– Я ее тут целый час водой отпаивал и валерианкой – хорошо еще, что валерианка на кафедре нашлась, – потом домой отправил. Меня и самого сначала чуть удар не хватил. Представляете? Михаил Сергеич?!
– И что сказал? – усмехнувшись, поинтересовался Рудаки, который хорошо знал склонность своего аспиранта к разного рода мистификациям и розыгрышам.
– Сказал, что мышей мало стало и что он тоже имеет право на паек как заслуженный сотрудник и ветеран. Внушительно так сказал: «Заслуженный сотрудник и ветеран!», а хвост так и ходит ходуном. Павловна – в обморок, я за водой бросился, а он хвостом машет и возмущается: «Ветерану двойной паек положен!», – Сергей опять хихикнул.
– Хватит шутить, – сказал Рудаки, – скажите лучше, как Павловна. Вы уверены, что она одна домой дойдет?
– А никто и не шутит, – обиделся Сергей, – он где-то здесь; в коридоре, – я его выгнал, когда Павловна сомлела. Придет – сами услышите.
Михаил Сергеич был университетский кот – всеобщий любимец и баловень университетских старушек, крупный такой котище, весь белый с черным пятном на лбу, из-за которого он и был назван в честь первого и последнего Президента СССР. Он любил первым встречать часто навещавших университет высокопоставленных особ, усаживаясь на специально расстеленной для них ковровой дорожке, и своим торжественным видом очень напоминал в этот момент своего незадачливого тезку.
– Да бросьте вы! – Рудаки не любил, когда его разыгрывали. – А ну-ка дыхните.
– Чем угодно клянусь! – воскликнул Сергей. – Вот я его сейчас притащу, сами с ним поговорите, – и выскочил в коридор.
Рудаки слышал, как он бегал по коридору и звал: «Кис-кис, Михаил Сергеич, кис-кис!».
– Сергей! – крикнул он в коридор – Бросьте вы его. Ну, заговорил и заговорил. Подумаешь, кот заговорил – бывает, время такое.
Сергей возник откуда-то из глубин темного коридора и сказал, переводя дыхание:
– Не нашел, спрятался куда-то. Зря вы мне не верите – он, правда, заговорил. Если бы Павловна не сомлела, не известно, как бы я сам на это прореагировал, а тут пришлось ею заниматься.
– Ладно.
Рудаки решил не спорить. Время действительно такое, что все могло быть. Вот немецкая оккупация повторилась, почему бы и животным не заговорить. Он спросил Сергея:
– А вы уверены, что это был кот?
– Конечно, кот. А кто же? – опешил Сергей.
– Ну не знаю, – ответил Рудаки, – может быть, среди животных тоже Аборигены есть.
– А что? – задумался Сергей. – Это мысль. Может быть.
– Выяснится со временем, – сказал Рудаки. – Вы мне лучше покажите мой паек и помогите в рюкзак перегрузить.
Сергей достал из груды коробок паек Рудаки, и они стали перекладывать содержимое коробки в рюкзак. Там была в основном тушенка и крупа («Опять каша!» – мысленно вздохнул Рудаки), паек был большой, первый после долгого перерыва, и в рюкзак все не влезло.
– Ладно, – Рудаки с помощью Сергея надел на себя тяжеленный рюкзак, – ладно, Сергей, я пошел. На днях зайду еще, а вы кафедру обязательно закройте на замок, а то, если кошки говорить научились, то, может быть, они и консервы теперь открывать умеют. Или мыши. Мыши тут ничего не говорили?
– Не верите… – надулся Сергей, – никто не верит. Тут перед вами еще несколько наших заходило за пайком – никто не верит. Я думал, хоть вы… – Сергей махнул рукой.
– Да верю я, верю – не расстраивайтесь. Я пошел. Пока.
– До свидания, – сказал Сергей, и в его голосе все еще чувствовалась обида.
Рудаки закрыл за собой дверь кафедры, прошел по темному коридору на лестничную площадку, осторожно спустился по скользкой металлической лестнице, и вскоре за ним с грохотом захлопнулась тяжелая входная дверь.
На улице было по-прежнему мерзко. Идти приходилось вниз по бульвару, ноги скользили по мокрому снегу, и если бы не тяжелый рюкзак, придававший ему устойчивость, он наверняка упал бы.
После Бессарабской площади дорога пошла вверх, на Печерск, и идти с полным рюкзаком стало тяжелее. Зато идти вверх было не так скользко, хотя все равно приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не упасть.
Так он дошел до своего бульварчика и уже сворачивал к дому, как вдруг кто-то позвал его тонким голосом:
– Господин Рудаки!
Рудаки поднял голову – на улице никого не было, кроме маленькой замерзшей собачки, принадлежавшей старушке-соседке. Черный, не очень, должно быть, породистый и немолодой пинчер с седой бородкой китайского мандарина шел немного позади и дрожал всем своим маленьким тельцем.
– Господин Рудаки! – опять сказал тот же тонкий голос. – Вы должны меня знать, я живу у вашей соседки. Вы должны были нас видеть, мы гуляли втроем: соседка, я и еще одна госпожа, по-вашему – собака. Мы вас знаем – ваша жена помогала нам: давала еду. Теперь эта соседка пропала – ушла вместе с другой госпожой, по-вашему – собакой, и они пропали.
Говорила собака, в этом Рудаки уже не сомневался, говорила, как чревовещатель, не раскрывая рта. Однако это не были хриплые, похожие на рычание звуки, какие, по представлению людей (и Рудаки в их числе), должна издавать говорящая собака, – это была правильная русская речь образованного человека с каким-то даже петербургским изяществом произношения. Может быть, поэтому Рудаки не испугался и даже, пожалуй, удивился не очень. С мокрой, заострившейся от холода и голода мордочки на него смотрели умные выпуклые глаза немолодого, страдающего, но сохраняющего достоинство человека, и Рудаки неожиданно для себя самого спросил в том же старомодном петербургском стиле:
– Чем могу?
– Если можно, пустите меня в ваш подъезд погреться, а то дверь тяжелая – я сам никак не могу открыть, – ответил пинчер.
– Конечно. О чем речь?! – они уже подошли к двери подъезда и Рудаки, придержав дверь, пропустил пинчера в подъезд.
– Огромное вам спасибо, – пинчер прижался боком к батарее отопления, – а то я совсем заледенел.
– Не за что, – ответил Рудаки, – вы уж извините, что я вас домой не приглашаю, но, боюсь, жена испугается. Я сначала с ней поговорю и вынесу вам чего-нибудь поесть.
– Вы очень добры, – пинчер прижался к батарее другим боком. – А насчет вашей жены вы, несомненно, правы – надо ее подготовить, люди привыкли, что мы умеем только лаять, и пугаются, когда мы произносим свои мысли на вашем языке, особенно женщины. Только дети не боятся – они не знают этого мира и спокойно воспринимают все как должное. Только сейчас детей почти нет в городе, – грустно закончил он.
– Я сейчас вернусь, – сказал Рудаки пинчеру и стал подниматься к себе на второй этаж.
«Как же это я не испугался? – думал он. – Да и удивился не очень – привыкли мы, должно быть, к разным чудесам за это время. Ива тоже не должна испугаться, она так любит собак».
Он открыл дверь своей квартиры и сразу увидел, что у них гости – на вешалке висели зеленые «натовские» куртки, и Рудаки узнал «стиль милитэр» семейства Штельвельдов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60