Он устал от долгой череды людей, с которыми приходилось говорить строго, чтобы обо всем дознаться.
- А? Почем платите?..
Пучеглазый, облизнув губы, прошепелявил:
- Пленные нонче не в цене. Набрали их много, некуда девать. Пленных-то!
- Кто покрепче, пойдут на базары - раскупятся. Кто ремесло знает, к себе, в свои города погоним. Дойдут - будут работать. Свалятся по дороге - канав хватит для каждого. Выкупайте, если это богоугодное дело. Берите!
- А цена?
Тимур назвал им цену.
Армяне растерялись: он требовал вдесятеро дороже, чем стоили рабы на базарах. Но раба себе там мог купить только мусульманин. Армян армянам не продавали, армянин армянина мог только выкупить.
- Дороговато.
- А?
Молодой вдруг заспорил:
- О повелитель! Милосердие равно перед богом, совершает ли его мусульманин, христианин ли. Будьте и вы милостивы, о повелитель! Ведь бог вознаграждает великодушных.
- Ты купец?
- Испокон веков весь род наш...
- Тогда торгуй, а не богословствуй. Не то попам что делать? О боге их дело рассуждать.
И вдруг почему-то вспомнился ему Шахрух, сын, приверженный богословию...
Тимур вдруг почувствовал гнетущую, необоримую усталость.
Откинувшись на подушку, он тихо сказал Шах-Мелику:
- Цену я им сказал. Сколько могут, пускай берут. Отдай им.
И махнул в знак того, что беседа окончена.
Но молодой армянин помедлил, отстав от старших.
- О повелитель! А книги?
- Какие?
- Наши. Если б цена...
- За ваших полководцев я беру вдвое против простых пленных. На книгу - та же цена. Дешевле не дам. Вдвое... вдвое.
Ночь на дворе, глубокая ночь. Он облокотился на подушку, опустил усталые плечи. И велел вынести светильники, чтобы кончить наконец этот долгий день. Но слуги не успели взяться за подсвечники, - вернулся Шах-Мелик, оповещая:
- Генуэзцы прибыли.
Тимур выпрямился, оправил подвернувшиеся полы халатов:
- Веди.
Они вошли в толстых плащах, ниспадающих почти до полу. Замерцали белизной воротники, обшлага, обшитые кружевом. Двое были в широких сапогах, третий в узких туфлях с круглыми пряжками, изображавшими львиные морды, в полосатых чулках. Один из чулок слегка сполз и перекосился. Все генуэзцы показались Тимуру одинаковыми, пока, по обычаю, низко кланялись, припав на правые колена, касаясь круглыми шляпами стертых до блеска плит пола. Одного каштанового оттенка у всех были волосы, подстриженные в скобку. Одинаковые темно-русые бороды.
И лишь когда он увидел их лица, понял, как они не похожи, - широколицым оказался старший из них; его глаза светились, взгляд то соскальзывал в сторону, то останавливался на Тимуре, словно что-то выпытывая.
Другой был худощав. Его щеки и виски глубоко впали, отчего кости выпирали из этого длинного лица, похожего на череп, а подбородок просвечивал сквозь бороду. Но темные, в глубь глазниц запавшие глаза глядели с доброй и веселой улыбкой.
Третий чем-то напоминал того самого молодого армянина, который только что порывался здесь выкупить книги: в его взгляде Тимур уловил ту же скромную простоту, ту же спокойную печаль.
Тимур заметил, что у костлявого генуэзца один сапог еще покрыт пылью, а другой обтерт, и видно - наспех: головка обтерта, а голенище осталось в пыли. Блестели лишь узкие полосы в подъеме, натертые ремешками шпор.
Тимур не любил этой христианской привычки смотреть собеседнику в глаза. А генуэзцы смотрели, и Тимуру приходилось говорить с ними, напрягаясь. Не мог же он чего-нибудь требовать от них, не умея смотреть чужим людям в глаза.
Старший из них, много раз бывавший на иранских базарах, говорил по-фарсидски, - переводчик не требовался.
Другой, с костлявым лицом, лишь время от времени вставлял фарсидские слова, но понимал всю беседу.
Они везли бархаты и сукна, мелкое оружие - кинжалы, короткие мечи, узорчатые шерстяные ткани, несколько кусков парчи, изделия из серебра и стекла - украшения и утварь. Они знали, чем прельстить иранских купцов.
Они встретили караван императора Мануила Палеолога, направлявшегося к франкскому королю за помощью против Баязета. В Генуе они видели людей Баязета, прибывших на генуэзские верфи и к корабельщикам Генуи и Венеции проведать, нельзя ли там нанять или купить корабли и сколько там найдется кораблей. Султану галеры надобны для осады Константинополя.
- Для осады Константинополя? - переспросил Тимур.
- Истинно так, государь.
- Откуда знаете, что для осады?
- Люди Баязета - это наши же генуэзцы. Двое из них, правда, армяне. Послал их Баязет, но мы их давно знаем, давно с ними торгуем. От нас им незачем таиться. С ними двое османов, но они даже не понимают нашего языка.
- И что же... эти корабли? Найдутся?
- Такую цену сулят, что купцы не устоят. Сами понимают - губят христианское дело, но галеры, пожалуй, дадут: как откажешься? Выгодно, слишком выгодно, чтоб отказаться!
Костлявый добавил:
- Баязет когда Константинополь возьмет, там в одном храме золота больше, чем во всей Генуе. Возьмет - рассчитается.
- Да, расход оправдает! - согласился Тимур.
- О, еще бы!
- А в Константинополе что?
- Страх. Молят помощи во имя Христово. Хотят нанять наше войско. Тысячи четыре наберут. А у Баязета под Никополем было более двухсот тысяч! В городе страх. А в Пера и в Галате, где наши живут, - нужда, голод. Есть нечего. Торговать нечем! Разорение. Голодные люди не защитники. Им нечего защищать. Город чужой, есть нечего. Император побежал за помощью, а братец его Иоаннис Палеолог, правитель города, призывает людей к обороне. Людей призывает, а самим жрать нечего! Кто же к нему соберется?
- Значит, против Баязета Константинополь не устоит?
- Нет сил противиться!
- Значит, корабли ему на осаду нужны?
- Без кораблей какая ж осада, если с моря город будет открыт?
- А ваши короли, христианские владыки, не помогут?
- Не слышно. Это лучше нас монахи знают. С нами доминиканские монахи едут. У них и письмо к вашей милости.
- Какое?
- Не знаем: это их дело. Но, слышно, от короля.
Младший из генуэзцев, менее терпеливый и еще равнодушный к делам королей, к осадам городов и войнам, еще не понявший, что торговля и войны, купцы и короли, как две руки, связаны общей грудью, единым сердцем и одной головой, сказал:
- О великий государь! У нас хороший товар. Хорошему покупателю мы можем показать редкостнейшие вещи!
Тимуру уже не терпелось остаться одному и разобраться во всем этом ворохе вестей.
- Завтра я посмотрю. Завтра я позову вас.
Он отпустил их и, упершись в подушку, задумался. Светильники вынесли. Осталась гореть лишь одна свеча.
Продолжая думать о Баязете, в ответ каким-то своим мыслям, он сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364