не трусом, а зверем.
"Кабан! Свиреп, а неповоротлив..."
"Кабан! Норовит тупым рылом все взрыть, во что ни уткнется рыло. А что повыше, а что по сторонам, того не видит, пока всем задом не развернется!"
Это не только досада, это и предостережение ему!
Досадой была и затея великой госпожи строить мадрасу напротив его мечети. Но эта досада не столь была б велика, если б Тимуру не хотелось отказать старухе. Досаднее всего было, что хотелось отказать, а он не посмел. Не посмел, не решился!
А началось еще на рассвете: девчонка, наложница, которой он и замечать бы не должен, она первая раздосадовала его. Чем? С утра он сам не понял чем. Теперь ясно: она удивилась, что за всю ночь он не подумал о ее поясе! Досада явилась, когда она с таким упрямством ждала, прежде чем уйти. Как оскорбленно взглянула, как насмешливо затопотали ее босые пятки, когда она побежала к себе!
Эта первая досада была бы не столь тяжела, если б была только оскорбительна. Нет, и она была предостережением: владыка мира стал стар!
Весь этот день то одно, то другое напоминало ему, что силы уходят, а сил надо много, чтоб крепко держать весь мир!
Он сидел в темноте, обдумывая все, что случилось за день. Это было его правилом, - прежде чем уйти спать, припомнить, обдумать и оценить угасший день. Вспомнить правильные поступки и найти причины ошибок.
За весь этот день он не мог вспомнить ни одного правильного поступка. В каждом случае можно было поступить иначе. От рассвета до ночи не было ни одного поступка, о котором было бы можно сказать, что иначе нельзя было поступить. Ни одного...
Ночная свежесть и полная тьма успокаивали его. Но утешения не было.
И усталость его была какой-то новой, непривычной, - не тело устало, тело ему повиновалось, устала воля: не было желания ни встать, ни идти, ни спать.
Он посмотрел в окно.
Под поздним небом город был уже неразличим.
Лишь в одном месте, слева от базара, какую-то высокую стену слабо освещал колеблющийся свет очага.
"Это, пожалуй, на дворе у хана, у Султан-Махмуда, - он любит допоздна сидеть у очага, глядеть, как в котле ему варят ужин; что-нибудь простое варят".
В это время за дверью, в темном коридоре, кто-то торопливо прошел.
Тимур насторожился: ночью каждому во дворце надлежало быть на своем месте, чтобы каждого, если надо, Тимур мог и в темноте найти, на ощупь, как халат или кувшин.
"Кто мог пройти? Куда?"
Тимур прислушивался.
Вскоре шаги повторились.
Кто-то шел сюда.
Кто-то встал на пороге, видно пытаясь рассмотреть эту комнату в темноте.
Тимур затаился, прижавшись к стене, и рука его сжала рукоятку кинжала, всегда засунутого за пояс.
Голос Мурат-хана:
- Государь!
Тимур нехотя отозвался.
- Я вас везде ищу, государь!
- Что там?
- У ворот - человек. Просит допуска: "Особая весть", - говорит.
- Кто это?
- Купец.
- Чего ему?
- Обещает только вам сказать.
- Откуда?
- Не говорит. Спину ослу сбил до костей. Сам еле на ногах стоит. Видно, издалека.
- Приведите. Дайте свету.
Внесли светильник и поставили на полу. Тимур не сдвинулся с места, лениво глядя на дверь.
В двери он увидел сопровождаемого воинами покрытого густой пылью невысокого человека в сером от пыли халате.
По высокой шапке Тимур вспомнил Геворка Пушка и строго сказал:
- Сперва отряхнулся б!
- Государь! До того ли?
- А что?
Пушок, переступая порог, еле держался на широко расставленных ногах и не имел сил ни согнуться для поклона, на пасть на колени и лишь глядел на Тимура обветренными глазами из-под отяжелевших от пыли ресниц.
Тимур, не шевельнувшись, осмотрел его:
- Чего ты такой?
- Караван ограблен!
- Потому я и послал тебя...
И, сказав это, подумал: "Головой он, что ли, ударился?"
- Он-то и ограблен!
- Мой? - оторопел Тимур.
- Увы, государь!
- Где?
- По дороге на Бухару. Напротив Кургана.
- Тут? Рядом! А ты?
- Бежал к вам.
- А разбойники?
- Ушли.
- Не поймали?
- Никого. Да и некому: стража спала.
Одним тигриным прыжком Тимур выскочил за дверь:
- Где начальник караула? Царевича звать, Мухаммед-Султана! За ханом послать, чтоб сразу сюда скакал.
Уже в другой зале Тимур приказывал:
- Эй, Мухаммед! Распорядись созывать совет! Немедля сюда! И чтоб лишнего - никого! Эй, амир Хусаин!..
Таким голосом Тимур командовал в самые опасные минуты боя.
- Эй, Мурат-хан! Остереги великую госпожу: Улугбека не отпускать на охоту! Никому из гарема не соваться за город.
Огромными прыжками он проносился через весь дворец.
Воины, сидевшие у дверей, вскакивали, спросонок хватаясь за мечи или копья.
Зажигались светильники, факелы.
Со двора уже мчались гонцы и скороходы созывать воевод, советников, начальников караулов.
Весь Синий Дворец проснулся. Отсветы огней блистали на гладких, как вода, изразцах. По ночным облакам зарумянилось дымное зарево. Псы завыли по всему городу, напуганные внезапным пробуждением, словно в город уже ворвался враг.
Мухаммед-Султан допытывался:
- Война, дедушка?
- Разбойники под самым городом. Понимаешь? Нет? Не понимаешь?
Но чтобы слышать деда, надо было бежать следом за ним: дед не останавливался ни на минуту.
Тимур нетерпеливо сжимал кулак:
- Чего ж еще не собрались? Где они?
Позванные уже въезжали во двор, поспешали наверх, на зов своего повелителя, спрашивая друг друга:
- Война?
- Какая-то страшная весть!
А Тимур уже стоял среди залы. Рука его дрожала, чего не случалось ни в одной битве.
- Посмели грабить! Здесь! Меня! И сумели!
Он кричал так, что воздух дрожал:
- Кто? Где они?
Вельможи молчали, удивленные и озадаченные. Тимур кричал, пытаясь объяснить им происшедшее:
- Не побоялись! Посмели! Сумели! И ушли. Не понимаете? А я понимаю, я знаю!
Ему невозможно было сказать им, что сам он когда-то вот так же начинал... А теперь кто-то другой! У него за спиной!
Но вельможи стояли, не постигая всей опасности происшедшего.
Начальник городской охраны Самарканда амир Музаффар-аддин попытался успокоить Тимура:
- Государь! Ведь совсем недавно был такой случай. И всех поймали и наказали.
- Где?
- Около Кутлук-бобо! Тогда... караван с кожами...
Он осекся, увидев застывшие глаза онемевшего Тимура.
Но никаких голосов не было слышно в той отдаленной комнате, где Пушок остался один и не знал, ждать ли здесь, уходить ли?
Светильник чадил. Рыжая струйка копоти тянулась вверх, и какая-то большая розовато-дымная бабочка, залетев на свет, вертелась странными кругами, падая вниз, взмывая вверх.
***
Пламя светильников множилось в многоцветных отблесках на глади зеленых изразцов, покрывавших низ стен, на шелковом ворсе просторного ковра, на яхонтах и лалах, украшавших шапки и перстни, на золотых шишаках княжеских колпаков, на золотом шитье тяжелых халатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364