Ему же тогда не поступить ни в один институт! Не найти себе никакой приличной работы. Только дворником или подносчиком кирпичей на стройке. Райком еще и такое может устроить: вместе с исключением не дать Аркадию закончить школу! Такой случай был два года назад. Десятиклассник, даже имя его помнилось, не забылось, Саша Петров, что-то на одном из тогдашних комсомольских собраниях, не подумавши, ляпнул, – и в два счета его выперли из комсомола и из школы. Мать его ездила в Москву, к Крупской, за помощью и заступничеством. Упала, рассказывали, там ей в ноги. В конце концов Сашку восстановили, школу он закончил, но пропустил год и заканчивал не в своей, а в вечерней для рабочей молодежи, и каких переживаний стоило это ему самому и его родителям!..
Все в десятом «А» были комсомольцами. В собрании предстояло участвовать всем. Решать судьбу Аркадия поднятием своих рук. Считается, что у каждого свободный выбор, хочешь – «за», хочешь – «против». Но это только считается. На самом деле как надо голосовать – райком установил и твердо обозначил: как подобает настоящим комсомольцам. За исключение. Все как один. Единогласно. Другого просто не может быть!
12
Всю ночь равномерно и безостановочно лил холодный осенний дождь. Не перестал он и утром. Антону до школы было совсем недалеко, но пока он добежал и вошел в вестибюль, и кепка, и драповое пальтишко, перешитое из старой отцовской шинели телеграфиста, были мокры насквозь.
В вестибюле на фанерный щит для объявлений Наум Левин, секретарь школьного комсомольского комитета, прикреплял кнопками большой белый лист: завтра, такого-то октября, в шесть часов вечера общее комсомольское собрание. Повестка дня из двух пунктов: доклад «Об укреплении бдительности в условиях ожесточенной борьбы с врагами народа» и «Обмен мнениями».
Антон прочитал – и не удержал в себе вопроса:
– А говорили, вроде намечено другое…
Наум вогнал последнюю кнопку в неподатливую фанеру, поправил на носу большие очки в роговой оправе. Он был лютый книгочей, перечитал всю русскую и мировую классику, уже давно определил для себя путь после школы: московский институт философии и литературы. Он даже знал, какую диссертацию напишет в результате учебы в МИФЛИ: о двух великих гуманистах человечества – Викторе Гюго и Льве Толстом.
– Ты имеешь в виду вопрос об Адике Карасеве? Да, уже и объявление было написано. Но потом в райкоме сказали – переписать вот так.
Наум был из десятого «А», друг и товарищ Аркадия. В нем ясно виделось то затруднение, в котором он оказался: как секретарь комитета он должен был выполнять указания райкома, как друг и товарищ Аркадия – не хотел ему вреда. Не хотел насилия, что совершал над Аркадием райком.
– «Обмен мнениями»… – прочитал Антон второй пункт. – Какими мнениями, о чем? Надо ли бороться с вредителями и шпионами? О докладе? Тоже нечего обсуждать. В нем будет все правильно, повторение известных постановлений, газетных статей… Непонятно.
– Да нет, как раз все понятно, в этом пункте то самое, о чем ты меня спросил… Собранием буду руководить не я, мне предстоит только его открыть, а поведет дальше кто-нибудь из райкома. Может быть, даже сам первый секретарь. Они и объявят, что конкретно этот пункт означает, о чем говорить.
– А это правда, что про отца Аркадия написано в газетах: создал подпольную организацию, собирали оружие, готовились поднять восстание, захватить Москву? Москву! Белая армия с казачьими полчищами не смогла в гражданскую Москву взять, неужели кучка подпольщиков сумела бы в нынешнее время это сделать?
Спрашивая, Антон чувствовал, что он может не скрывать своих сомнений, Наум ответит именно так, как думает.
– Кто ж может точно про это сказать? – пожал худыми плечами Наум. По губам его скользнула легкая полуусмешка. – Только там знают, что и как на самом деле, – выразительно дернул он головой в сторону, намекая на то серое бетонное здание на одной из тихих боковых улиц города, куда увозили всех арестованных.
Помолчав, Наум проговорил, как бы думая вслух:
– Может быть, что-то действительно есть… Отец его учился в Германии, еще при царе… Работал в Бельгии, Англии. Знает языки, много друзей за границей. Переписывается… Но отец его не дворянин, не из богатой семьи, сам себе дорогу к образованию прокладывал…
Тут же Наум возразил самому себе:
– Но происхождение не главное. У Мальвы отец из беднейших слоев, с шестнадцати лет в партии, в большевистском подполье. В гражданскую на Южном фронте над политотделом начальствовал, друг Фрунзе. А тоже арестован как враг. И тоже будто бы мятеж затевал, покушения на Сталина и Ворошилова готовил…
Наум вдруг резко оборвал свои размышления, будто спохватившись – зачем он так откровенничает перед Антоном? Секретарь комсомольского комитета школы с рядовым, тем более только что принятым комсомольцем, восьмиклассником, должен говорить совсем по-другому.
– Тебя Корчагин хочет видеть, – вспомнил он. – Что-то хочет тебе хорошее предложить. Зайди в комитет, он сейчас там.
– А кто такой Корчагин?
– Инструктор райкома. Он к нашей организации прикреплен, наставник наш.
До начала уроков еще было время. Антон вошел в небольшую комнату комитета под лестницей на второй этаж. Когда-то в ней хранились пионерские горны, барабаны и отрядные знамена. Потом поставили большой бильярд с желтыми шарами из пластмассы. Потом какое-то время тут помещался буфет с продажей на большой перемене бутербродов с сыром, колбасой и сладкого кофе. Но для буфета эта тесная комнатушка явно не подходила, буфет перевели в гулкий каменный подвал. Теперь эту невзрачную комнатушку, в которой постоянно горел электрический свет, иначе в ней было бы совсем темно, занимал комсомольский комитет – с бюстами Ленина и Сталина на обтянутых кумачом тумбочках, просторным столом – тоже под кумачовым покрывалом. Еще в ней были стальной несгораемый сейф, в котором хранились комитетские деловые бумаги, резиновый штампик об уплате членских взносов, и десятка полтора стульев у стен – для заседаний комитетчиков. Сейчас на этих стульях сидели старшеклассницы, игроки школьной волейбольной команды, человек десять. Антон не раз видел их в игре в спортивном зале и на летних городских площадках, «болел» за их победы. Часто они их одерживали, команда была сильная, мастеровитая. Но в последнее время стали, к досаде и огорчению всей школы, проигрывать. Игроки те же, но что-то разладилось, исчез прежний боевой дух.
За столом Антон увидел веселого, улыбающегося парня с косым зачесом светлых волос, в зеленом полувоенном кителе с комсомольским значком над клапаном нагрудного кармана. Это и был Корчагин, как понял Антон, инструктор райкома. Когда Антона принимали в райкоме – он был среди тех, кто знаменовал собой руководство, сидел за столом с бюстом Ленина по правую руку от первого секретаря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Все в десятом «А» были комсомольцами. В собрании предстояло участвовать всем. Решать судьбу Аркадия поднятием своих рук. Считается, что у каждого свободный выбор, хочешь – «за», хочешь – «против». Но это только считается. На самом деле как надо голосовать – райком установил и твердо обозначил: как подобает настоящим комсомольцам. За исключение. Все как один. Единогласно. Другого просто не может быть!
12
Всю ночь равномерно и безостановочно лил холодный осенний дождь. Не перестал он и утром. Антону до школы было совсем недалеко, но пока он добежал и вошел в вестибюль, и кепка, и драповое пальтишко, перешитое из старой отцовской шинели телеграфиста, были мокры насквозь.
В вестибюле на фанерный щит для объявлений Наум Левин, секретарь школьного комсомольского комитета, прикреплял кнопками большой белый лист: завтра, такого-то октября, в шесть часов вечера общее комсомольское собрание. Повестка дня из двух пунктов: доклад «Об укреплении бдительности в условиях ожесточенной борьбы с врагами народа» и «Обмен мнениями».
Антон прочитал – и не удержал в себе вопроса:
– А говорили, вроде намечено другое…
Наум вогнал последнюю кнопку в неподатливую фанеру, поправил на носу большие очки в роговой оправе. Он был лютый книгочей, перечитал всю русскую и мировую классику, уже давно определил для себя путь после школы: московский институт философии и литературы. Он даже знал, какую диссертацию напишет в результате учебы в МИФЛИ: о двух великих гуманистах человечества – Викторе Гюго и Льве Толстом.
– Ты имеешь в виду вопрос об Адике Карасеве? Да, уже и объявление было написано. Но потом в райкоме сказали – переписать вот так.
Наум был из десятого «А», друг и товарищ Аркадия. В нем ясно виделось то затруднение, в котором он оказался: как секретарь комитета он должен был выполнять указания райкома, как друг и товарищ Аркадия – не хотел ему вреда. Не хотел насилия, что совершал над Аркадием райком.
– «Обмен мнениями»… – прочитал Антон второй пункт. – Какими мнениями, о чем? Надо ли бороться с вредителями и шпионами? О докладе? Тоже нечего обсуждать. В нем будет все правильно, повторение известных постановлений, газетных статей… Непонятно.
– Да нет, как раз все понятно, в этом пункте то самое, о чем ты меня спросил… Собранием буду руководить не я, мне предстоит только его открыть, а поведет дальше кто-нибудь из райкома. Может быть, даже сам первый секретарь. Они и объявят, что конкретно этот пункт означает, о чем говорить.
– А это правда, что про отца Аркадия написано в газетах: создал подпольную организацию, собирали оружие, готовились поднять восстание, захватить Москву? Москву! Белая армия с казачьими полчищами не смогла в гражданскую Москву взять, неужели кучка подпольщиков сумела бы в нынешнее время это сделать?
Спрашивая, Антон чувствовал, что он может не скрывать своих сомнений, Наум ответит именно так, как думает.
– Кто ж может точно про это сказать? – пожал худыми плечами Наум. По губам его скользнула легкая полуусмешка. – Только там знают, что и как на самом деле, – выразительно дернул он головой в сторону, намекая на то серое бетонное здание на одной из тихих боковых улиц города, куда увозили всех арестованных.
Помолчав, Наум проговорил, как бы думая вслух:
– Может быть, что-то действительно есть… Отец его учился в Германии, еще при царе… Работал в Бельгии, Англии. Знает языки, много друзей за границей. Переписывается… Но отец его не дворянин, не из богатой семьи, сам себе дорогу к образованию прокладывал…
Тут же Наум возразил самому себе:
– Но происхождение не главное. У Мальвы отец из беднейших слоев, с шестнадцати лет в партии, в большевистском подполье. В гражданскую на Южном фронте над политотделом начальствовал, друг Фрунзе. А тоже арестован как враг. И тоже будто бы мятеж затевал, покушения на Сталина и Ворошилова готовил…
Наум вдруг резко оборвал свои размышления, будто спохватившись – зачем он так откровенничает перед Антоном? Секретарь комсомольского комитета школы с рядовым, тем более только что принятым комсомольцем, восьмиклассником, должен говорить совсем по-другому.
– Тебя Корчагин хочет видеть, – вспомнил он. – Что-то хочет тебе хорошее предложить. Зайди в комитет, он сейчас там.
– А кто такой Корчагин?
– Инструктор райкома. Он к нашей организации прикреплен, наставник наш.
До начала уроков еще было время. Антон вошел в небольшую комнату комитета под лестницей на второй этаж. Когда-то в ней хранились пионерские горны, барабаны и отрядные знамена. Потом поставили большой бильярд с желтыми шарами из пластмассы. Потом какое-то время тут помещался буфет с продажей на большой перемене бутербродов с сыром, колбасой и сладкого кофе. Но для буфета эта тесная комнатушка явно не подходила, буфет перевели в гулкий каменный подвал. Теперь эту невзрачную комнатушку, в которой постоянно горел электрический свет, иначе в ней было бы совсем темно, занимал комсомольский комитет – с бюстами Ленина и Сталина на обтянутых кумачом тумбочках, просторным столом – тоже под кумачовым покрывалом. Еще в ней были стальной несгораемый сейф, в котором хранились комитетские деловые бумаги, резиновый штампик об уплате членских взносов, и десятка полтора стульев у стен – для заседаний комитетчиков. Сейчас на этих стульях сидели старшеклассницы, игроки школьной волейбольной команды, человек десять. Антон не раз видел их в игре в спортивном зале и на летних городских площадках, «болел» за их победы. Часто они их одерживали, команда была сильная, мастеровитая. Но в последнее время стали, к досаде и огорчению всей школы, проигрывать. Игроки те же, но что-то разладилось, исчез прежний боевой дух.
За столом Антон увидел веселого, улыбающегося парня с косым зачесом светлых волос, в зеленом полувоенном кителе с комсомольским значком над клапаном нагрудного кармана. Это и был Корчагин, как понял Антон, инструктор райкома. Когда Антона принимали в райкоме – он был среди тех, кто знаменовал собой руководство, сидел за столом с бюстом Ленина по правую руку от первого секретаря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91