Правда на этот раз возле нее материализовался отец.
– Алина, – сказал он, тронув ее за плечо, и она меня отпустила. Даже позволила ему оттащить себя на шаг назад.
Все равно я не смог бы ответить. А если бы и смог, то лишь одно: что я и сам ничего не понимаю – или почти ничего, хотя первый холодок смутной догадки меня уже пробрал. Сержант Росс как ни в чем не бывало продолжал листать страницы.
Каждая из них с обеих сторон была исписана идеальным и царственным каллиграфическим почерком Терезы Дорети. Там были названия улиц, имена жертв и разные беспорядочные записи вроде «Плавательный бассейн средней школы Ковингтона, 5:30 – 9:30» или «Мороженица "Фаррелз"», которые ничего мне не говорили помимо того, что я знал об их существовании. Были чернильные кляксы неопределенных очертаний, которые она могла поставить и случайно, и умышленно. Были слова, не встречавшиеся мне в английском языке. Бессмысленные фразы. Имя.
Барбары Фокс одиноко стояло на отдельной странице, в центре: само имя было выведено черными чернилами, а фамилия – красными. Несколько раз мелькнуло имя Спенсера Франклина. Мое встречалось чаще. Но это не вызвало во мне того трепета, который я непременно испытал бы в других обстоятельствах. Эффект был бы тот же, если бы я увидел его в школьной канцелярской папке, где хранились протоколы родительских собраний и результаты стандартизованного теста. Честно говоря, оно показалось мне даже менее значимым. Я был параграфом в этом «досье» – именем без звездочки, кем-то, кого только предстояло занести в некую категорию.
– Пожалуйста, сынок, – проговорил сержант, – без тебя мне тут не разобраться. Ты не знаешь, хотя бы примерно, что все это значит?
Мне казалось, я ощущаю на страницах ее запах. Легкий запах свежескошенной травы.
– Она умерла, – сказал я. – Или вот-вот умрет. – Слезы снова покатились у меня по лицу, и я почувствовал, что белею, как недодержанная фотография на свету.
– О господи, Мэтти, – просипел отец, – ты думаешь, она смогла каким-то образом вычислить Снеговика? – Сглотнув, он восстановил голос. – Узнала, кто он такой? Или где его искать?
– Прошлой ночью, – сказал я, преодолевая дрожь в голосе, – она говорила странные вещи. Упоминала «Эврис-Дели» и имена нескольких детей Снеговика. Я не знаю. Не знаю. – На одно абсурдное мгновение я почувствовал то же самое, что в дни охоты на ирисок или после очередной «Битвы умов» – ревнивую зависть к тому, на что была способна Тереза. Затем мои мысли резко вернулись к ее лицу – каким оно было, когда мы со Спенсером выкатились из задней прихожей Фоксов. Я как сейчас слышал ее голос: «Frиre Jaques. Frиre Jaques. Dormez-Vous?»
Прижав к себе Терезин блокнот, сержант Росс поднялся и посмотрел на меня.
– Не выходи из дома, – сказал он. Вид у него был усталый. – Из соображений собственной безопасности, я имею в виду.
– Вообще-то мы думали на время уехать из города, – проговорил отец.
– Подумайте еще раз, – сказал сержант Росс и хлопнул входной дверью, оставив нас одних.
На улице тут же поднялся гвалт – репортеры кинулись к сержанту, но он не останавливаясь прошагал к машине.
Все мы оставались на своих местах, когда нас омыло утро. Я сидел на диване, свесив голову, и обдумывал все, что услышал от Терезы, пытаясь найти новый ключ. Мать сидела на полу, закрыв лицо руками. Отец стоял у окна гостиной, изредка поглядывая на свои громкоговорители, словно ждал, что из них польется песня. Наконец я услышал голос матери.
– О нет, Брент, солнышко, нет! – простонала она, но брат уже влетел в комнату и накинулся на меня с кулаками.
Он успел два-три раза вмазать мне по лицу, пока отец не оттащил его от меня. Последний удар пришелся по челюсти, зубы вонзились в язык, и рот наполнился кровью. Я глотал ее и изо всех сил старался не реагировать. Подумал, не плюнуть ли в него и во всех них, только не знал почему.
– Иди к себе, – сказала мать.
Я понял, что ее слова были обращены к Бренту, только когда стал подниматься с дивана. Весь красный, брат, все еще сжимая кулаки и обливаясь слезами, потопал в задний коридор.
Мать подошла ко мне, села рядом, и я наполовину развернулся из комочка, в который начал было медленно съеживаться.
– Мэтти, – строго проговорила она.
– Не сейчас, радость моя, – прервал ее отец. – Мы все выдохлись. И он тоже.
– Заткнись! – рявкнула мать. – Мэтти, выродок чертов, ты правда не знаешь, где она? Отвечай!
Я испуганно покачал головой. Мне так захотелось прикоснуться к матери, сказать что-нибудь такое, отчего всем стало бы лучше, но я не смог ничего придумать.
– И о чем ты только думал, скажи на милость?
Я не мог помочь ей понять, не мог заставить ее снова меня полюбить, поэтому не стал говорить ничего, и в доме воцарилось тягостное молчание. Остаток дня и почти весь вечер никто в семье ни словом не обмолвился ни со мной, ни друг с другом. Мы просто ждали новостей. Когда стало темнеть, я ушел в свою комнату. Через какое-то время мать крикнула Бренту, чтобы он садился ужинать, но меня никто не позвал. Немного погодя я пошел в ванную почистить зубы и оставил дверь открытой, чтобы им было меня видно. Я драил зубы, пока из десен не пошла кровь, потом вернулся в комнату и закопался в простыню, хотя еще даже не стемнело. Я не чувствовал ничего, кроме тупого, пульсирующего страха. Свет включать я не стал и просто лежал, глядя на то место в окне, где в прошлый раз появилось лицо Терезы. Мое отражение маячило в нем как приманка, но на нее так ничего и не попалось. Сначала я не спал, потом все-таки заснул – ненадолго.
Утром меня разбудили звуки завтрака. Снов я не видел, а может, просто не мог вспомнить. Печальные голубки, жившие на березе за окном, встречали рассвет воркованием. Мне не нравился этот звук – слишком уж он замогильный. «Должно быть, они оплакивают давно умерших», – сказал мне как-то отец. Очень символично. Вскочив с постели, я закутался в халат и зашлепал на кухню. По пути я тер глаза кулаками, стараясь выглядеть таким маленьким и перепуганным, каким я себя чувствовал. Мать стояла у плиты и даже не взглянула в мою сторону, когда я сел за стол.
Мне не хотелось задавать этот вопрос, потому что, если бы ответ был известен, мне бы его уже сообщили. Но я все-таки не выдержал:
– Тереза не вернулась?
Мать не ответила. Но через некоторое время поставила передо мной тарелку с яичницей.
– Можно, я позвоню Спенсеру? – спросил я, когда она отошла к раковине. – Мам?
– Нет, – сказала она. Потом круто развернулась и, встретив мой взгляд, уронила на пол лопаточку. Сердце мое замолотило по легким. Мать со стоном протянула руки и, прижав меня к себе, прошептала: – Мэтти…
В кухню вошел отец, с силой выпуская воздух сквозь губы, как он обычно делал, когда злился.
– Хочешь газету?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90