Она меня не любит из-за того, что я женился на другой. Раньше я спал как с Верой, так и с ее мамой. Мы тогда дружно жили. Мама, увидев меня с Верой, побежала в милицию и Веру заставила писать, что я ее насиловал. Вера маму очень боится. Она написала и показала синяк. Он не мой, не я ставил его Вере. Со мной поступили очень хорошо, у меня папа имеет много медалей, он уговаривал суд, ездил, плакал. Он не глухонемой. Мне дали всего четыре года. Осталось год и пять дней. Башмаков Гена».
В тюрьме по обычаю зэков Гену изнасиловали – ныне он проткнутый педераст. Живет в проходе у самого выхода из казармы, работает на «блатной» должности, вызывая гнев зэков других мастей. Он ставит одной рукой маркировочные штампы на изготовленную продукцию. Блатные хохочут: «Вся наша работа запомоена. Позор, куда смотрит хозяин». Вши очень одолевают Гену, их ловит в его одежде его коллега, тоже глухонемой насильник-педераст, но с двумя руками. По договору за десять пойманных вшей, Гена дает ему буханку хлеба. Зэки об этом знают и вшей Гене подбрасывают, чтобы его товарищ поскорее заработал.
Дальневосточник Анатолий Дзюбенко был доволен, славно отдохнул в Ленкорани. Санаторий попался отличный, еда сытная, кустотерапия обновляющая. И к этой радости прибавилась история, о которой в назидание потомкам он будет «вещать», пожалуй, до конца дней жителям Сихотэ-Алиня. Она приключилась с одной из отдыхающих. Дело вышло так. Москвич, страстно любивший свою жену, тоже москвичку – помпушечку и лапочку, привез ее в санаторий для поправки пошатнувшегося здоровья. А сам направился в командировку на другой берег Каспия, в Красноводск. Муж числился в нефтеразведчиках в одном из столичных НИИ.
Жена по водворении в санаторий получила комнату на двоих, и этим была очень обижена, как так ее, москвичку, поселили в комнате с какой-то колхозницей-дояркой. И запахи не изысканные, и интеллект на уровне унитаза. Администратор, человек, знающий столичную психологию, пообещал при ближайшем случае ее положение улучшить и поместить в отдельную комнату. Москвичка стала отдыхать, шатаясь по парку. Не сидеть же ей и базарить с соседкой.
Прогуливаясь, к ней подвалил красавец восточного типа, такой приятный и по-русски прекрасно изъясняющийся. Ухаживать, скажем, начал изящно. В первый же день подарочек преподнес – цепочку с кулончиком. Когда в его комнате под лампой рассмотрела, цепочка оказалась золотой, а камушек натуральным. Всесоюзнообщеизвестно, что все любят подарки. Но больше всех, как и положено по рангу городов и мест – москвичи, считающие, что живут хуже всех в стране, а заботятся о ней больше всех. Москва немыслима без подарков – музей подарков со всей страны. Ежели некоторые скряги и не дарят, то у них централизованно изымают. И сами москвичи пропитались подарками: нижестоящие несут вышестоящим, а те к еще более вышерасположенным, отбирая для верхов самое лучшее. Иномосковские обязаны дарить также, как платить профсоюзные взносы, ибо столичному жителю все к лицу. Войдите в его положение: ему тяжело, он нищ, живет в самом большом континентальном городе мира, каждый день прессуется в метро и очередях и заботится о тебе, провинциале.
На следующий день поклонник ошеломил и потряс нашу даму: небрежно повесил на ее руку запястье индийской работы, галантно пристегнул и, представляете, без намека. От этого москвичке стало не по себе. За такую ювелирную прелесть она бы, ох, непременно отдалась. Ясно, он в нее втюрился. Что-то еще преподнесет? Вечер настал и на шее засветились бусы из настоящего янтаря, не прессованного, а естественного, в некоторых бусинках виднелись застывшие букашки-мурашки. Красота, да какая! И она в первый раз чмокнула кавалера в обветренную щеку и привалилась к гибкому стану. В своем счастье-радости она не побрезговала подружкой, и ей поведала о своих успехах. Та вздохнула. Не из зависти, а ввиду измены мужу, человеку, как ей показалось, хорошему и доброму.
В назначенное рандеву молодой красавец был не один, а с другом. Они познакомились, стали любоваться горами. Предложили покататься и сели в авто, к ним подошел третий, попросил подвезти. У нее спросили разрешения – вот какая галантность! И она, млея от нее, разрешила. Машина покатилась, незаметно на ее руки надели браслеты уже английской работы, а на головку с прической-перманент опустилась чадра тегеранского производства. Кричать было бесполезно. Ее внесли в один из домов, сняли украшения, раздели и стали тешиться: мучить, насиловать, обсасывать и прижигать; она не помнит ни ночей, ни дней, даже как золотые коронки сняли горячими ложками, прижгли и десны и губы. Она к этому времени перестала уже ощущать боль. Сознание твердило: конец, конец, конец. И он, казалось, наступил – на нее, лежащую поперек дивана, набросили старую фуфайку и по этому сигналу лежащий на ковре пес, вскочил, бросился на нее и по псиному отодрал, вызвав хохот компании.
Она не помнит, во что потом ее рядили и затягивали. Очнулась в парке утром, обмотанная свиными кишками и затянутая в целлофан мешка. Ее по дурному запаху обнаружил дворник, думал, что подбросили падаль. Внесли в санаторий, врачи осмотрели: жива, будет жить. Продезинфицировали, обработали уколами и порошками и положили к соседке, которая взялась за ней ухаживать. Одыбавшись, она поведала ей о своих злоключениях. Тут и муж возвратился из Туркмении. Очень удивился эффективности отдыха: постарению и похудению, а также беззубию супруги. Подумал: так, наверное, надо, даже полезно. Похудеть не мешает, особенно в нашей бурно клокочущей московской жизни… С соседкой она прощалась и обнималась, как с лучшей подругой жизни…
Суицид: протест и безысходность
На каком-то этапе лагерного срока у человека возникает сопротивление режиму, самой жизни. Жизнь, она при тебе, но как бы отстраняется, отчуждается, становится смешной и противной. Тогда человек, как Незнакомец у Альбера Камю, убивает себя. Наступает неустойчивое равновесие между желаниями жить и не жить. Малейший сигнал может быть толчком: окрик завхоза, замечание прапора при входе в столовую, что не помыл хлорной водой руки, шмон, подъем, отбой. Вы входите в ауру, в собственное безмолвие, в нирвану перед смертью. Все становится ясно: надо уходить из жизни. Руки сами вяжут петлю, они не трясутся, петля смазывается маслом, маргарином. Вспоминаются счастливые лица повешенных, стихи Франсуа Вийона.
Я Франсуа, чему не рад.
Увы, ждет смерть злодея.
А сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Это еще жизнь и уже не жизнь. Протест. Пусть посмотрят, как будет валяться голова моя, и тонкая проволока натягивается на шею. Проволока или веревка могут висеть на шее как крест, до толчка. Человек ушел из жизни, считайте, что он победил жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
В тюрьме по обычаю зэков Гену изнасиловали – ныне он проткнутый педераст. Живет в проходе у самого выхода из казармы, работает на «блатной» должности, вызывая гнев зэков других мастей. Он ставит одной рукой маркировочные штампы на изготовленную продукцию. Блатные хохочут: «Вся наша работа запомоена. Позор, куда смотрит хозяин». Вши очень одолевают Гену, их ловит в его одежде его коллега, тоже глухонемой насильник-педераст, но с двумя руками. По договору за десять пойманных вшей, Гена дает ему буханку хлеба. Зэки об этом знают и вшей Гене подбрасывают, чтобы его товарищ поскорее заработал.
Дальневосточник Анатолий Дзюбенко был доволен, славно отдохнул в Ленкорани. Санаторий попался отличный, еда сытная, кустотерапия обновляющая. И к этой радости прибавилась история, о которой в назидание потомкам он будет «вещать», пожалуй, до конца дней жителям Сихотэ-Алиня. Она приключилась с одной из отдыхающих. Дело вышло так. Москвич, страстно любивший свою жену, тоже москвичку – помпушечку и лапочку, привез ее в санаторий для поправки пошатнувшегося здоровья. А сам направился в командировку на другой берег Каспия, в Красноводск. Муж числился в нефтеразведчиках в одном из столичных НИИ.
Жена по водворении в санаторий получила комнату на двоих, и этим была очень обижена, как так ее, москвичку, поселили в комнате с какой-то колхозницей-дояркой. И запахи не изысканные, и интеллект на уровне унитаза. Администратор, человек, знающий столичную психологию, пообещал при ближайшем случае ее положение улучшить и поместить в отдельную комнату. Москвичка стала отдыхать, шатаясь по парку. Не сидеть же ей и базарить с соседкой.
Прогуливаясь, к ней подвалил красавец восточного типа, такой приятный и по-русски прекрасно изъясняющийся. Ухаживать, скажем, начал изящно. В первый же день подарочек преподнес – цепочку с кулончиком. Когда в его комнате под лампой рассмотрела, цепочка оказалась золотой, а камушек натуральным. Всесоюзнообщеизвестно, что все любят подарки. Но больше всех, как и положено по рангу городов и мест – москвичи, считающие, что живут хуже всех в стране, а заботятся о ней больше всех. Москва немыслима без подарков – музей подарков со всей страны. Ежели некоторые скряги и не дарят, то у них централизованно изымают. И сами москвичи пропитались подарками: нижестоящие несут вышестоящим, а те к еще более вышерасположенным, отбирая для верхов самое лучшее. Иномосковские обязаны дарить также, как платить профсоюзные взносы, ибо столичному жителю все к лицу. Войдите в его положение: ему тяжело, он нищ, живет в самом большом континентальном городе мира, каждый день прессуется в метро и очередях и заботится о тебе, провинциале.
На следующий день поклонник ошеломил и потряс нашу даму: небрежно повесил на ее руку запястье индийской работы, галантно пристегнул и, представляете, без намека. От этого москвичке стало не по себе. За такую ювелирную прелесть она бы, ох, непременно отдалась. Ясно, он в нее втюрился. Что-то еще преподнесет? Вечер настал и на шее засветились бусы из настоящего янтаря, не прессованного, а естественного, в некоторых бусинках виднелись застывшие букашки-мурашки. Красота, да какая! И она в первый раз чмокнула кавалера в обветренную щеку и привалилась к гибкому стану. В своем счастье-радости она не побрезговала подружкой, и ей поведала о своих успехах. Та вздохнула. Не из зависти, а ввиду измены мужу, человеку, как ей показалось, хорошему и доброму.
В назначенное рандеву молодой красавец был не один, а с другом. Они познакомились, стали любоваться горами. Предложили покататься и сели в авто, к ним подошел третий, попросил подвезти. У нее спросили разрешения – вот какая галантность! И она, млея от нее, разрешила. Машина покатилась, незаметно на ее руки надели браслеты уже английской работы, а на головку с прической-перманент опустилась чадра тегеранского производства. Кричать было бесполезно. Ее внесли в один из домов, сняли украшения, раздели и стали тешиться: мучить, насиловать, обсасывать и прижигать; она не помнит ни ночей, ни дней, даже как золотые коронки сняли горячими ложками, прижгли и десны и губы. Она к этому времени перестала уже ощущать боль. Сознание твердило: конец, конец, конец. И он, казалось, наступил – на нее, лежащую поперек дивана, набросили старую фуфайку и по этому сигналу лежащий на ковре пес, вскочил, бросился на нее и по псиному отодрал, вызвав хохот компании.
Она не помнит, во что потом ее рядили и затягивали. Очнулась в парке утром, обмотанная свиными кишками и затянутая в целлофан мешка. Ее по дурному запаху обнаружил дворник, думал, что подбросили падаль. Внесли в санаторий, врачи осмотрели: жива, будет жить. Продезинфицировали, обработали уколами и порошками и положили к соседке, которая взялась за ней ухаживать. Одыбавшись, она поведала ей о своих злоключениях. Тут и муж возвратился из Туркмении. Очень удивился эффективности отдыха: постарению и похудению, а также беззубию супруги. Подумал: так, наверное, надо, даже полезно. Похудеть не мешает, особенно в нашей бурно клокочущей московской жизни… С соседкой она прощалась и обнималась, как с лучшей подругой жизни…
Суицид: протест и безысходность
На каком-то этапе лагерного срока у человека возникает сопротивление режиму, самой жизни. Жизнь, она при тебе, но как бы отстраняется, отчуждается, становится смешной и противной. Тогда человек, как Незнакомец у Альбера Камю, убивает себя. Наступает неустойчивое равновесие между желаниями жить и не жить. Малейший сигнал может быть толчком: окрик завхоза, замечание прапора при входе в столовую, что не помыл хлорной водой руки, шмон, подъем, отбой. Вы входите в ауру, в собственное безмолвие, в нирвану перед смертью. Все становится ясно: надо уходить из жизни. Руки сами вяжут петлю, они не трясутся, петля смазывается маслом, маргарином. Вспоминаются счастливые лица повешенных, стихи Франсуа Вийона.
Я Франсуа, чему не рад.
Увы, ждет смерть злодея.
А сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Это еще жизнь и уже не жизнь. Протест. Пусть посмотрят, как будет валяться голова моя, и тонкая проволока натягивается на шею. Проволока или веревка могут висеть на шее как крест, до толчка. Человек ушел из жизни, считайте, что он победил жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66