А Граяускас вошла туда незадолго до того, как с пистолетом в руках захватила в морге заложников Напрашивается вывод, что именно Слюсарева снабдила преступницу оружием и взрывчаткой. Так почему же тогда Гренс так поспешно отправил ее домой?
Свен Сундквист молчал.
Пленка. Он-то боялся, что речь пойдет о пленке, которую комиссар подменил другой, чтобы прикрыть мертвого друга. О том, что тяжким грузом лежало у него на сердце. О пленке, которая вскоре вынудит его или заговорить, или хранить молчание, разделив чужую ложь.
— Свен, я прошу вас, скажите мне. Известно ли вам что-то, чего я не знаю, но должен знать?
Сундквист продолжал молчать по той простой причине, что не знал, что ему сказать.
Ларс Огестам повторил вопрос:
— Известно ли вам что-нибудь подобное, Свен?
Он должен был ответить. И он ответил:
— Нет. Я не знаю, о чем вы говорите.
Огестам заходил по комнате, громко дыша от волнения. Это было только начало.
— Он один из лучших полицейских. Мне бы надо успокоиться и просто следить за ходом расследования.
Он опять шумно задышал и продолжил:
— Но что-то не сходится. Понимаете? Вот почему мне не спится. Вот почему я посреди ночи отправился на службу и как дурак лежал сегодня на полу в морге. На том самом месте, где нашли тело Нордвалля.
Теперь он стоял над Свеном и смотрел на него сверху вниз. Свен спокойно встретился с ним взглядом, но продолжал молчать. Потому что того, что он мог сказать, было недостаточно.
— Тогда я позвонил в Вильнюс.
Он по-прежнему стоял рядом.
— Я попросил наших литовских коллег выяснить местонахождение Алены Слюсаревой. Они нашли ее. Она сейчас в Клайпеде, в доме своих родителей.
Он присел на край стола, взял из стопки, которая лежала за ним, какой-то документ и положил его перед собой.
— Тут нет ни одной записи о том, что Гренс допрашивал Слюсареву. Он самолично решил ее отпустить. А то, что нам о ней известно, мы знаем исключительно с его слов.
Его голос дрогнул: он знал, что сейчас он скажет то, чего нельзя говорить. По крайней мере, не полицейскому и не о его коллеге.
— История, которую рассказывает нам Гренс, не выдерживает критики.
И помолчав, продолжил:
— Я не знаю пока почему, но я уверен, что Гренс манипулирует следствием.
Огестам включил диктофон, стоявший на столе. Они услышали конец разговора, знакомого уже им обоим:
«Стена Балтика»?! Это же чертов паром! Это что-то личное! Бенгт, прием. Бенгт, сворачивай, мы готовы к штурму. Сворачивай немедленно! Спецназовцы пошли на штурм!
Ни слова. Ничего о лояльности и правде. Не сейчас.
— Свен!
— Да?
— Я прошу вас съездить туда. В Клайпеду. Я хочу, чтобы вы сами допросили Слюсареву и потом доложили мне. Я хочу знать, что она на самом деле сказала Гренсу.

Суббота, восьмое июня
В аэропорту Паланги ужасно воняло. Когда он вышел к месту получения багажа, в ноздри ударил «ильный запах моющего средства. Пол был еще влажный и пах чужой страной, страшно далекой. Другими химикатами, давным-давно запрещенными в Швеции.
«Всего час двадцать полета, — подумалось ему, — какой-то сраный час, а пол моют чем-то другим».
В Литве и вообще в Прибалтике он был второй раз. Свой первый приезд он помнил плохо, он только начинал службу в полиции, так что даже забыл, где тогда приземлился самолет. В тот раз он занимался переправкой заключенного в вильнюсскую тюрьму. Это было по-взрослому: пересечь шведскую границу в компании с приговоренным преступником, которому, кроме тюрьмы, ничего уже в жизни не светило. Он тогда как будто попал в далекое прошлое: лающие собаки, сырые коридоры, молчаливые бледные заключенные в битком набитых тесных камерах, воздух, которым невозможно дышать, таблички, предупреждавшие о туберкулезе. Это был столь необычный опыт, что он не рассказывал о нем никому, даже Аните.
Выйдя из аэропорта, он увидел длинный ряд желтых такси. Двадцать шесть километров к югу отсюда. В Клайпеду. К Алене Слюсаревой. К тому, чего он не желал знать.
Еще из Арланды он позвонил Йонасу, пожелал ему доброго утра и пообещал что-нибудь привезти. Что-нибудь интересное, какой-нибудь сюрприз. Сладости. Где-нибудь в киоске, мимоходом — единственное, на что у него хватит времени. В Литве он пробудет недолго, он должен вылететь обратно завтра рано утром, и все это время уже расписано.
Автомобиль медленно катился по проселочной дороге из Паланги в Клайпеду. Свен Сундквист хотел было поторопить водителя, но передумал. Он откинулся на сиденье: несколько лишних минут ничего не решают. Вокруг было красиво, ему нравился освещенный солнцем пейзаж. Страна совершенно нищая: насколько ему известно, восемь человек из десяти находятся за «чертой бедности». Но одно несомненное достоинство в этой поездке было: он увидит в Литве не только тюрьму. И это здорово. Программы новостей предлагали зрителям устаревшие стереотипы, и в конце концов многие начинали им верить: серые люди в серой одежде, серое небо. Но тут он увидел настоящее лето, настоящих людей, настоящую жизнь со всеми ее красками.
Он попросил отвезти его прямо в отель. Он приехал слишком рано, постояльцы обычно появлялись здесь после обеда, но отель «Арибо» пустовал, так что он быстро оказался в своем номере — чисто убранном и вполне готовом.
Он прилег на самую узкую гостиничную кровать, какую когда-либо видел. Несколько минут он пытался представить себе ту женщину, с которой ему предстояло встретиться: как она выглядит и говорит.
В тот день в квартире было шумно. Она бегала и кричала, страшно взволнованная, потому что ее подруга без сознания лежала на полу, а человек в блестящем костюме, которого они называли Димой Шмаровозом, стоял в нескольких шагах от нее перед проломленной в двери дырой. Свен Сундквист тогда не успел ее толком разглядеть и даже представить себе не мог, что меньше чем через неделю увидит ее снова. Теперь уже на пленке, а затем встретится с ней на другом берегу Балтийского моря.
Тогда она стояла голая, так же как и ее подруга, лежавшая на полу.
Она была смуглой, гораздо смуглее, чем проститутки из Восточной Европы, с которыми ему приходилось встречаться во время расследований.
Потом, когда они занимались избитой женщиной и сутенером, который размахивал литовским дипломатическим паспортом, она куда-то убежала.
Вот тогда она и исчезла.
Пока ее не задержали в гавани, прямо перед отходом парома, буквально на трапе.
Эверт допросил ее и через несколько часов принял решение все-таки отправить ее домой.
Свен Сундквист встал, принял душ, переоделся в более легкий костюм. Он не ожидал, что тут так тепло: опять сработал стереотип «серого». Он стоял и смотрел в раскрытый портфель, где лежал маленький диктофон. Постояв так с минуту, закрыл портфель, оставив диктофон внутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79