Возьмите их от нас! в минуту нетерпенья
Над ними грянет гром отмщенья...
Пороки и разврат они несут с собой,
Ленивы, скупы и лукавы.
Что будет с бедною моей страной,
Когда привьются в ней их нравы?!.
Придя к вам в Рим, я только увидал,
Как жадности и лжи у вас здесь много:
Коль мало ты судье здесь в приношенье дал,
Так к правде для тебя потеряна дорога.
Сенат и римляне! я знаю, речь моя
Вам не покажется по нраву...
Я кончил. И готов к тяжелой смерти я:
Ее я заслужил по праву!"
И он склонился ниц, готовый смерть принять.
Но в изумленьи все от резких слов правдивых,
И отклик он нашел средь судей справедливых:
Его велят поднять,
В награду делают патрицием, сменяют
Негодных преторов и, в посрамленье им,
Речь записать постановляют
Как образец ораторам другим.
Но речь лишь образцом осталась:
В сенате более такой не раздавалось.
А. Зарин.
Заимствована из сочинения испанского поэта Гвевара (Guevara), появившегося во французском переводе в 1575 г.; тот же сюжет в сочинении французского, писателя, переводчика Аристотелевой "Риторики" Франсуа Кассандра (( 1695) "Исторические параллели". В сочинениях Марка Аврелия нет ничего о крестьянине с берегов Дуная, Лафонтен принял за правду выдумку Гвевары.
212. Старик и трое Молодых
(Le Vieillard et trois jeune hommes)
Старик садить сбирался деревцо.
-Уж пусть бы строиться: да как садить в те лета,
Когда уж смотришь вон из света!
Так, Старику смеясь в лицо,
Три взрослых юноши соседних рассуждали.
Чтоб плод тебе твои труды желанный дали,
То надобно, чтоб ты два века жил.
Неужли будешь ты второй Мафусаил?
Оставь, старинушка, свои работы:
Тебе ли затевать столь дальние расчеты?
Едва ли для тебя текущий верен час?
Такие замыслы простительны для нас:
Мы молоды, цветем и крепостью и силой,
А старику пора знакомиться с могилой.
-Друзья!-смиренно им ответствует Старик.
Издетства я к трудам привык;
А если оттого, что делать начинаю,
Не мне лишь одному я пользы ожидаю,
То, признаюсь,
За труд такой еще охотнее берусь.
Кто добр, не все лишь для себя трудится.
Сажая деревцо, и тем я веселюсь,
Что если от него сам тени не дождусь,
То внук мой некогда сей тенью насладится,
И это для меня уж плод.
Да можно ль и за то ручаться наперед,
Кто здесь из нас кого переживет?
Смерть смотрит ли на молодость, на силу,
Или на прелесть лиц?
Ах, в старости моей прекраснейших девиц
И крепких юношей я провожал в могилу!
Кто знает: может быть, что ваш и ближе час
И что сыра земля покроет прежде вас.
Как им сказал Старик, так после то и было.
Один из них в торги пошел на кораблях;
Надеждой счастие сперва ему польстило,
Но бурею корабль разбило,
Надежду и пловца - все море поглотило.
Другой в чужих землях,
Предавшися порока власти,
За роскошь, негу и за страсти
Здоровьем, а потом и жизнью заплатил.
А третий - в жаркий день холодного испил
И слег: его врачам искусным поручили,
А те его до смерти залечили.
Узнавши о кончине их,
Наш добрый Старичок оплакал всех троих.
И. Крылов.
Из сборника Абстемия (прим. к б. 24).
213. Мыши и Сова
(Les Souris et le Chat-huant)
Не надо говорить в беседе никогда:
"Послушайте меня: вот чудо, господа!"
Все ждут, - а чуда нет. Но вот повествованье
И впрямь диковинка. Прошу вниманья.
Чудесный, истинный, поверьте, случай мой,
Хоть может басенку напомнить он собой.
Срубили как-то в роще дальней
Сосну старинную, что сотни лет жила,
Угрюмый дом Совы - пророчицы печалей,
Которой Атропос предвиденье дала.
В пустом дупле сосны, средь прочих тварей
мирных,
Жила была семья безногих, но прежирных
Мышей:
Сова когда-то их в уродцев превратила,
А после зернышками хлебными кормила.
Сейчас увидите, что хитрая Сова
Была поистине разумна и права.
Охотилась она в былые годы;
Случилось ей Мышей поймать:
Мыши и Сова
Кто только выскочил, всех тотчас хвать-похвать,
И, чтоб не вырвались, лишила их свободы:
Им ноги всем оторвала.
Теперь их есть она могла,
Когда б ни пожелала.
Съесть сразу всех Мышей
Ведь вредно! Так Сова разумно рассуждала.
С предусмотрительностью мудрою своей
Шла, как и мы, она далеко:
И принялась она зверьков своих кормить,
Чтоб для себя их сохранить.
Ну, стал ли бы теперь упрямиться жестоко
И приходить в азарт Декарт?
Решился б разве он Сову мою отныне.
Приравнивать к часам, к бессмысленной машине?
Что именно внушило ей
Кормить Мышей,
Перекалечив их сначала?
Уж если разума и здесь не признавать,
То что же разумом считать?
Сова логично рассуждала:
"Зверюги схваченные рвутся убежать.
Так, значит, всех их съесть приходится тогда же,
Когда они попались мне.
Но это тяжело и невозможно даже,
Притом о черном думать дне
Не лишнее. Кормить их буду в заключеньи,
Заботясь, чтоб народ плененный не утек.
Но как?-Оставлю их без ног".
Ну, отыщите-ка подобное явленье,
Найдите что-нибудь логичней у людей!
Едва ли даже и бывает.
Такому же мышленью научает
Сам Аристотель нас со школою своей?
П. Порфиров.
Прим. Лафонтена: "Это не басня; как это ни удивительно и почти невероятно, но рассказанное здесь-действительное происшествие. Я, быть может, представил сову чересчур предусмотрительной, - я не претендую доказывать существование такого прогресса мысли в животных; но подобные преувеличения дозволительны в поэзии, особенно в принятом мною роде писания".
Эпилог
О муза светлая! У мирных берегов
Ты мне перелагала на язык богов
Все то, что твари Божии поют под небесами,
Что им подсказано шумящими лесами
И рокотом морей... Безмолвен был тот мир;
Но, пробужден тобой, наполнен звуком лир.
И может ли молчать что-либо во вселенной,
Когда в ней все имеет свой язык священный,
Красноречивее, звучней стихов моих?..
О, знаю я, что вял и слаб мой стих!
Но пусть он слаб, пускай и образы неверны,
Пусть очертанья их неясны и чрезмерны,
Я только путь открыл: другие пособят,
И вслед за мною путь широкий проторят!
Любимцы муз! К вам речь я ныне обращаю!
Вы довершите то, чего не довершаю:
Мне в вымыслах моих не суждено развить,
Что в ваше время вы, друзья, должны раскрыть.
Пока моей невинной музы глас звучал,
Людовик мощно всех в Европе побеждал
Великих замыслов великий был конец.
В них, только в них, друзья, для ваших
песнопений,
Злой Парке вопреки, ищите вдохновений,
Чтоб ими сплесть достойному венец!
Н. Позняков.
Одиннадцатой книгой заканчивалось второе собрание басен Лафонтена; только спустя пятнадцать лет (в 1694) вышла его двенадцатая и последняя книга. Заключительные слова эпилога имели основание в фактах: после победоносных войн Людовик XIV, за год до выхода в свет басен с этим эпилогом, предписал Европе мир в Нимвегене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67