с ними своими мыслями.
– Вы имеете в виду нашего римского инквизитора? А какое мне дело? Он придет и уйдет. Вот и все. У меня полно своих забот, которые я хотел бы обсудить с вами, графиня.
– Что это за заботы? – нахмурилась Анна-Луиза, недовольная тем, что доктор ловко увильнул в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
До того, как уйти, он раз двадцать продал душу и репутацию и еще больше убедился в бессмысленности проведения каких-либо реформ среди этих людей, вскормленных столетиями феодализма, которые будут целовать руку самого жестокого барона, при условии, что он зажмет в ней ломоть хлеба и пообещает защитить от Бога и политиков.
Вернувшись домой, Мейер нашел письмо епископа, ставшее последней каплей в чаше разочарований, выпавших на этот день. Его светлость вроде бы просил лишь о медицинской помощи, обещая заплатить больше, чем обычно получал Мейер, но речь, конечно, шла о другом: любезности, которая могла перерасти в глубокую привязанность. Альдо Мейер, еврей и либерал, не доверял священникам, чьи предшественники изгнали его народ из Испании и предоставили убежище в гетто Трастевере. Но, какие бы чувства не обуревали Мейера, англичанин не мог не приехать, и под клятвой Гиппократа он не мог отказать тому в лечении. Оставалось лишь надеяться, что от него не потребуют еще и дружбы.
Дружбе не нашлось места и в его отношениях с Анной-Луизой де Санктис. Он лечил ее, потому что лучшего врача найти она не могла. Ему же случалось ходить к ней в гости, потому что не было другого интеллигентного собеседника. Иногда он выступал от имени крестьян, излагая их просьбы землевладелице. Но за пределами этой узкой зоны общения царили молчаливое недоверие и скрытая враждебность.
Оба они знали Джакомо Нероне. Каждый, пусть по разным причинам, приложил руку к его смерти. Мейер давно уже безошибочно установил природу болезни пациентки, хотя никогда и не облекал диагноз в слова. Анна-Луиза знала о неудачах доктора и попрекала его ими, однако при достаточно редких встречах они обращались друг к другу с подчеркнутой вежливостью и даже испытывали взаимное чувство благодарности. Мейер – за хорошее вино и вкусно приготовленную еду, графиня – за возможность приодеться к обеду с мужчиной, который не был деревенщиной или священнослужителем.
Но в тот вечер назревала иная ситуация. Присутствие Николаса Блэка и грядущий приезд представителя Рима настораживали. И, побрившись при желтом свете керосиновой лампы, Мейер готовился к разговору, от которого не ждал ничего путного.
Но поначалу собственные страхи показались ему беспочвенными. Графиня вела себя как радушная хозяйка, искренне обрадованная его приходом. В улыбке художника не было привычного сарказма, и тот с радостью подхватывал любую тему.
За аперитивом говорили о погоде, местных обычаях и закате неаполитанской школы художников. За супом перешли к Риму, и Блэк поведал весьма пикантные истории о том, сколько берет тот или другой критик за положительный отзыв о выставке. Рыба перевела разговор на Ватикан и политику, возможный исход предстоящих выборов. Вино развязало доктору язык, и он разразился длинным монологом:
– …Последний раз христианские демократы победили благодаря святошам и американской денежной помощи. Церковь пообещала проклясть всякого католика, который отдаст голос за коммунистов, а Вашингтон помахивал перед избирателями толстой пачкой хрустящих купюр. Люди хотели любой ценой получить мир и хлеб, Ватикан же оставался единственным итальянским институтом, не утратившим морального доверия. Но у нас по-прежнему самая сильная коммунистическая партия за пределами России и удивительный разнобой в стане тех, кто голосовал под флагом Ватикана. Так чего ждать от ближайших выборов? Демократы, конечно, удержатся, но потеряют часть голосов, которые отойдут левым партиям. Монархисты что-то приобретут на юге, а коммунисты так и останутся опорой недовольных.
– Но чем будет вызвана потеря голосов христианскими демократами? – осведомился Николас Блэк.
Мейер картинно пожал плечами:
– Отсутствием результатов. Реформ нет, число бедняков и голодных не уменьшается. Нет стабильности в развитии промышленности, которая поддерживается на плаву лишь притоком американского капитала да помощью банка Ватикана. Рост национального дохода практически не сказывается на жизненном уровне огромного большинства населения. Но он достаточен, чтобы успокоить финансистов и обеспечить практически такой же расклад голосов на выборах. Вторая причина состоит в том, что Ватикан подрывает доверие к себе все более тесным сотрудничеством с партией. Папа увлекся политикой. Он хочет одним выстрелом убить двух зайцев: владычествовать над небесным царством и обладать большинством в земном парламенте. В Италии он может этого добиться, но придется заплатить немалую цену – вырастут антиклерикальные настроения в его собственной пастве.
– Италия – забавная страна, – кивнул Блэк. – Тут полно женщин, которые ежедневно причащаются, и мужчин, принадлежащих к полудюжине разных орденов. И все цитируют древнюю поговорку: «Tutti i preti sono falsi». Все священники – обманщики. Это забавно, но чертовски нелогично.
Мейер рассмеялся и развел руками.
– Мой дорогой друг, что может быть логичнее. Чем больше становится священников, тем чаще проявляются их недостатки. Клерикальное государство существует во вред и верующим, и неверующим. Я не верю, что все священники – лжецы. Мне приходилось встречать очень хороших священников. Но я, тем не менее, стою на антиклерикальных позициях. Латиняне в своих рассуждениях основываются на логике. Они готовы допустить, что святой дух направляет Папу при решении вопросов морали и веры. По никогда не согласятся, что он определяет и процент учетной банковской ставки.
– Раз уж речь зашла о священниках, – подала голос Анна-Луиза. – Я все думаю, каким окажется этот монсеньор Мередит.
Как сразу понял Мейер, ранее была прелюдия, теперь же они подошли к ключевой теме, ради которой, собственно, его и пригласили на обед. Но он не собирался делиться с ними своими мыслями.
– Вы имеете в виду нашего римского инквизитора? А какое мне дело? Он придет и уйдет. Вот и все. У меня полно своих забот, которые я хотел бы обсудить с вами, графиня.
– Что это за заботы? – нахмурилась Анна-Луиза, недовольная тем, что доктор ловко увильнул в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72