Кусок металла обрушился на его голову. Острая боль пронзила затылок, что-то теплое, липкое заструилось по шее… Ноги, вдруг ставшие ватными, подкосились.
Тьма поглотила его.
Еще три выстрела прогремели в эту новогоднюю ночь. Но Петр их уже не слышал…
Глава двенадцатая
Окно с чуть приоткрытой фрамугой… белая полоска солнечного света, мягко скользившая по белым стенам, белому потолку, белому халату молоденькой медсестры… птичий гомон и ароматы весны… капельница у изголовья кровати… приторный запах лекарств… Больничная палата. Он в больнице.
Сквозь ресницы приопущенных век он видел, как суетится, гремя склянками на больничном столике, медсестра. Ему не хотелось открывать глаза, не хотелось привлекать ее внимание. Он не был готов к этому. Слишком многое надо было обдумать. Ему требовалось время.
Он помнил все. Сознание было ясным и прозрачным, как стекло.
Встреча Нового года в «бомжеубежище», праздник у костра, ликующие, словно дети, бродяги, потом — стычка с бритоголовыми ублюдками, выстрелы, полковник Коля с именным пистолетом, удар монтировкой по голове… Да, все это он прекрасно помнил.
Но помнил он и кое-что еще.
Он помнил себя.
Теперь он знал, кто он.
Это было главное. И с этим надо было разобраться, все разложить по полочкам.
Никогда еще голова его не была такой ясной. Он лежал и думал, думал, думал… Постепенно, шаг за шагом, мгновение за мгновением, вся череда событий начала выстраиваться в цельную логическую цепочку. И когда, наконец, эта цепочка обрела четкие очертания, он вдруг понял, в какой ужасной ситуации оказался.
И понял еще: из этой ситуации нужно было как-то выбираться.
Он не заметил, что давно уже лежит с открытыми глазами, устремив невидящий взгляд в потолок. Едва слышный скрип кровати привлек внимание медсестры.
— Ой, мамочки! — взвизгнула та. — Он очнулся!
Он попытался было улыбнуться ей, но не успел: она уже выскочила в коридор. По кафельному полу коридора мелкой дробью зацокали ее тоненькие каблучки.
Через минуту в палату влетел доктор.
— Наконец-то, — сказал он и тяжело опустился на стул возле кровати. — А я уж, грешным делом, решил было, что ты так в коме и проваляешься до конца дней своих. Ну, с возвращением, мужик!
Он улыбнулся, и в уголках глаз его обозначилась сетка тоненьких морщин. Доктор осунулся, выглядел усталым, невыспавшимся, каким-то помятым — и совершенно счастливым.
Петр улыбнулся в ответ, попытался что-то сказать, но не смог: тяжелый, словно налитый свинцом, язык не слушался его.
— Молчи, молчи, мужик, — движением руки остановил его доктор. — Тебе еще рано речи толкать. Денька через два-три оклемаешься, вот тогда и потолкуем. А пока — полный покой, сон и здоровое питание. Наденька, — он обернулся к медсестре, — под твою полную ответственность.
Она горячо заверила его, что он может на нее положиться.
Доктор ушел, оставив Петра наедине с медсестрой.
Сон навалился на него внезапно, и он не заметил, как заснул.
Глава тринадцатая
Доктор не появлялся три дня: на бетонном заводе случилась авария, нескольких человек покалечило, и он безвылазно торчал в реанимационном отделении. Все это время Петра опекала медсестра Наденька. От нее-то он и узнал, что провалялся в коме около четырех месяцев — сейчас на исходе уже был апрель. Шансов на то, что сознание вновь вернется к нему, было мало, однако доктор не терял надежды помочь своему другу. А сколько бессонных ночей он провел у его изголовья, поминутно щупая пульс и прислушиваясь к едва ощутимому дыханию! Сколько ведер крепкого, густого кофе он поглотил в эти долгие, долгие, долгие ночные часы! А тут еще эта история с милицией, о которой Наденька знала лишь понаслышке. Доктора куда-то таскали несколько раз, снимали какие-то показания. Потом, вроде, все затихло.
Петр жадно слушал рассказ медсестры, а предательские слезы сами собой наворачивались на глаза. Прав был дед Евсей: такого человека, как доктор, еще поискать надо.
За эти дни Петр немного окреп и уже мог сидеть в кровати. Речь снова вернулась к нему. Капельницу убрали, ее заменило полноценное трехразовое питание.
На исходе третьего дня доктор, наконец, появился в палате. Выглядел он еще хуже прежнего: посеревшее, землистого оттенка лицо, ввалившиеся глаза, всклокоченная борода, следы крови на зеленом хирургическом халате…
— Фу-у-ух! — выдохнул он, падая на стул. — Устал, как собака. Как самочувствие, больной?
— В норме, — улыбнулся Петр. — А вот тебя, кажется, самого на больничную койку положить пора. Сам-то здоров?
Доктор небрежно махнул рукой.
— Пустяки, дело житейское. На мне еще пахать можно. Главное сейчас — тебя на ноги поставить.
Они были одни в палате: дневная смена закончилась, и медсестра Наденька уже ушла домой.
— Курить будешь? — спросил доктор, доставая пачку «Пегаса».
— А можно?
— Я врач или кто? Если спрашиваю, значит можно. На, дерни пару затяжек.
Они закурили. Голова у Петра сразу же закружилась.
— Все, хватит, — сказал доктор, выхватывая сигарету у Петра изо рта. — Для первого раза достаточно.
Он докурил свою сигарету, затушил о пустую тарелку.
— Надюху-то мою не обижал? Нет? Славная девчонка. Если бы не она, не выкарабкаться б тебе. Сутками напролет хлопотала возле тебя.
— А она мне вот то же самое про тебя рассказывала. И про твои ночные бдения, и про литры черного кофе.
— А ты слушай ее больше, — проворчал доктор смущенно, — она тебе еще не такое обо мне напоет.
Петр приподнялся и облокотился на локоть.
— Дай пять, — сказал он.
— Чего?
— Руку, говорю, дай.
Доктор, пожав плечами, протянул руку. Петр крепко пожал ее.
— Спасибо тебе. За все.
— А, оставь. Не люблю я этого. Давай лучше о деле. Разговор предстоит длинный и, как говорится, содержательный. Готов?
Петр кивнул.
— Вот и прекрасно. А начну я с того, что наш бравый полковник ухандохал-таки того мерзавца, что тебя по башке монтировкой хватил. Из своего именного. Три пули всадил. А тот, первый, жив остался, я лично из него свинец вытаскивал. Я тогда сразу смекнул, что полковнику решетка светит, и в ту же ночь, когда мы тебя с дедом Евсеем в больницу везли, шепнул старику, что не было никакого полковника, а из пушки палил какой-то приблудный, чужой, никому не известный бродяга. Поднатаскай, говорю старику, своих орлов, чтобы с одного голоса пели и правильные показания где нужно давали. Старик сработал как нельзя лучше. К утру, когда на место происшествия менты нагрянули, наши бомжарики уже назубок знали нужную легенду. Позже, когда следователь проводил выборочный опрос свидетелей, ни один из не прокололся: ничего, мол, не знаем, того парня с пушкой видели впервые, а опознать его не можем, потому как темно было, хоть глаз коли. Меня тоже пару раз на ковер дернули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Тьма поглотила его.
Еще три выстрела прогремели в эту новогоднюю ночь. Но Петр их уже не слышал…
Глава двенадцатая
Окно с чуть приоткрытой фрамугой… белая полоска солнечного света, мягко скользившая по белым стенам, белому потолку, белому халату молоденькой медсестры… птичий гомон и ароматы весны… капельница у изголовья кровати… приторный запах лекарств… Больничная палата. Он в больнице.
Сквозь ресницы приопущенных век он видел, как суетится, гремя склянками на больничном столике, медсестра. Ему не хотелось открывать глаза, не хотелось привлекать ее внимание. Он не был готов к этому. Слишком многое надо было обдумать. Ему требовалось время.
Он помнил все. Сознание было ясным и прозрачным, как стекло.
Встреча Нового года в «бомжеубежище», праздник у костра, ликующие, словно дети, бродяги, потом — стычка с бритоголовыми ублюдками, выстрелы, полковник Коля с именным пистолетом, удар монтировкой по голове… Да, все это он прекрасно помнил.
Но помнил он и кое-что еще.
Он помнил себя.
Теперь он знал, кто он.
Это было главное. И с этим надо было разобраться, все разложить по полочкам.
Никогда еще голова его не была такой ясной. Он лежал и думал, думал, думал… Постепенно, шаг за шагом, мгновение за мгновением, вся череда событий начала выстраиваться в цельную логическую цепочку. И когда, наконец, эта цепочка обрела четкие очертания, он вдруг понял, в какой ужасной ситуации оказался.
И понял еще: из этой ситуации нужно было как-то выбираться.
Он не заметил, что давно уже лежит с открытыми глазами, устремив невидящий взгляд в потолок. Едва слышный скрип кровати привлек внимание медсестры.
— Ой, мамочки! — взвизгнула та. — Он очнулся!
Он попытался было улыбнуться ей, но не успел: она уже выскочила в коридор. По кафельному полу коридора мелкой дробью зацокали ее тоненькие каблучки.
Через минуту в палату влетел доктор.
— Наконец-то, — сказал он и тяжело опустился на стул возле кровати. — А я уж, грешным делом, решил было, что ты так в коме и проваляешься до конца дней своих. Ну, с возвращением, мужик!
Он улыбнулся, и в уголках глаз его обозначилась сетка тоненьких морщин. Доктор осунулся, выглядел усталым, невыспавшимся, каким-то помятым — и совершенно счастливым.
Петр улыбнулся в ответ, попытался что-то сказать, но не смог: тяжелый, словно налитый свинцом, язык не слушался его.
— Молчи, молчи, мужик, — движением руки остановил его доктор. — Тебе еще рано речи толкать. Денька через два-три оклемаешься, вот тогда и потолкуем. А пока — полный покой, сон и здоровое питание. Наденька, — он обернулся к медсестре, — под твою полную ответственность.
Она горячо заверила его, что он может на нее положиться.
Доктор ушел, оставив Петра наедине с медсестрой.
Сон навалился на него внезапно, и он не заметил, как заснул.
Глава тринадцатая
Доктор не появлялся три дня: на бетонном заводе случилась авария, нескольких человек покалечило, и он безвылазно торчал в реанимационном отделении. Все это время Петра опекала медсестра Наденька. От нее-то он и узнал, что провалялся в коме около четырех месяцев — сейчас на исходе уже был апрель. Шансов на то, что сознание вновь вернется к нему, было мало, однако доктор не терял надежды помочь своему другу. А сколько бессонных ночей он провел у его изголовья, поминутно щупая пульс и прислушиваясь к едва ощутимому дыханию! Сколько ведер крепкого, густого кофе он поглотил в эти долгие, долгие, долгие ночные часы! А тут еще эта история с милицией, о которой Наденька знала лишь понаслышке. Доктора куда-то таскали несколько раз, снимали какие-то показания. Потом, вроде, все затихло.
Петр жадно слушал рассказ медсестры, а предательские слезы сами собой наворачивались на глаза. Прав был дед Евсей: такого человека, как доктор, еще поискать надо.
За эти дни Петр немного окреп и уже мог сидеть в кровати. Речь снова вернулась к нему. Капельницу убрали, ее заменило полноценное трехразовое питание.
На исходе третьего дня доктор, наконец, появился в палате. Выглядел он еще хуже прежнего: посеревшее, землистого оттенка лицо, ввалившиеся глаза, всклокоченная борода, следы крови на зеленом хирургическом халате…
— Фу-у-ух! — выдохнул он, падая на стул. — Устал, как собака. Как самочувствие, больной?
— В норме, — улыбнулся Петр. — А вот тебя, кажется, самого на больничную койку положить пора. Сам-то здоров?
Доктор небрежно махнул рукой.
— Пустяки, дело житейское. На мне еще пахать можно. Главное сейчас — тебя на ноги поставить.
Они были одни в палате: дневная смена закончилась, и медсестра Наденька уже ушла домой.
— Курить будешь? — спросил доктор, доставая пачку «Пегаса».
— А можно?
— Я врач или кто? Если спрашиваю, значит можно. На, дерни пару затяжек.
Они закурили. Голова у Петра сразу же закружилась.
— Все, хватит, — сказал доктор, выхватывая сигарету у Петра изо рта. — Для первого раза достаточно.
Он докурил свою сигарету, затушил о пустую тарелку.
— Надюху-то мою не обижал? Нет? Славная девчонка. Если бы не она, не выкарабкаться б тебе. Сутками напролет хлопотала возле тебя.
— А она мне вот то же самое про тебя рассказывала. И про твои ночные бдения, и про литры черного кофе.
— А ты слушай ее больше, — проворчал доктор смущенно, — она тебе еще не такое обо мне напоет.
Петр приподнялся и облокотился на локоть.
— Дай пять, — сказал он.
— Чего?
— Руку, говорю, дай.
Доктор, пожав плечами, протянул руку. Петр крепко пожал ее.
— Спасибо тебе. За все.
— А, оставь. Не люблю я этого. Давай лучше о деле. Разговор предстоит длинный и, как говорится, содержательный. Готов?
Петр кивнул.
— Вот и прекрасно. А начну я с того, что наш бравый полковник ухандохал-таки того мерзавца, что тебя по башке монтировкой хватил. Из своего именного. Три пули всадил. А тот, первый, жив остался, я лично из него свинец вытаскивал. Я тогда сразу смекнул, что полковнику решетка светит, и в ту же ночь, когда мы тебя с дедом Евсеем в больницу везли, шепнул старику, что не было никакого полковника, а из пушки палил какой-то приблудный, чужой, никому не известный бродяга. Поднатаскай, говорю старику, своих орлов, чтобы с одного голоса пели и правильные показания где нужно давали. Старик сработал как нельзя лучше. К утру, когда на место происшествия менты нагрянули, наши бомжарики уже назубок знали нужную легенду. Позже, когда следователь проводил выборочный опрос свидетелей, ни один из не прокололся: ничего, мол, не знаем, того парня с пушкой видели впервые, а опознать его не можем, потому как темно было, хоть глаз коли. Меня тоже пару раз на ковер дернули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86