Кусты зашевелились, и оттуда вышел еще один пес, крупнее первого, за ним показались еще два помельче.
– Собаки! – прошептал Штельвельд. – Дикие собаки, уходим медленно – нельзя показывать, что мы их боимся.
Они стали медленно пятиться, а когда поляна скрылась из вида, пошли, побежали назад, в сторону Выставки.
ХРОНИКА КАТАСТРОФЫ
ДИКИЕ СОБАКИ
Вскоре после появления в небе четырех солнц город потрясли погромы. Началось с магазинов, а потом громили и грабили все, кроме домов, в которых были созданы группы самообороны. Правительство бежало из города. В этот период город покинули и многие жители. Уезжали, кто куда мог. Чаще в Россию или в село к родственникам. Город постепенно обезлюдел, и тогда на улицах появились стаи одичавших голодных собак, которые нападали на людей даже днем. Положение стало настолько серьезным, что оставшееся население боялось выходить на улицу. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не вмешательство армии Печерского майората. Солдаты Гувернер-Майора начали отстрел одичавших собак, а уцелевшие стаи перебрались за город в окрестные парки и леса.
– Стой, не могу больше, – Ира остановилась, тяжело дыша, и прислонилась к дереву. – А где собаки? Ты слышишь что-нибудь?
– Да нет, вроде, – Штельвельд тоже остановился и огляделся, – зато вижу.
– Что? Где? – испуганно спросила Ира, озираясь вокруг.
– Да вот оно, озеро, и костер, даже два, – ответил Штельвельд.
Перед ними была черная, холодная даже на вид поверхность одного из Голосеевских озер. Вдоль берега тянулись заросли камышей и редкий кустарник, а чуть в отдалении горели два костра и видны были сидящие возле них люди.
– Ты уверен, что это Аврам с Ивановым? Что-то людей там много, – спросила Ира.
– Пошли посмотрим, что за компания, – ответил Штельвельд и пошел к кострам.
Скоро стало видно, что у одного костра сидят Рудаки с Ивановым, а у второго, судя по их позам, Аборигены. Штель-вельды подошли ближе.
– Всем салют. Что пьете? Чем закусываете? – бодро сказал Вольф Штельвельд.
6. В ожидании Годо
– Ну, как говорится, нашего полку прибыло, и за это надо выпить, – сказал Рудаки, протягивая кружку Ирине Штельвельд, – да и ночь холодная, вон звезды как высыпали – заморозки, наверное, будут.
Штельвельд и Иванов тоже взяли кружки с выпивкой и держали их на весу, ожидая пока Рудаки соорудит себе импровизированный бутерброд из печеной картошки и тушенки. Картошка была горячая, и Рудаки возился довольно долго. Наконец и он был готов, и все застыли в ожидании «команды».
Компания была живописная: Аврам Рудаки, подняв воротник плаща, возлежал, опершись на локоть, на спальнике, который положила ему в рюкзак заботливая Ива. Рядом на бревне с кружкой в одной руке и ножом с насажанной на него картошкой в другой сидел мрачный Иванов в широкополой шляпе слегка набекрень. Картину дополнял Вольф Штельвельд, усевшийся на бревне рядом с Ирой, – кудрявая голова, военная куртка и нашлепки пластыря на лице создавали образ бандитский и слегка опереточный.
– Прямо охотники на привале, – взглянув на них, засмеялась Ира.
– Вздрогнули, – откликнулся Штельвельд, и все, чокнувшись кружками, выпили.
«Хорошо, – думал Штельвельд, – хорошо вот так выпить в компании после всех этих ужасов: Аборигенок этих жутких, воскресших мертвецов, диких собак.
– А ты чего на семинаре не был? – прожевав бутерброд, спросил он Иванова.
– Надоели мне академики, – ответил Иванов и спросил:
– А ты был?
– Был, – сказал Штельвельд, – Лекаря немного послушал и Панченко воскресшего видел.
– И что скажешь?
– Да есть у меня теория.
– Слышал? – спросил Иванов Рудаки. – Слышал, уже теория? Я же тебе говорил, великий теоретик эпохи конца света. И что за теория?
Штельвельд рассказывал долго и очень эмоционально: жестикулировал и даже пытался начертить на земле палкой схему перехода в иное измерение. Рассказывал обо всем: и про Аборигенок, как они лежали голые на Крещатике, а потом, уже в блестящих комбинезонах, гнали оборванцев по Окружной, и про будто бы воскресшего Моисея из рассказа Гальченко, и про профессора Щетинина, сидевшего среди Аборигенов, и про встречу с Гувернер-Майором, и даже зачем-то приплел диких собак, хотя сам понимал, что не к месту, но остановиться не мог.
Рассказ произвел впечатление. Штельвельда никто не прерывал, даже Иванов, а Рудаки раскрыл рот, как ребенок, которому рассказывают страшную, но очень интересную сказку. Потом все заговорили сразу, перебивая друг друга.
– Ты подумал, какая энергия нужна для такого перехода? – спросил Иванов.
– А эти бабы, Аборигенки, что, все одинаковые, как эти? – спросил Рудаки, показывая на сидевших у костра Аборигенов.
– А почему ты мне ничего не рассказал про Гувернер-Майора? – спросила Ира.
Штельвельд ответил не сразу. Некоторое время он молчал, выдерживая приличествующую произведенному фурору паузу, потом ответил Иванову:
– Большая… большая энергия нужна, какая, я не считал, но большая.
– А ты посчитай, – Иванов стал раздраженно тыкать своей дубиной в почти потухший уже костер, – энергия водородной бомбы как минимум, и вообще, это невозможно – нарушает все законы термодинамики.
– Успокойся, – сказал Рудаки Иванову, – успокойся Володя, вон смотри, какую ты пыль поднял, вся зола теперь у тебя на плаще и у меня тоже, ну, нарушает, ну и ладно, чего ты… – и, помолчав, опять спросил у Штельвельда: – Так бабы эти все же были разные на вид?
Штельвельд промолчал, ответила Ира:
– Там, на Крещатике были разные, а на дороге вроде одинаковые, молодые, злые такие, фашистки, правда, Вова?
Штельвельд продолжал молчать. После реплики Иванова почему-то расхотелось спорить на эту тему и вообще спорить, гипотеза, только что казавшаяся элегантной и достойной дискуссии, вдруг померкла. Вспомнилась почему-то опять солнечная поляна и сойка, которые привиделись ему на дороге под взглядом Аборигенки, и захотелось туда, в детство или, по крайней мере, в нормальный мир, где нет этих Аборигенов, четырех солнц этих и прочих катаклизмов. Он вспомнил профессора Щетинина, вспомнил, как тот говорил: «Эти, что хотят, то и делают!».
– Что хотят, то и делают! – вдруг сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. – Убили, наверное, профессора… эти. Эх, давайте выпьем, что ли?
– Какого профессора? – спросил Рудаки.
– Да Щетинина этого, философа, который нас подвез, – ответил Штельвельд.
– Почему вы так решили? – Рудаки оторопело посмотрел на Штельвельда, но тот молчал, и опять за него ответила Ира:
– Видели мы его среди Аборигенов вскоре после того, как расстались.
Рудаки в задумчивости почесал лысину, а Иванов, оставив дубину, вяло сказал:
– Может, действительно, выпьем? – но продолжал сидеть.
Вдруг в Рудаки проснулся профессор, он встал, одернул плащ, отошел немного в сторону и внушительно произнес, как будто выступал перед большой аудиторией:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Собаки! – прошептал Штельвельд. – Дикие собаки, уходим медленно – нельзя показывать, что мы их боимся.
Они стали медленно пятиться, а когда поляна скрылась из вида, пошли, побежали назад, в сторону Выставки.
ХРОНИКА КАТАСТРОФЫ
ДИКИЕ СОБАКИ
Вскоре после появления в небе четырех солнц город потрясли погромы. Началось с магазинов, а потом громили и грабили все, кроме домов, в которых были созданы группы самообороны. Правительство бежало из города. В этот период город покинули и многие жители. Уезжали, кто куда мог. Чаще в Россию или в село к родственникам. Город постепенно обезлюдел, и тогда на улицах появились стаи одичавших голодных собак, которые нападали на людей даже днем. Положение стало настолько серьезным, что оставшееся население боялось выходить на улицу. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не вмешательство армии Печерского майората. Солдаты Гувернер-Майора начали отстрел одичавших собак, а уцелевшие стаи перебрались за город в окрестные парки и леса.
– Стой, не могу больше, – Ира остановилась, тяжело дыша, и прислонилась к дереву. – А где собаки? Ты слышишь что-нибудь?
– Да нет, вроде, – Штельвельд тоже остановился и огляделся, – зато вижу.
– Что? Где? – испуганно спросила Ира, озираясь вокруг.
– Да вот оно, озеро, и костер, даже два, – ответил Штельвельд.
Перед ними была черная, холодная даже на вид поверхность одного из Голосеевских озер. Вдоль берега тянулись заросли камышей и редкий кустарник, а чуть в отдалении горели два костра и видны были сидящие возле них люди.
– Ты уверен, что это Аврам с Ивановым? Что-то людей там много, – спросила Ира.
– Пошли посмотрим, что за компания, – ответил Штельвельд и пошел к кострам.
Скоро стало видно, что у одного костра сидят Рудаки с Ивановым, а у второго, судя по их позам, Аборигены. Штель-вельды подошли ближе.
– Всем салют. Что пьете? Чем закусываете? – бодро сказал Вольф Штельвельд.
6. В ожидании Годо
– Ну, как говорится, нашего полку прибыло, и за это надо выпить, – сказал Рудаки, протягивая кружку Ирине Штельвельд, – да и ночь холодная, вон звезды как высыпали – заморозки, наверное, будут.
Штельвельд и Иванов тоже взяли кружки с выпивкой и держали их на весу, ожидая пока Рудаки соорудит себе импровизированный бутерброд из печеной картошки и тушенки. Картошка была горячая, и Рудаки возился довольно долго. Наконец и он был готов, и все застыли в ожидании «команды».
Компания была живописная: Аврам Рудаки, подняв воротник плаща, возлежал, опершись на локоть, на спальнике, который положила ему в рюкзак заботливая Ива. Рядом на бревне с кружкой в одной руке и ножом с насажанной на него картошкой в другой сидел мрачный Иванов в широкополой шляпе слегка набекрень. Картину дополнял Вольф Штельвельд, усевшийся на бревне рядом с Ирой, – кудрявая голова, военная куртка и нашлепки пластыря на лице создавали образ бандитский и слегка опереточный.
– Прямо охотники на привале, – взглянув на них, засмеялась Ира.
– Вздрогнули, – откликнулся Штельвельд, и все, чокнувшись кружками, выпили.
«Хорошо, – думал Штельвельд, – хорошо вот так выпить в компании после всех этих ужасов: Аборигенок этих жутких, воскресших мертвецов, диких собак.
– А ты чего на семинаре не был? – прожевав бутерброд, спросил он Иванова.
– Надоели мне академики, – ответил Иванов и спросил:
– А ты был?
– Был, – сказал Штельвельд, – Лекаря немного послушал и Панченко воскресшего видел.
– И что скажешь?
– Да есть у меня теория.
– Слышал? – спросил Иванов Рудаки. – Слышал, уже теория? Я же тебе говорил, великий теоретик эпохи конца света. И что за теория?
Штельвельд рассказывал долго и очень эмоционально: жестикулировал и даже пытался начертить на земле палкой схему перехода в иное измерение. Рассказывал обо всем: и про Аборигенок, как они лежали голые на Крещатике, а потом, уже в блестящих комбинезонах, гнали оборванцев по Окружной, и про будто бы воскресшего Моисея из рассказа Гальченко, и про профессора Щетинина, сидевшего среди Аборигенов, и про встречу с Гувернер-Майором, и даже зачем-то приплел диких собак, хотя сам понимал, что не к месту, но остановиться не мог.
Рассказ произвел впечатление. Штельвельда никто не прерывал, даже Иванов, а Рудаки раскрыл рот, как ребенок, которому рассказывают страшную, но очень интересную сказку. Потом все заговорили сразу, перебивая друг друга.
– Ты подумал, какая энергия нужна для такого перехода? – спросил Иванов.
– А эти бабы, Аборигенки, что, все одинаковые, как эти? – спросил Рудаки, показывая на сидевших у костра Аборигенов.
– А почему ты мне ничего не рассказал про Гувернер-Майора? – спросила Ира.
Штельвельд ответил не сразу. Некоторое время он молчал, выдерживая приличествующую произведенному фурору паузу, потом ответил Иванову:
– Большая… большая энергия нужна, какая, я не считал, но большая.
– А ты посчитай, – Иванов стал раздраженно тыкать своей дубиной в почти потухший уже костер, – энергия водородной бомбы как минимум, и вообще, это невозможно – нарушает все законы термодинамики.
– Успокойся, – сказал Рудаки Иванову, – успокойся Володя, вон смотри, какую ты пыль поднял, вся зола теперь у тебя на плаще и у меня тоже, ну, нарушает, ну и ладно, чего ты… – и, помолчав, опять спросил у Штельвельда: – Так бабы эти все же были разные на вид?
Штельвельд промолчал, ответила Ира:
– Там, на Крещатике были разные, а на дороге вроде одинаковые, молодые, злые такие, фашистки, правда, Вова?
Штельвельд продолжал молчать. После реплики Иванова почему-то расхотелось спорить на эту тему и вообще спорить, гипотеза, только что казавшаяся элегантной и достойной дискуссии, вдруг померкла. Вспомнилась почему-то опять солнечная поляна и сойка, которые привиделись ему на дороге под взглядом Аборигенки, и захотелось туда, в детство или, по крайней мере, в нормальный мир, где нет этих Аборигенов, четырех солнц этих и прочих катаклизмов. Он вспомнил профессора Щетинина, вспомнил, как тот говорил: «Эти, что хотят, то и делают!».
– Что хотят, то и делают! – вдруг сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. – Убили, наверное, профессора… эти. Эх, давайте выпьем, что ли?
– Какого профессора? – спросил Рудаки.
– Да Щетинина этого, философа, который нас подвез, – ответил Штельвельд.
– Почему вы так решили? – Рудаки оторопело посмотрел на Штельвельда, но тот молчал, и опять за него ответила Ира:
– Видели мы его среди Аборигенов вскоре после того, как расстались.
Рудаки в задумчивости почесал лысину, а Иванов, оставив дубину, вяло сказал:
– Может, действительно, выпьем? – но продолжал сидеть.
Вдруг в Рудаки проснулся профессор, он встал, одернул плащ, отошел немного в сторону и внушительно произнес, как будто выступал перед большой аудиторией:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60