Вся страна была залеплена кричащими плакатами Министерства бесплодия, изображавшими (по странной иронии, в ярких «детских» цветах) обнимающиеся парочки одного пола. Плакаты были снабжены надписью: «Быть Homo – Sapiens». В Институте гомосексуализма даже работали вечерние курсы.
Входя в лифт, Беатриса-Джоанна с отвращением посмотрела на обнимающуюся и хихикающую пару. Эти две женщины, обе кавказского типа, классически дополняли друг друга: пушистая кошечка и коренастая лягушка-бык. Почувствовав тошноту, Беатриса-Джоанна повернулась спиной к целующимся.
На пятнадцатом этаже в лифт вошел франтоватый молодой человек с толстыми ляжками, одетый в хороший сшитый пиджак без лацканов, обтягивающие брюки ниже колен и цветастую рубашку с воротником стойкой. Он бросил полный отвращения взгляд на двух любовников и раздраженно передернул плечами, выражая равное отвращение к полной женственности Беатрисе– Джоанне. Быстрыми привычными движениями франт начал краситься, жеманно улыбаясь своему отражению в зеркале лифта, когда помада касалась его губ. Влюбленные хихикали то ли над ним, то ли над Беатрисой-Джоанной. «Что за мир?» – подумала она, когда лифт тронулся вниз. Однако, разглядев исподтишка молодого человека более пристально, Беатриса– Джоанна подумала, что, возможно, это всего лишь ловкое прикрытие. Может быть, он, как и ее деверь Дерек, ее любовник Дерек, непрерывно играет на публике какую-то роль, и его положение, возможность продвижения по службе зависят от этой огромной лжи. Но Беатриса-Джоанна не могла не подумать снова (ей часто приходила в голову эта мысль), что в человеке, который так себя ведет, есть, должно быть, что– то изначально порочное. Сама она – в этом она была уверена – никогда не смогла бы притворяться, никогда не смогла бы пройти через жидкое дерьмо извращенной любви, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Мир сошел с ума. Чем все это кончится?
Лифт достиг первого этажа, Беатриса-Джоанна сунула сумочку под мышку и снова высоко подняла голову, приготовившись храбро нырнуть в этот сумасшедший мир. По какой-то причине створки дверей лифта не открылись. («Приехали», – нетерпеливо тряся двери, пробормотал толстозадый франт.) В этот момент инстинктивного страха быть пойманной в ловушку больное воображение Беатрисы-Джоанны превратило кабину лифта в желтый гроб, полный будущей пятиокиси фосфора.
– О, – всхлипнула она тихо, – бедный мой маленький мальчик.
– Натурально застряли, – прочирикал в ответ на ее всхлипывания юный денди, сверкая цикламеновой помадой.
Створки двери лифта расцепились и разошлись в стороны. Плакат на стене вестибюля изображал двух обнимающихся друзей мужского пола. Надпись гласила: «Возлюби ближнего своего». Подруги-любовницы захихикали, глядя на Беатрису-Джоанну.
– Идите вы к черту! – выкрикнула она, вытирая слезы. – Идите вы все к черту! Дерьмо вы, вот вы кто, дерьмо!
Молодой человек дернулся, недовольно фыркнул и удалился, покачивая бедрами. Лесбиянка, похожая на лягушку– быка, обхватила подругу руками, как бы защищая, и вперила в Беатрису-Джоанну ненавидящий взгляд.
– Я ей покажу «дерьмо», – хрипло проговорила она. – Я ей самой рожу дерьмом отполирую, вот что я сделаю!
– О, Фреда, – томно пропела подруга, – ты такая храбрая…
Глава 2
В то время как Беатриса-Джоанна спускалась вниз, ее муж, Тристрам Фокс, поднимался вверх. Он с шумом летел в лифте на тридцать второй этаж четвертого отделения Единой мужской школы южного Лондона, что в районе Канала. Десятая группа пятого класса в количестве шестидесяти человек ждала его. Тристрам должен провести» урок новой истории. На задней стене лифта висела карта Великобритании, полузакрытая тушей Джордана, магистра искусств. Карта была новая, школьное издание. Интересно… Большой Лондон, ограниченный морем с юга и востока, все дальше вгрызался в Северную и Западную провинции: новая граница на севере проходила от Лоустофта до Бирмингема, на западе спускалась от Бирмингема до Борнмута. Поговаривали, что потенциальным мигрантам из провинций нет нужды переезжать в Большой Лондон, им нужно просто подождать. Сами провинции еще были разделены по-старому на графства, но вследствие расселения, иммиграции и смешанных браков старые национальные обозначения «Уэлье» и «Шотландия» больше не несли в себе точного смысла.
Бек, преподававший математику в младших классах, говорил Джордану: «Кто-то из них непременно должен уничтожить другого. Компромисс – вот что всегда было нашей бедой, либеральный порок компромисса. Семь септов в гинее, десять таннеров в кроне, восемь тошронов в квиде… Бедная молодежь не понимает, где живет. Для нас невыносимо что– нибудь выбросить, это наш большой национальный грех…»
Тристрам вышел из лифта, оставив старого лысого Бека продолжать свою обличительную речь. Он прошел к пятому классу, открыл дверь и прищурился, глядя на своих мальчиков. Через обращенное к морю окно майское солнце ярко освещало их пустые лица, пустые стены…
Тристрам начал урок:
– Тема: «Последовательная категоризация двух главных противостоящих политических идеологий в свете основных теолого-мифических концепций».
Он не был хорошим преподавателем. Говорил Тристрам слишком быстро для учеников, использовал слова, которые им было трудно писать, и имел склонность бормотать себе под нос что-то нечленораздельное.
Класс покорно пытался записать в тетради все, что он говорил.
– Пелагианство, – объяснял Тристрам, – когда-то считалось ересью. Его даже называли Британской Ересью. Может кто-нибудь назвать мне другое имя Пелагия?
– Морган, – ответил прыщавый мальчик по фамилии Морган.
– Правильно. Оба имени означают «человек моря». Мальчик, сидевший за спиной Моргана, просвистел сквозь зубы нечто напоминавшее звук волынки и толкнул его в спину.
– Кончай! – прошипел Морган.
– Так вот, – продолжал Тристрам. – Пелагий происходил из рода, который некогда населял Западную провинцию. Он был тем, кого в старые религиозные времена называли монахом. Монах.
Тристрам энергично встал из-за стола и вывел это слово желтым мелом на синей доске, словно боялся, что ученики не смогут правильно записать его. Затем он снова сел за стол.
– Пелагий отрицал учение о первородном грехе и утверждал, что человек способен сам добиться своего спасения. – Лица мальчиков ничего не выражали.
– Пусть вас это пока не волнует, – мягко произнес Тристрам. – Вам только нужно запомнить, что все это подразумевает способность человека к совершенствованию. Таким образом, можно заметить, что пелагианство лежит в основе либерализма и происходящих от него теорий, в частности социализма и коммунизма, Я говорю слишком быстро?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Входя в лифт, Беатриса-Джоанна с отвращением посмотрела на обнимающуюся и хихикающую пару. Эти две женщины, обе кавказского типа, классически дополняли друг друга: пушистая кошечка и коренастая лягушка-бык. Почувствовав тошноту, Беатриса-Джоанна повернулась спиной к целующимся.
На пятнадцатом этаже в лифт вошел франтоватый молодой человек с толстыми ляжками, одетый в хороший сшитый пиджак без лацканов, обтягивающие брюки ниже колен и цветастую рубашку с воротником стойкой. Он бросил полный отвращения взгляд на двух любовников и раздраженно передернул плечами, выражая равное отвращение к полной женственности Беатрисе– Джоанне. Быстрыми привычными движениями франт начал краситься, жеманно улыбаясь своему отражению в зеркале лифта, когда помада касалась его губ. Влюбленные хихикали то ли над ним, то ли над Беатрисой-Джоанной. «Что за мир?» – подумала она, когда лифт тронулся вниз. Однако, разглядев исподтишка молодого человека более пристально, Беатриса– Джоанна подумала, что, возможно, это всего лишь ловкое прикрытие. Может быть, он, как и ее деверь Дерек, ее любовник Дерек, непрерывно играет на публике какую-то роль, и его положение, возможность продвижения по службе зависят от этой огромной лжи. Но Беатриса-Джоанна не могла не подумать снова (ей часто приходила в голову эта мысль), что в человеке, который так себя ведет, есть, должно быть, что– то изначально порочное. Сама она – в этом она была уверена – никогда не смогла бы притворяться, никогда не смогла бы пройти через жидкое дерьмо извращенной любви, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Мир сошел с ума. Чем все это кончится?
Лифт достиг первого этажа, Беатриса-Джоанна сунула сумочку под мышку и снова высоко подняла голову, приготовившись храбро нырнуть в этот сумасшедший мир. По какой-то причине створки дверей лифта не открылись. («Приехали», – нетерпеливо тряся двери, пробормотал толстозадый франт.) В этот момент инстинктивного страха быть пойманной в ловушку больное воображение Беатрисы-Джоанны превратило кабину лифта в желтый гроб, полный будущей пятиокиси фосфора.
– О, – всхлипнула она тихо, – бедный мой маленький мальчик.
– Натурально застряли, – прочирикал в ответ на ее всхлипывания юный денди, сверкая цикламеновой помадой.
Створки двери лифта расцепились и разошлись в стороны. Плакат на стене вестибюля изображал двух обнимающихся друзей мужского пола. Надпись гласила: «Возлюби ближнего своего». Подруги-любовницы захихикали, глядя на Беатрису-Джоанну.
– Идите вы к черту! – выкрикнула она, вытирая слезы. – Идите вы все к черту! Дерьмо вы, вот вы кто, дерьмо!
Молодой человек дернулся, недовольно фыркнул и удалился, покачивая бедрами. Лесбиянка, похожая на лягушку– быка, обхватила подругу руками, как бы защищая, и вперила в Беатрису-Джоанну ненавидящий взгляд.
– Я ей покажу «дерьмо», – хрипло проговорила она. – Я ей самой рожу дерьмом отполирую, вот что я сделаю!
– О, Фреда, – томно пропела подруга, – ты такая храбрая…
Глава 2
В то время как Беатриса-Джоанна спускалась вниз, ее муж, Тристрам Фокс, поднимался вверх. Он с шумом летел в лифте на тридцать второй этаж четвертого отделения Единой мужской школы южного Лондона, что в районе Канала. Десятая группа пятого класса в количестве шестидесяти человек ждала его. Тристрам должен провести» урок новой истории. На задней стене лифта висела карта Великобритании, полузакрытая тушей Джордана, магистра искусств. Карта была новая, школьное издание. Интересно… Большой Лондон, ограниченный морем с юга и востока, все дальше вгрызался в Северную и Западную провинции: новая граница на севере проходила от Лоустофта до Бирмингема, на западе спускалась от Бирмингема до Борнмута. Поговаривали, что потенциальным мигрантам из провинций нет нужды переезжать в Большой Лондон, им нужно просто подождать. Сами провинции еще были разделены по-старому на графства, но вследствие расселения, иммиграции и смешанных браков старые национальные обозначения «Уэлье» и «Шотландия» больше не несли в себе точного смысла.
Бек, преподававший математику в младших классах, говорил Джордану: «Кто-то из них непременно должен уничтожить другого. Компромисс – вот что всегда было нашей бедой, либеральный порок компромисса. Семь септов в гинее, десять таннеров в кроне, восемь тошронов в квиде… Бедная молодежь не понимает, где живет. Для нас невыносимо что– нибудь выбросить, это наш большой национальный грех…»
Тристрам вышел из лифта, оставив старого лысого Бека продолжать свою обличительную речь. Он прошел к пятому классу, открыл дверь и прищурился, глядя на своих мальчиков. Через обращенное к морю окно майское солнце ярко освещало их пустые лица, пустые стены…
Тристрам начал урок:
– Тема: «Последовательная категоризация двух главных противостоящих политических идеологий в свете основных теолого-мифических концепций».
Он не был хорошим преподавателем. Говорил Тристрам слишком быстро для учеников, использовал слова, которые им было трудно писать, и имел склонность бормотать себе под нос что-то нечленораздельное.
Класс покорно пытался записать в тетради все, что он говорил.
– Пелагианство, – объяснял Тристрам, – когда-то считалось ересью. Его даже называли Британской Ересью. Может кто-нибудь назвать мне другое имя Пелагия?
– Морган, – ответил прыщавый мальчик по фамилии Морган.
– Правильно. Оба имени означают «человек моря». Мальчик, сидевший за спиной Моргана, просвистел сквозь зубы нечто напоминавшее звук волынки и толкнул его в спину.
– Кончай! – прошипел Морган.
– Так вот, – продолжал Тристрам. – Пелагий происходил из рода, который некогда населял Западную провинцию. Он был тем, кого в старые религиозные времена называли монахом. Монах.
Тристрам энергично встал из-за стола и вывел это слово желтым мелом на синей доске, словно боялся, что ученики не смогут правильно записать его. Затем он снова сел за стол.
– Пелагий отрицал учение о первородном грехе и утверждал, что человек способен сам добиться своего спасения. – Лица мальчиков ничего не выражали.
– Пусть вас это пока не волнует, – мягко произнес Тристрам. – Вам только нужно запомнить, что все это подразумевает способность человека к совершенствованию. Таким образом, можно заметить, что пелагианство лежит в основе либерализма и происходящих от него теорий, в частности социализма и коммунизма, Я говорю слишком быстро?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70