Руки Спенсера падают на стол ладонями вверх, голова склоняется на бок, словно к ней подвесили груз.
– Ох, Мэтти! Этот звук… Как мяуканье котенка. Как будто что-то переливалось через край. Сначала без слов – а может, я до того очумел, что просто их не разобрал. Потом пошли слова. Все будет хорошо. Снова и снова, как будто кто-то, умирая, пытался облегчить себе уход из этого мира. Я с трудом поднялся на ноги, и героин из меня вышел. Я чувствовал себя каким-то голым, продрогшим, испуганным. Тереза, вытянувшись в струнку, сидела на столе, выставив вперед ноги, и продолжала бормотать: «Все будет хорошо. Все будет хорошо». А потом… а потом, а потом, а потом…
Первый припадок свалил ее, как воздушная волна: хлоп! – и она приподнялась на руках, выгнулась, волосы – дыбом, потом вдруг съежилась и затряслась. «О господи, Тереза», – прошептал я и рванул наверх за одеялами, а когда спустился, она уже не говорила, только мяукала; потом и это прошло. На несколько секунд – самое большее на минуту – она затихла, но тут накатил второй припадок. Она шлепала губами, как будто по ним что-то бренькало, взгляд обезумел, глаза дико вращались – прямо как в мультике. Я не знал, что делать, не мог это остановить, и это продолжалось вечно.
Это было так жутко, Мэтти, так страшно, что, клянусь тебе, я даже не помню, как пришла мать. Просто увидел в какой-то момент, что она стоит рядом, прижимая к себе Терезу и растирая ей спину. Не глядя на меня, она попросила принести горячей воды. Наверху, в ожидании, когда закипит наш мятый железный чайник, я заметил, что на улице совсем стемнело. Ты ошибаешься, Тереза, подумал я. Вот когда мы высматривали львов. В темноте. Когда они на самом деле шастали по двору, только их не было видно.
Потом мы оказались у парадной двери. Мать закутала еле державшуюся на ногах Терезу все в тот же идиотский золотой плащ, который, правда, давно потускнел.
«Учти, Спенсер, – сказала она, – ты можешь кончить тюрьмой. Он выдвинет обвинение».
Я выпучился на нее в изумлении. Кайф прошел. Я был совсем никакой.
«Доктор? – спросил я наконец. – А ты ему не говори».
Мать смерила меня пристальным взглядом, губы у нее задрожали, и она впервые в жизни заплакала. Во всяком случае, я впервые это увидел.
«Нет, Спенсер, я скажу, – ответила она. – С меня довольно. Чтоб духу твоего тут не было, когда я вернусь».
Они были на полпути к машине, когда мне взбрело в голову высунуться в дверь и спросить: «То есть ты меня выгоняешь?»
И мать оглянулась. С тех пор как она стала красить волосы, они у нее приобрели какой-то клюквенный оттенок. Ей было никак не подобрать нужный цвет. Она стояла, обняв Терезу и дрожа от холода в тоненьком свитере.
«Не знаю, Спенсер. Не знаю». С тех пор я лет шесть не видел ни ее, ни кого-либо из знакомых… Хлопнув по столу, Спенсер пулей вылетает из кабинки, и я слышу, как он с грохотом пробирается между столами. Я за ним не бегу. Кровь, кажется, застыла у меня в груди. Я вижу, как миссис Франклин с Терезой отъезжают от дома, прорываясь сквозь вьюжный снег. Вижу, как в волосах Терезы подрагивает черная ленточка. Вижу, как Спенсер в одних носках стоит на крыльце у распахнутой сетчатой двери, и его ноги обвивает студеный воздух. Эта сцена прокручивается снова и снова. Как будто заело пленку. Мы со Спенсером в дверях, Тереза гибнет, и ее уносит в ночь.
Проходит довольно много времени – так много, что впору задуматься, не бросил ли меня Спенсер здесь без машины, без ясного представления о том, где я нахожусь. За шторками давно не слышно никакого шума – может, бармен тоже ушел? Если я один, думаю я, можно запросто вытянуться на этой скамейке и переночевать здесь. Откинуть шторку, найти телефон, набрать номер справки, вызвать такси, описать место, где я оставил машину, вернуться в отель – все эти простые действия по установлению местонахождения и подаче сигнала, которые те из нас, кто не полагается на запасы заученных названий предметов, используют, чтобы поддерживать иллюзию своего места в мире, кажутся мне чересчур непосильными.
Я представляю, как снежный вихрь поднимает обоих моих друзей над землей, как безжалостный ветер рвет их на части и разбрасывает над «тонкавскими» тракторами и заледенелой грязью переднего двора Спенсера. Мне противно, что так случилось, и противно, что случилось без меня и что я к этому никак не причастен, отчего мне становится совсем тошно и меня крючит еще больше обычного.
Шторки отъезжают в сторону, и Спенсер ныряет на свое место напротив меня. Глаза у него сухие, тусклые, слезы тщательно вытерты. Шторку он оставил открытой, и мне стало видно красный зал, стулья, составленные на столы вверх ногами, погасший музыкальный автомат.
– Теперь-то ты все понимаешь, правда, Дьявол? – спрашивает Спенсер.
Я смотрю на него и ничего не говорю.
– Понимаешь, почему нельзя нам ее разыскивать? И почему мы должны оставить ее в покое.
– Нет, Спенсер, не понимаю, – говорю я. Мне не хочется ни махать кулаками, ни злить его. Но его позиция бесит меня и озадачивает. – После твоего рассказа мне только больше захотелось ее найти. И он вовсе не объясняет, почему ты этого не хочешь.
– Потому что ты все такой же непроходимый самовлюбленный щенок.
– А что, если мы ей нужны? Что, если ей тоже необходимо нас найти, но она не в состоянии это сделать? Теперь у нее даже нет доктора, и бог знает, что за семья у нее в Кливленде или там, куда уехала Барбара Фокс. Джон Гоблин сказал, что никто из его знакомых не видел Барбару со дня похорон. Он считает, что она вполне могла снова дернуть в Африку или куда-нибудь еще. А это означает, что мы, возможно, последние два человека в этом мире, которые вообще ее знают.
– А! Так тебе кажется, что мы ее знаем, Мэтти? Что все наши потуги оказать положительное влияние на ее жизнь дают нам этакое право собственности или, по крайней мере, уникальную проницательность?
– Мы знаем, что с ней произошло.
– Ой ли?
Я чувствую, что краснею. Еще немного, и я перейду на крик.
– Мы знаем, что она исчезла. Мы знаем, что она вернулась. Мы знаем, что, пока ее не было, она, должно быть…
– Все правильно, – перебивает Спенсер, и снова повисает томительное молчание.
Руки у меня сжимаются в кулаки.
– Ладно, – продолжаю я. – Она ведь была там, верно? Не могла не быть. Ты ведь и сам об этом думал, и попробуй скажи, что нет. Она все видела. Но даже если она там не была, если не видела его воочию, все, через что ей пришлось пройти, изменило ее навсегда и…
– Ты-то откуда знаешь? – Голос Спенсера звучит тихо и ровно, как мотор, который не выключили, чтобы не дать ему замерзнуть. – Ты же не видел ее с того дня, как она вернулась. Или я ошибаюсь?
– Я…
– Я ошибаюсь? – Он не дожидается, когда я отвечу. – Ты не знаешь, что случилось, потому что никто не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90