Да и в городе машины стали редкостью.
Но за этими машинами пошли другие, местного производства и иномарки, часто и на большой скорости, как до катастрофы, – одни обгоняли их «Волгу», другие шли навстречу – все чистые, блестящие. Сидевшие в них люди удивленно смотрели на машину Переливцева, многие оглядывались, некоторые даже показывали на нее пальцами.
Какое-то время в машине все молчали, так же удивленно глядя на проносящиеся мимо автомобили, как ехавшие в этих автомобилях люди смотрели на них. Наконец, Юхим сказал:
– Ничего не понимаю. Откуда столько машин? Почему страусы до сих пор не появились?
Откликнулся только Переливцев:
– Остановимся, – сказал он, резко сворачивая на обочину, – при таком движении на дороге я не могу так ехать, без левого обзора, надо снять эту штуку.
– Опасно щитки снимать, Вадим, опасно, – запротестовал Юхим. – Мы уже приехали, вот там склад, вот за этим забором, – и вдруг замолчал, а потом сказал: – Ничего не понимаю, не было этого забора.
«Волга» остановилась. Некоторое время все молча сидели, разглядывая зеленый забор и ворота с рельефной пятиконечной звездой.
– Здесь точно воинская часть, самое, они всегда раньше такими заборами были окружены, – заметил Штельвельд.
– Надо выйти размять ноги, – вдруг сказал Урия и, не обращая внимания на крик Юхима: «Куда! Нельзя!», вылез из машины, закурил и стал звать остальных: – Давайте выходите, подышите воздухом. Погода налаживается.
– Немедленно в машину! – Юхим выскочил из машины и втолкнул Урию назад. – Вот они, появились, голубчики! – крикнул он и выставил в окно карабин.
По полю вдоль зеленого забора медленно двигались три страуса. Они явно не спешили, часто останавливались и рылись клювами в земле, не обращая никакого внимания на «Волгу» и другие машины, довольно часто проносившиеся по шоссе.
– Подвиньтесь, – попросил Юхим Штельвельда и, выставив ствол карабина в окно, выстрелил. Один из страусов упал. – Есть! – закричал он.
Обойдя машину сзади, начал стрельбу из автомата Иван. Иванову едва удалось удержать Урию, который рвался оказать огневую поддержку.
Из проезжавших мимо машин на все это с ужасом смотрели люди. Так продолжалось некоторое время. Иван убил второго страуса, а третий, раненый, припадая на одну ногу и нелепо расставив короткие крылья, пытался спастись бегством. Вдруг открылись зеленые ворота и оттуда выехал бронетранспортер.
За бронетранспортером, держась под прикрытием брони, шли солдаты в касках и с автоматами.
Открылся люк и оттуда высунулся офицер с мегафоном.
– Прекратить стрельбу! Немедленно бросить оружие! – закричал он в мегафон.
Первым медленно положил на шоссе свой автомат Иван, вышел из машины Юхим и тоже положил карабин на землю. Урия вышел из машины, растерянно помахал пистолетом, не зная, куда его деть, потом положил пистолет на крышу «Волги» и, единственный из всех, поднял руки.
Иванов, путаясь в длинном плаще, неловко выбрался из машины и положил на землю свой автомат. Рассеялись тучи, стало тепло, поднялся ласковый, какой-то просто весенний ветерок. Иванов снял шляпу, поднял голову к голубому небу и увидел, что на небе одно солнце. Он стал вертеть головой, ища остальные два или три, услышал, как сказал Штельвельд!
А солнце-то вроде опять одно! – и все исчезло.
18. Воскресенье
Хорошее это было воскресенье, весеннее, яркое, теплое…
Рудаки проснулся поздно. Весеннее солнце уже заглядывало на балкон – яркие лучи проникли в спальню через первую комнату и светили в лицо.
«Часов десять уже, наверное, – еще не совсем проснувшись, он взял со стула часы. – Половина одиннадцатого. Однако!» – подумал он, но продолжал лежать, лениво прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы.
Громко щебетали птицы на деревьях под балконом, и изредка доносилось негромкое урчание машин, проезжающих по бульвару. Воскресенье – город опустел, все уехали за город. Воскресенье – никуда не надо спешить, день безделья и лени.
Он попытался вспомнить стихотворение, которое ему когда-то нравилось, но вспомнил только странную рифму «лень-воскресень»: и это делать лень, и то – лень, потому что «воскресень», и тут вдруг отчетливо проявился в его памяти сон, который он видел прошлой ночью.
Снился ему город после какой-то катастрофы. Что это за катастрофа, Рудаки не знал, но был уверен, что она произошла и город вот-вот исчезнет. Он смотрел на него с большой высоты, и казалось, что в городе ничего не изменилось: на холмах то выстраивались ровными прямоугольниками, то разбегались беспорядочной россыпью по склонам дома, большие и маленькие, старые – начала прошлого века и новые – уродливые коробки и башни, построенные недавно. Город делила пополам широкая блекло-синяя река с рукавами и протоками, которые вклинивались в городские кварталы и отделяли от города несколько островов. Зеленые острова были и на самой реке, а город просто тонул в зелени – обширные парки вдоль речных склонов, парки в центре и на окраинах, и со всех сторон к городу подступали леса и лесные массивы так же, как и рукава реки, вклинивались в городские кварталы. Говорили, что это самый зеленый город в мире, и может быть, так оно и было на самом деле.
«Хороший был город, жалко, что он исчезнет, – думал во сне Рудаки, – впрочем, мы этого не увидим – исчезнем вместе с ним, а может, и раньше».
Стоя под душем, он еще некоторое время помнил свой сон, но потом сон забылся, и он принялся намечать план воскресных занятий. Ива, уехавшая на дачу к подруге, оставила ему целый список поручений, главными пунктами в котором были, во-первых, получение белья из стирки и, во-вторых, генеральная весенняя уборка.
Прачечная в воскресенье, к счастью, была закрыта, поэтому оставалась уборка. От нее не отвертеться, поэтому надо поскорее начать и закончить, иначе не успеешь на традиционный воскресный сбор у Ивановых. В общем, похоже, получался не совсем день безделья «лень-воскресень», а скорее наоборот.
«Но прежде всего, конечно, завтрак, – он оделся и, мысленно потирая руки, пошел на кухню, – воскресный завтрак с повышенным содержанием холестерина, яичница из четырех, нет, трех – надо знать меру – яиц и кофе в джезве по-сирийски: так, чтобы два раза поднялась пена».
Он съел яичницу на кухне прямо со сковороды, чтобы не мыть лишнюю посуду, и с чашкой кофе пошел в комнату. Кофе получился отличный: ароматный и крепкий – недаром он ездил за ним по совету Штельвельда в специальный магазин «Сто сортов», где купил нужную смесь йеменского и кенийского кофе.
Отхлебнув кофе, он закурил и стал бездумно щелкать пультом телевизора, отключив звук: по всем каналам передачи были похожи – там либо прыгали, разевая рты, либо прыгали, рты не разевая, либо, значительно наморщив лбы, вели свои вымученные диалоги «говорящие головы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Но за этими машинами пошли другие, местного производства и иномарки, часто и на большой скорости, как до катастрофы, – одни обгоняли их «Волгу», другие шли навстречу – все чистые, блестящие. Сидевшие в них люди удивленно смотрели на машину Переливцева, многие оглядывались, некоторые даже показывали на нее пальцами.
Какое-то время в машине все молчали, так же удивленно глядя на проносящиеся мимо автомобили, как ехавшие в этих автомобилях люди смотрели на них. Наконец, Юхим сказал:
– Ничего не понимаю. Откуда столько машин? Почему страусы до сих пор не появились?
Откликнулся только Переливцев:
– Остановимся, – сказал он, резко сворачивая на обочину, – при таком движении на дороге я не могу так ехать, без левого обзора, надо снять эту штуку.
– Опасно щитки снимать, Вадим, опасно, – запротестовал Юхим. – Мы уже приехали, вот там склад, вот за этим забором, – и вдруг замолчал, а потом сказал: – Ничего не понимаю, не было этого забора.
«Волга» остановилась. Некоторое время все молча сидели, разглядывая зеленый забор и ворота с рельефной пятиконечной звездой.
– Здесь точно воинская часть, самое, они всегда раньше такими заборами были окружены, – заметил Штельвельд.
– Надо выйти размять ноги, – вдруг сказал Урия и, не обращая внимания на крик Юхима: «Куда! Нельзя!», вылез из машины, закурил и стал звать остальных: – Давайте выходите, подышите воздухом. Погода налаживается.
– Немедленно в машину! – Юхим выскочил из машины и втолкнул Урию назад. – Вот они, появились, голубчики! – крикнул он и выставил в окно карабин.
По полю вдоль зеленого забора медленно двигались три страуса. Они явно не спешили, часто останавливались и рылись клювами в земле, не обращая никакого внимания на «Волгу» и другие машины, довольно часто проносившиеся по шоссе.
– Подвиньтесь, – попросил Юхим Штельвельда и, выставив ствол карабина в окно, выстрелил. Один из страусов упал. – Есть! – закричал он.
Обойдя машину сзади, начал стрельбу из автомата Иван. Иванову едва удалось удержать Урию, который рвался оказать огневую поддержку.
Из проезжавших мимо машин на все это с ужасом смотрели люди. Так продолжалось некоторое время. Иван убил второго страуса, а третий, раненый, припадая на одну ногу и нелепо расставив короткие крылья, пытался спастись бегством. Вдруг открылись зеленые ворота и оттуда выехал бронетранспортер.
За бронетранспортером, держась под прикрытием брони, шли солдаты в касках и с автоматами.
Открылся люк и оттуда высунулся офицер с мегафоном.
– Прекратить стрельбу! Немедленно бросить оружие! – закричал он в мегафон.
Первым медленно положил на шоссе свой автомат Иван, вышел из машины Юхим и тоже положил карабин на землю. Урия вышел из машины, растерянно помахал пистолетом, не зная, куда его деть, потом положил пистолет на крышу «Волги» и, единственный из всех, поднял руки.
Иванов, путаясь в длинном плаще, неловко выбрался из машины и положил на землю свой автомат. Рассеялись тучи, стало тепло, поднялся ласковый, какой-то просто весенний ветерок. Иванов снял шляпу, поднял голову к голубому небу и увидел, что на небе одно солнце. Он стал вертеть головой, ища остальные два или три, услышал, как сказал Штельвельд!
А солнце-то вроде опять одно! – и все исчезло.
18. Воскресенье
Хорошее это было воскресенье, весеннее, яркое, теплое…
Рудаки проснулся поздно. Весеннее солнце уже заглядывало на балкон – яркие лучи проникли в спальню через первую комнату и светили в лицо.
«Часов десять уже, наверное, – еще не совсем проснувшись, он взял со стула часы. – Половина одиннадцатого. Однако!» – подумал он, но продолжал лежать, лениво прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы.
Громко щебетали птицы на деревьях под балконом, и изредка доносилось негромкое урчание машин, проезжающих по бульвару. Воскресенье – город опустел, все уехали за город. Воскресенье – никуда не надо спешить, день безделья и лени.
Он попытался вспомнить стихотворение, которое ему когда-то нравилось, но вспомнил только странную рифму «лень-воскресень»: и это делать лень, и то – лень, потому что «воскресень», и тут вдруг отчетливо проявился в его памяти сон, который он видел прошлой ночью.
Снился ему город после какой-то катастрофы. Что это за катастрофа, Рудаки не знал, но был уверен, что она произошла и город вот-вот исчезнет. Он смотрел на него с большой высоты, и казалось, что в городе ничего не изменилось: на холмах то выстраивались ровными прямоугольниками, то разбегались беспорядочной россыпью по склонам дома, большие и маленькие, старые – начала прошлого века и новые – уродливые коробки и башни, построенные недавно. Город делила пополам широкая блекло-синяя река с рукавами и протоками, которые вклинивались в городские кварталы и отделяли от города несколько островов. Зеленые острова были и на самой реке, а город просто тонул в зелени – обширные парки вдоль речных склонов, парки в центре и на окраинах, и со всех сторон к городу подступали леса и лесные массивы так же, как и рукава реки, вклинивались в городские кварталы. Говорили, что это самый зеленый город в мире, и может быть, так оно и было на самом деле.
«Хороший был город, жалко, что он исчезнет, – думал во сне Рудаки, – впрочем, мы этого не увидим – исчезнем вместе с ним, а может, и раньше».
Стоя под душем, он еще некоторое время помнил свой сон, но потом сон забылся, и он принялся намечать план воскресных занятий. Ива, уехавшая на дачу к подруге, оставила ему целый список поручений, главными пунктами в котором были, во-первых, получение белья из стирки и, во-вторых, генеральная весенняя уборка.
Прачечная в воскресенье, к счастью, была закрыта, поэтому оставалась уборка. От нее не отвертеться, поэтому надо поскорее начать и закончить, иначе не успеешь на традиционный воскресный сбор у Ивановых. В общем, похоже, получался не совсем день безделья «лень-воскресень», а скорее наоборот.
«Но прежде всего, конечно, завтрак, – он оделся и, мысленно потирая руки, пошел на кухню, – воскресный завтрак с повышенным содержанием холестерина, яичница из четырех, нет, трех – надо знать меру – яиц и кофе в джезве по-сирийски: так, чтобы два раза поднялась пена».
Он съел яичницу на кухне прямо со сковороды, чтобы не мыть лишнюю посуду, и с чашкой кофе пошел в комнату. Кофе получился отличный: ароматный и крепкий – недаром он ездил за ним по совету Штельвельда в специальный магазин «Сто сортов», где купил нужную смесь йеменского и кенийского кофе.
Отхлебнув кофе, он закурил и стал бездумно щелкать пультом телевизора, отключив звук: по всем каналам передачи были похожи – там либо прыгали, разевая рты, либо прыгали, рты не разевая, либо, значительно наморщив лбы, вели свои вымученные диалоги «говорящие головы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60