Требуется немало умения, чтобы форма сделала свое дело, но едва это дело сделано, часы кропотливого труда отдираются, дабы обнажилось подлинное сооружение. В строительстве это подготовительное плотничанье зовется вспомогательной конструкцией, и ту же роль в создании романа играет первый набросок рукописи. К концу от исходного повествования может остаться очень мало, а может, вообще ничего, и однако же любая его фраза определит форму, которую книга примет в итоге. Все писательские силы изойдут на рукопись, чтобы она стала хорошей книгой, а потом все писательские силы изойдут на отречение от рукописи ради истории в ней, Ради хорошей книги, что явится, когда отброшена будет форма. Но есть существенное различие между возведением здания и сочинением романа: кто угодно отличит дерево от бетона, однако лишь сам автор отличит вспомогательные слова от настоящих. В итоге рукопись, напечатанная красивым шрифтом, может казаться книгой. А в эпоху смерти романа первоклассную рукопись несложно принять за второе пришествие.
«Как пали сильные» были первоклассной рукописью, и Анастасии хватило ума не стремиться к большему. Вероятно, она приняла некие решения, пока печатала; ей приходилось обращать каракули в застывшую последовательность ударов по клавишам, в то или иное разборчивое слово. Разумеется, она вмешивалась, когда по небрежности путались имена, а там, где по рассеянности нарушалась хронология, подключала законы пространственно-временных связей. Намного позже она сказала мне, что всего лишь точно копировала манускрипт, пропуская то, что вычеркнул автор, и перемещая отрывки текста лишь в четко указанном направлении – и мне оставалось только верить. Всем нам, кто эту книгу читает уже в новой обложке, приходится верить, ибо выбора у нас нет. Она не сохранила улик, убеждающих в обратном, и, вновь перечитывая, мы можем списать рваные края повествования не на шокирующий модернизм нешлифованного искусства – ее или даже самого Хемингуэя, – но на неотшлифованность нередактированного материала, который она с поразительным самообладанием выдала за свой собственный. Конечно, нам не с чем сравнивать. Все наши догадки зависят от обстоятельств. Но учтите и обстоятельства: чтобы приписать себе авторство рукописи и все на нее поставить, Анастасия должна была всецело поверить в нее – сильнее и беззаветнее, чем в себя. Эта рукопись должна была стать для нее тем, чем библейские тексты были для средневековых писцов. «Как пали сильные» были ее единственной молитвой.
И я представляю, как она одна в своей комнате, щурясь и вглядываясь при скудном флуоресцентном свете, трудилась над рукописью. Спала урывками, в кресле, целиком закутавшись в плед. У ее босых ног в пустых банках из-под газировки накапливались мертвые окурки. Она не снимала нового платья, и макияж липнул к изможденному лицу, точно краска к развалинам. Она уничтожила весь эффект маникюра – Мишель обещала, – потому что обгрызла ногти до мяса. Она игнорировала еду, телефонные звонки и сигналы пожарной тревоги.
Она лишь стучала по клавишам. И когда у нее появилось что показать – полная копия одной тетради из пяти, – она распечатала ее на старом матричном принтере, доставшемся в наследство от Мишель, – агрегате, что жрал перфорированную бумагу и при печати выкрикивал каждую строчку так, будто стучал властям. Никто не пришел. Никому не было дела, чем Анастасия занималась. И она упаковала эти страницы в конверт. Отослала Саймону. Она не поставила на распечатке своего имени, просто написала на первой странице записку для Саймона:
Вот этого ты хотел?
А.
В ту ночь во сне Анастасия пыталась разговаривать. Но никто, даже она сама, не различал ни слова за бурей аплодисментов.
XI
В воскресенье, когда закончилось мое шоу в «Пигмалионе», Саймон на минутку пригласил меня в офис поговорить о делах. Показал мне две вещи. Во-первых, самую высокую текущую ставку на «Пожизненное предложение», которой, как он сообщил, уже хватит, чтобы из цельного мрамора соорудить мавзолей, где достанет места для погребения моих детищ, литературных и прочих. Во-вторых, рукопись немногим больше пятидесяти страниц, распечатанную на старом матричном принтере, без титульного листа.
– Сделай одолжение, – сказал он, – прочти, но никому не показывай. А потом скажи мне, что думаешь о работе автора.
Теперь, естественно, я столько знаю, что не могу полностью доверять воспоминаниям о первом впечатлении. Но могу сказать, что ничего похожего на нынешнюю абсолютную уверенность тогда не было и в помине. «Как пали сильные» погубило то, что случилось с ними и всеми нами, кто играл свои роли, и мне остались только сам артефакт и эта история.
Но я хочу помнить, что тогда все было намного сложнее. Я даже не знал точно, кто написал роман, первой частью коего оказались врученные мне страницы. У меня были подозрения – наверняка Стэси; просто больше никто не отдал бы читать рукопись Саймону. Даже мои два романа – а у него были экземпляры с автографом – он знал только понаслышке. И хотя в тексте не упоминались железные дороги и прочие детали, о которых, по его словам, Анастасия дотошно расспрашивала его в первую встречу, французская обстановка и описываемый период, в общем, совпали и казались вполне точны – я не представлял, кто бы мог такое придумать, кроме ученой Анастасии Лоуренс.
Не буду пересказывать сюжет; газеты уже сделали это по меньшей мере тридцать два раза, а книга до того доступна в разнообразных изданиях, что участие в варварстве пересказа ее иными словами, скуднее, – не просто излишне, но неприлично. И цитировать я не стану; как любой великий роман, эта книга – живое целое, и, по мне, выдергивать из нее отрывки – все равно что отсекать жизненно важный орган из нутра, кое не менее важно. Наконец, толковать его я не рискну; это прежде было искусством Анастасии, но моим – никогда. Я вообще не уверен, что это разумно – объяснять значение чего бы то ни было; не многим разумнее, чем искать Бога логической дедукцией. Я рассказчик и должен верить, что история – в ее рассказе.
Вот мой рассказ. Пожалуй, из него получается моя история. Как знать.
Я приступил к чтению с любопытством, весьма похожим на то, что испытывал к Анастасии в нашу первую встречу в «Пигмалионе». И я сразу же понял, что – тоже весьма похоже на Анастасию – рукопись эта обманчива: Анастасия писала от лица мужчины, им, как тупым инструментом, круша руины жизни. Я по опыту знал, что написать подобный роман почти так же невозможно, как посредством кузнечного молота изготовить хронометр, – и все-таки эти выматывающие предложения сочетались друг с другом, зачастую бросая вызов здравому смыслу, – и приводили в действие историю, богаче которой я просто не мог вообразить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
«Как пали сильные» были первоклассной рукописью, и Анастасии хватило ума не стремиться к большему. Вероятно, она приняла некие решения, пока печатала; ей приходилось обращать каракули в застывшую последовательность ударов по клавишам, в то или иное разборчивое слово. Разумеется, она вмешивалась, когда по небрежности путались имена, а там, где по рассеянности нарушалась хронология, подключала законы пространственно-временных связей. Намного позже она сказала мне, что всего лишь точно копировала манускрипт, пропуская то, что вычеркнул автор, и перемещая отрывки текста лишь в четко указанном направлении – и мне оставалось только верить. Всем нам, кто эту книгу читает уже в новой обложке, приходится верить, ибо выбора у нас нет. Она не сохранила улик, убеждающих в обратном, и, вновь перечитывая, мы можем списать рваные края повествования не на шокирующий модернизм нешлифованного искусства – ее или даже самого Хемингуэя, – но на неотшлифованность нередактированного материала, который она с поразительным самообладанием выдала за свой собственный. Конечно, нам не с чем сравнивать. Все наши догадки зависят от обстоятельств. Но учтите и обстоятельства: чтобы приписать себе авторство рукописи и все на нее поставить, Анастасия должна была всецело поверить в нее – сильнее и беззаветнее, чем в себя. Эта рукопись должна была стать для нее тем, чем библейские тексты были для средневековых писцов. «Как пали сильные» были ее единственной молитвой.
И я представляю, как она одна в своей комнате, щурясь и вглядываясь при скудном флуоресцентном свете, трудилась над рукописью. Спала урывками, в кресле, целиком закутавшись в плед. У ее босых ног в пустых банках из-под газировки накапливались мертвые окурки. Она не снимала нового платья, и макияж липнул к изможденному лицу, точно краска к развалинам. Она уничтожила весь эффект маникюра – Мишель обещала, – потому что обгрызла ногти до мяса. Она игнорировала еду, телефонные звонки и сигналы пожарной тревоги.
Она лишь стучала по клавишам. И когда у нее появилось что показать – полная копия одной тетради из пяти, – она распечатала ее на старом матричном принтере, доставшемся в наследство от Мишель, – агрегате, что жрал перфорированную бумагу и при печати выкрикивал каждую строчку так, будто стучал властям. Никто не пришел. Никому не было дела, чем Анастасия занималась. И она упаковала эти страницы в конверт. Отослала Саймону. Она не поставила на распечатке своего имени, просто написала на первой странице записку для Саймона:
Вот этого ты хотел?
А.
В ту ночь во сне Анастасия пыталась разговаривать. Но никто, даже она сама, не различал ни слова за бурей аплодисментов.
XI
В воскресенье, когда закончилось мое шоу в «Пигмалионе», Саймон на минутку пригласил меня в офис поговорить о делах. Показал мне две вещи. Во-первых, самую высокую текущую ставку на «Пожизненное предложение», которой, как он сообщил, уже хватит, чтобы из цельного мрамора соорудить мавзолей, где достанет места для погребения моих детищ, литературных и прочих. Во-вторых, рукопись немногим больше пятидесяти страниц, распечатанную на старом матричном принтере, без титульного листа.
– Сделай одолжение, – сказал он, – прочти, но никому не показывай. А потом скажи мне, что думаешь о работе автора.
Теперь, естественно, я столько знаю, что не могу полностью доверять воспоминаниям о первом впечатлении. Но могу сказать, что ничего похожего на нынешнюю абсолютную уверенность тогда не было и в помине. «Как пали сильные» погубило то, что случилось с ними и всеми нами, кто играл свои роли, и мне остались только сам артефакт и эта история.
Но я хочу помнить, что тогда все было намного сложнее. Я даже не знал точно, кто написал роман, первой частью коего оказались врученные мне страницы. У меня были подозрения – наверняка Стэси; просто больше никто не отдал бы читать рукопись Саймону. Даже мои два романа – а у него были экземпляры с автографом – он знал только понаслышке. И хотя в тексте не упоминались железные дороги и прочие детали, о которых, по его словам, Анастасия дотошно расспрашивала его в первую встречу, французская обстановка и описываемый период, в общем, совпали и казались вполне точны – я не представлял, кто бы мог такое придумать, кроме ученой Анастасии Лоуренс.
Не буду пересказывать сюжет; газеты уже сделали это по меньшей мере тридцать два раза, а книга до того доступна в разнообразных изданиях, что участие в варварстве пересказа ее иными словами, скуднее, – не просто излишне, но неприлично. И цитировать я не стану; как любой великий роман, эта книга – живое целое, и, по мне, выдергивать из нее отрывки – все равно что отсекать жизненно важный орган из нутра, кое не менее важно. Наконец, толковать его я не рискну; это прежде было искусством Анастасии, но моим – никогда. Я вообще не уверен, что это разумно – объяснять значение чего бы то ни было; не многим разумнее, чем искать Бога логической дедукцией. Я рассказчик и должен верить, что история – в ее рассказе.
Вот мой рассказ. Пожалуй, из него получается моя история. Как знать.
Я приступил к чтению с любопытством, весьма похожим на то, что испытывал к Анастасии в нашу первую встречу в «Пигмалионе». И я сразу же понял, что – тоже весьма похоже на Анастасию – рукопись эта обманчива: Анастасия писала от лица мужчины, им, как тупым инструментом, круша руины жизни. Я по опыту знал, что написать подобный роман почти так же невозможно, как посредством кузнечного молота изготовить хронометр, – и все-таки эти выматывающие предложения сочетались друг с другом, зачастую бросая вызов здравому смыслу, – и приводили в действие историю, богаче которой я просто не мог вообразить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86