Я смотрел на девушку, стоявшую у скалы, и вдруг отчетливо вспомнил лунную ночь в ставропольском селе близ степного озера Цаца и топот девичьих черевичек по деревянным ступеням крыльца.
Да, это была Катерина – колхозница из Ставрополья, передававшая письмо Каратазову.
– А нема ли среди вас моего Петечки? – спросила она.
Это ее голос, полный скорби и надежды.
У Катерины не было сейчас сережек, она была одета в рваное платье из простого ситца. Кто-то из партизан набросил ей на плечи шаль с пестрыми стамбульскими цветами. Концы этой роскошной шали упали на землю, и Катерина небрежно наступила на нее ногой, бросилась ко мне с радостным криком.
– Ой, товарищ! – Катерина принялась осыпать меня поцелуями. – Да дайте же мне вас поцеловать! Да это же вы, тот самый товарищ! Да это же вы, дорогой мой! Да это ж вы!
Партизаны засмеялись, а Шувалов помрачнел, покосился на меня, и плеть, как хвост ящерицы, извивалась у его голенища.
Люся уронила кувшин на землю, и бледность разлилась по ее лицу. А глаза, милые ее глаза, сузились и с негодованием вонзились в меня.
Катерина, очнувшись от своего порыва, вдруг оглянулась кругом с тревогой. Верхняя губа ее покрылась росой, и страдальческая гримаса передернула ее лицо.
– Еще могут подумать… – выговорила она сурово и обидчиво и еще раз оглядела всех, а потом подняла голову, откинула растрепанные свои косы смуглой рукой, глаза ее загорелись негодованием. – Чего ты, черномазый чорт, регочешь! – крикнула она Гаврилову. – А ты чего белки выкатил? А ты чего плетку крутишь, пацан? – сказала она пораженному ее тоном Коле Шувалову. – А еще свои, русские!.. Да я каждого из вас могла бы поцеловать, и нельзя смеяться, и нельзя плохое придумывать!.. – Голос ее, звеневший, как тугая струна, дрогнул. – На что вы мне нужны, когда нет моего Петечки?…
Катерина обратила внимание на Люсю, которая стояла напротив нее, прикусив губы, со сжатыми кулачками.
– Ты… ты чего? – спросила Катерина с виноватой улыбкой.
– А что вам? Что вам нужно? – Люся спрятала лицо в ладонях и быстро побежала вниз мимо скалы, по крутой тропке, падающей к горному ручью.
– Догони же ее! – выкрикнула Катерина и толкнула меня в спину. – Догони! Да куда же она побежала? Там круча! Там лед! Эх вы, недотепы!..
Катерина растолкала людей, прошлась по шали грязными своими башмаками и, не обращая уже ни на кого внимания, только покачивала головой и кривила губы.
Из землянки штаба вышел Кожанов, прищурился из-под своего чубика, падавшего на лоб.
Катерина в изумлении всплеснула руками и с криком: «Петя! Петечка!» бросилась к Кожанову.
Я не буду описывать сцены, как в крымских лесах встретились два человека, казалось, навсегда разъединенные железными законами войны.
Я нагнал Люсю уже почти у самого потока, звонко бьющего по замшелым нумулитовым скалам, схватил ее за локоть.
– Люся, милая, выслушай меня!..
– Уходи, Сергей!
– Эту девушку я видел всего один раз в разведке… Я тебе говорил о ней. И вот…
Мой горячий шопот и весь тон покорности, злости и желания скорее, скорее разделаться с этим оскорбительным на мой взгляд непониманием тех больших чувств, которые не были поняты, как бы привели девушку в себя. Люся будто обмякла в моих руках, и сейчас я почувствовал возле себя ее гораздо ближе и гораздо роднее, чем когда-либо в другое время.
– Сергей, если я поступила неверно, прости меня, – шептала Люся, – но я не могла… не могла…
Я порывисто и горячо говорил ей все, что раньше не осмелился говорить, и старался теперь, наедине, в такой момент, высказаться до конца, чтобы не оставалось никаких сомнений, чтобы она до самого конца поняла меня правильно и чтобы уже ничто не разделяло наши сердца.
– Я понимаю, – шептала Люся, – прости меня. Очевидно, я больше… женщина, чем… партизан…
– Верь… верь мне…
– Конечно… Мне только показалось… А потом, Сережа, она такая красивая, какая-то огненная, налитая… Вот такая бывает в костре головня от дуба… Я залюбовалась ею вначале. Мне хотелось подойти к ней, успокоить. И вдруг… она бросилась к тебе… – Люся прильнула ко мне, замолчала и, не поднимая головы, сказала: – Я иногда боюсь своей любви к тебе. Для меня ты все. Кроме тебя, никого, – она порывисто охватила мою шею руками, и я почувствовал на своих щеках ее слезы.
Это было, может быть, первое наше настоящее объяснение в любви. Сейчас я был счастлив слышать каждое ее слово, обращенное ко мне. Эти слова все крепче и крепче связывали меня с любимой девушкой, мечты о которой долго вынашивались в моем сердце, и сейчас было так легко и просто.
Просто было взять ее голову своими ладонями, привлечь ее ближе к себе и, глядя в ее заплаканные глаза, увидеть и познать все, что было между нами недоговорено из-за молодой робости и слишком большой любви.
Люся прижалась ко мне, и я поцеловал ее. Мы пошли вверх по тропинке. Она обняла меня одной рукой, зябко дрожа всем телом. Близ поляны, в устье тропы, Люся приостановилась, ладонями пригладила свои волосы и спросила меня близким, родным голосом:
– А они не будут смеяться?
– Нет. Они тоже правильно и хорошо все поймут.
Ярко пылал костер, вверх летели искры, и столбом поднимался дым. Партизаны смотрели на нас, молчали. Мы прошли в блиндаж к Кожанову и Катерине.
Глава девятая Подходила весна…
Подходила весна. Мы ожидали ее с нетерпением. Она несла нам радость победы. Повеселел даже угрюмый Фатых. Он до войны работал в Солхате следователем. Его выручили из тюрьмы в одно время с Люсей. Недавно он принес из разведки вино.
– Судакское вино, Лагунов, пей! – угощал он. – Какие сочные и веселые равнины вокруг Судака, какие леса и луга! Пей!..
– На южном берегу вино лучше, – возразил я.
– На южном берегу не вино, а масло, пусть нравится, кому что подходит. Южный берег имеет нежные, душистые, бальзамические сорта винограда. «Шасла» – раз, «изабелла» – два, «александрийский мускат» – три. Вино – как масло. А сколько такого вина? Мало там вина, Сергей.
– Не так мало, Фатых. Пили люди.
– Кто мог пить то вино? А наш судакский виноград поил всю Россию. Лилась река судакского вина по всем ресторанам, гостиницам, трактирам. Спроси наших стариков – окажут. Портили его у вас сандалом, свинцовым сахаром. А здесь, смотри, какое оно; как бог дал, так ты его пьешь, Сергей. Пей!
– Надоело, Фатых.
– Вино надоело? Не может вино надоесть. Это же земля, солнце и сладкие, сахарные росы, что наливают гроздья. Ты видел такой виноград, длинный и нежный, как девичий палец, такой, как палец… твоей Луси (он выговаривал так ее имя). «Кадын-пармаю» называется тот виноград, или «девичий палец» по-русски. А еще «чауш», «шабан», «осма». Слышал такие сорта?
– Нет, не слыхал.
– Вам что? Вы кушаете и не знаете, как он называется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122