Сохранятся лишь тонкие ломтики этих снимков,
И твои молитвы ничем тебе не помогут.
Никогда уж я не встречу тебя улыбкой,
Тонкие ломтики — вот все, что у нас осталось.
Гренс слушал, этот голос приглушал его ярость. «Я больше не решусь на такое», — подумал он. Наверное, вот сейчас, в эту самую минуту, все должно наконец закончиться. Йохум Ланг — вот оно, его ремесло. Тридцать три года! Из-за таких, как он, Гренсу пришлось послать к черту все, чем он мог бы дорожить, пришлось затаив дыхание ждать каждого заседания суда… И раз уж не привелось справиться с подонком тогда, то теперь пришло время положить этому конец. Вернуться домой. Попробовать жить. Мысли встали на привычные рельсы, за последний год он к ним привык — как ни прогонял их, они возвращались все быстрее. И чаще.
Свен сел напротив него, подпер лоб рукой, пропустив пальцы сквозь светлую челку.
— Слушай…
Эверт прервал его жестом:
— Ш-ш…
Еще несколько минут.
И ты не поверишь, что я тоскую,
А мне бы лишь тонкие ломтики твоих снимков…
Свен ждал. Сив замолкла. Эверт посмотрел на него.
— Что?
— Да вот не знаю… Просто мыслишка одна. Тюрьма Аспсос. Я тут вспомнил про этого Хильдинга Ольдеуса. Барыга-героинщик, которого я сейчас иду допрашивать.
Он посмотрел на Эверта. Тот согласно кивнул — он знал, кто такой Хильдинг Ольдеус. Свен продолжил:
— Мы же знаем, что они с Лангом сидели вместе. И даже закорешились, если только с такими, как Йохум Ланг, можно вообще закорешиться. Хильдинг угостил его суслом, ну и подольстился таким образом.
— Хильдинг ему — сусло, а Ланг его крышует?
— Точно так.
— Ну и что у тебя за мыслишка?
— А вот это я тебе расскажу после допроса насчет стирального порошка. Тогда и поговорим про Ланга. Хильдинг же наверняка захочет, чтобы мы ему помогли.
Музыка смолкла. Эверт позабыл о Сив. Он снова посмотрел вокруг. Кабинет был небольшой и ни разу не личный. Кроме магнитофона, ничто не указывало не только на то, чей это кабинет, но и на то, к какому ведомству он относится. Так — обычный кабинет, светлая мебель из березы. Такой мог с одинаковым успехом находиться и в Налоговом управлении на Готской улице, и в страховой кассе на улице Густавовой горы. А ведь он здесь проводил куда больше времени, чем даже у себя дома. Он приходил на рассвете, уходил позже всех, часто спал у окна, на этом вот диванчике, который был гораздо меньше, чем требовалось его гигантскому телу. И между прочим, спалось ему здесь не в пример лучше, чем в собственной квартире на кровати. Он проводил тут долгие бессонные ночи — невыносимые часы, когда он метался по темному кабинету, не находя покоя. Он сам не знал почему. Просто в какой-то момент одна проведенная здесь ночь могла растянуться на недели, когда он вообще не появлялся дома.
— Ольдеус и Ланг. Вряд ли. Уж больно разные: два мира — два детства. Ольдеус — мелочь, обычный торчок, ему больше ничего и не надо. Ланг — уголовник, не какой-то там мелкий нарушитель, в Аспсосе все углы пометил. Ничего у них общего нет. По крайней мере, на первый взгляд.
Свен поменял позу, откинулся на стуле для посетителей. Вздохнул. Внезапно как-то осунулся.
Эверт задержал на нем взгляд.
Он узнал это выражение лица. С таким идут сдаваться.
Он подумал про Ольдеуса, про то, как устаешь, возясь с мелким торчком, вечно ковыряющим язву в носу. «Идиотов так много, — сказал он про себя, — а жизнь так коротка».
— Пошло оно все. Будь по-твоему. Одним психом больше, одним меньше — какая разница? Возьмем его в разработку по Лангу.
Автомобиль, который медленно подруливал к воротам, сиял новизной. Такие, стоит открыть дверцу, исторгают запах кожи и новеньких приборов.
Йохум Ланг увидел его сквозь решетку, еще когда проходил мимо главной вахты в тюремный двор. Он ни с кем не разговаривал, никого ни о чем не просил, но сразу же понял, что автомобиль приехал за ним. Это как бы само собой разумелось.
Он коротко кивнул человеку за рулем, и тот так же коротко кивнул в ответ.
Мотор работал на холостом ходу, пока Ланг, выставив средний палец в сторону камеры слежения, мочился на серый бетон. Нет ничего преступного в том, чтобы исполнить ритуал освобождения. Машина ждала, пока он закончит отливать. Ему было в лом снова показывать средний палец, поэтому он просто приспустил штаны и выставил в медленно закрывающиеся ворота свой голый зад. Он знал, что это бессмысленно и выглядит по-детски, но он на свободе и ему срочно надо убедиться, что ни одна сволочь больше его не унизит. Что теперь он будет унижать, а он ждал этого два года и четыре месяца, ждал, чтобы кончилась вся эта байда. И он хотел, чтоб она закончилась вот так — моча на стене и задница, повернутая к главной вахте.
Он подошел к машине, открыл дверцу, влез в салон и уселся на пассажирское сиденье.
Они оценивающе рассматривали друг друга. Присматривались, сами не зная почему.
Слободан постарел. Ему было не больше тридцати пяти, но длинные волосы на висках уже успели поседеть, а вокруг глаз появились новые морщинки. Он отпустил тонкие усики, и они тоже были тронуты сединой.
После минутного молчания Йохум постучал рукой по ветровому стеклу:
— А ты, я смотрю, приподнялся.
Слободан довольно кивнул:
— Как тебе?
— Понтов много.
— Да это не моя тачка. Это Мио.
— В прошлый раз у тебя была тачила что надо. Отвертка вместо ключа… Она тебе больше шла, ага.
Машина медленно тронулась, Слободан осторожно нажал на педаль газа. Йохум Ланг вытащил из единственного — заднего — кармана брюк билет на поезд, который получил в тюрьме при освобождении, разорвал его на мелкие кусочки и вышвырнул в окно. Он громко выкрикивал на певучем упсальском диалекте все, что думал о властях и их подарках освободившимся зэкам, пока сильный ветер за стеклом автомобиля играл бумажными обрывками. У Слободана зазвонил мобильный, он ответил и поехал быстрее. Позади осталась решетка ворот и высокая серая стена. Метров через двести их накрыл дождь, дворники заработали сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее…
— Я за тобой не сам поехал. Мио попросил.
— Приказал.
— Он хочет с тобой встретиться как можно быстрее.
Йохум Ланг был здоровяком. Широкие плечи, прямая шея, шрам от левого уха до рта — памятка от одного бедняги, который пытался защититься опасной бритвой. Йохум занимал собой треть автомобиля. Он много жестикулировал, разрубая воздух перед собой резкими движениями. Так что теперь, когда он возбужден, места ему надо еще больше.
— Так! Хрен я на себя еще чего возьму! Мне новая ходка без надобности.
Они проехали по однополосной дорожке, которая вела от учреждения, и выехали на широкую трассу. Там они угодили в пробку — народ двигался на работу.
— Ты сел. Но мы же позаботились о твоей семье, разве не так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79