Представителю Ставки Верховного Главнокомандования маршалу артиллерии тов. Воронову.
Командующему войсками Донского фронта генерал-полковнику тов. Рокоссовскому.
Поздравляю вас и войска Донского фронта с успешным завершением ликвидации окруженных под Сталинградом вражеских войск.
Объявляю благодарность всем бойцам, командирам и политработникам Донского фронта за отличные боевые действия.
Верховный Главнокомандующий И. Сталин.
Москва, Кремль, 2 февраля 1943 года».
Генерал Шувалов поднял руку и крикнул:
– Ура!
Войска отвечали криками:
– Ура великому Сталину!
Гремело «ура» в морозном воздухе сталинградского села Песчанки.
Коленопреклоненные, мы принимали гвардейское знамя. Слово за словом мы повторяли за своим командиром слова клятвы. Не только полк, но все армии, действовавшие в районе Сталинграда, получили гвардейские знамена.
Мы еще не знали, как в дальнейшем к каждому из нас обернется боевое счастье, но мы знали одно: гвардейцы обязаны сражаться еще лучше.
В апреле мы шли на Курскую дугу. Там было определено место нашей армии.
– Летите, спасайтесь, соловьи курских лесов! – сказал шагавший рядом! со мной Федя Шапкин. – Другие песни мы там запоем.
На Курскую дугу двигался полк Градова. Мы видели полковника, проезжавшего на автомобиле мимо нашей колонны.
Его глаза разыскивали знакомых. Вот он увидел меня и поднял приветственно руку, а мне хотелось броситься к нему и обнять, как отца.
Вот он заметил высокого Бахтиарова, идущего с перевязанной головой, и приветственно махнул рукой. Градов приложил руку к козырьку, увидев Загоруйко и братьев Гуменко, и скрылся в донском глубоком овраге. Он догонял Медынцева.
Я не знал еще, что придется нам снова встретиться в самой необычной обстановке, что снова его стальные глаза обласкают меня и он поделится со мной еще одной суровой частицей правды.
Мы идем к древним городам России, еще занятым врагом, – Белгороду и Орлу. Идем на запад.

Часть четвертая
Глава первая
Возвращение
На площади, возле взорванного Краснодарского вокзала, стоял рейсовый автобус на Псекупскую.
Шофер в полинялой безрукавке, обнажавшей зажаренные на солнце руки в шрамах, доедал каймак из стеклянной банки.
Возле, на самом припеке, стояла женщина с кошелкой и ожидала, пока водитель закончит еду, отдаст посуду и деньги.
Увидев меня, шофер отбросил со лба потный чубчик.
– Сейчас тронем, товарищ гвардии капитан. На побывку?
Автобус был набит людьми, узлами и мешками.
Говорили тихо: об урожае, о хлебе, о фронте. Недавно летали немцы, и поэтому люди торопились выехать за пределы города.
– Пятьсот шестнадцать лучших зданий развалил, а все мало, – сказал человек, похожий на учителя, – вот в газете написано: пятьсот шестнадцать.
– Какие же здания? – спросил я.
– А вы город-то знали раньше?
– Знал.
– И после немцев не были?
– Нет.
– Любопытно было бы вам проехать. Я как вернулся из эвакуации, сразу обошел весь город, хотя сам из станицы. Грустная картина, товарищ капитан. Простите, – он присмотрелся к моей груди, увидел значок гвардейца, – гвардии капитан… Зимнего театра нет, крайисполкома, медицинского института, педагогического, бывших духовного училища и Александровского реального, госбанка. На госбанке только кариатиды висят над улицей, горсовет взорван дотла – это бывший дворец наказного атамана. Красивое было здание и хорошо стояло в ансамбле со сквером. Похозяйничали фашисты…
– А здание военно-пехотного училища?
– Бывшая кавшкола?
– Да.
– Тоже. Все жилые дома, построенные при советской власти, как правило, – в воздух! Как посмотришь на фашиста, и не веришь, что человек – высшее и разумное существо: жрет, пьет, рыгает… Протоплазма какая-то… Хочется давить подошвами, как слизняков. – Учитель вздохнул глубоко, отвернулся с брезгливой гримасой, снял очки.
Водитель вытер руки паклей, закрыл дверцу, погудел. Автобус тронулся.
Через полчаса мы подъехали к Кубани. Вода шла мутная и быстрая. Фермы моста упали в реку. Возле железных конструкций плескались усатые коряги, кружились водовороты. Пестрые щуры низко носились над водой. На левый берег переехали на пароме и стали на дамбу, ведущую в пределы Адыгеи. Вековые вербы у дамбы были спилены – немцы боялись партизанских засад. В пойме гнездились утки. Охотников не было, и утки безбоязненно проносились над поймой.
За дамбой все шире и шире пошли перелески. Островки сплетенных, как кружева, южных деревьев будто оторвались от лесистого кряжа Кавказа, видневшегося на горизонте ломаным очерком вершин и перевалов.
Местность становилась все живописней и живописней. Реки в своем беге к Кубани прорезали глубокие каньоны в глинах и мергельных пластах. В густой зелени садов белели меловыми стенами хаты аулов и хуторов.
Торчали колеса на шестах, и между спицами прожаривались на солнце грязные кувшины и глечики. У плетней, заросших хмелем, высились на своих длинных стеблях разноцветные мальвы. У дороги бродили грязные свиньи. Иногда провожал нас испуганным неурочным «кукареку» молодой петушок, взъерошиваясь, как ежик. Не отрываясь, я смотрел на эту милую жизнь, стараясь ничего не пропустить, и дышал полной грудью.
По дороге шли воловьи упряжки. На мажарах, разведенных во всю длину, везли спиленный в горах строевой лес. На бревнах сидели в войлочных шляпах черные, остроглазые адыгейцы или казачьи деды с седыми бородами, опущенными на наглухо застегнутые чекмени.
От хребта шли грузовики с лесом и дровами. Вверх, в горные промыслы, колоннами бежали автомашины с буровым инструментом, трубами, продовольствием!. Скрипели и стучали настилы мостов, сделанные еще саперами. Под баллонами тяжело нагруженных многотонных машин в мягком грунте выдавливались колеи довоенного грейдера.
– Нефтепромыслы восстанавливают, – сказал учитель, – ведь нефть-то какая здесь! Авиационные сорта бензина вырабатываются из кубанской нефти! Говорят, уже пошла снова нефть на Кура-Цеце и Асфальтовой горе…
– Больно быстро! – возразил мужчина в нанковой куртке. – Скважины здорово забивали при отходе.
– Кто забивал скважины?
– Мы, нефтяники. Немцы ни одного килограмма нефти не сумели взять. Мы каждый промысел окружили, и чуть что – налет, разнесем, и снова в лес.
– Не допускали, стало быть?
– Не допустили.
Впереди горы. Стойкие облака увеличивают их: кажется, хребет наполовину засыпан пухлым снегом.
Вот яворы со свернутыми парусами, как мачты. Машина бежит между ними, а по обеим сторонам тополевой аллеи обшарпанные войной домишки родной станицы.
Автобус останавливается невдалеке от санатория. Памятника Ленину нет. Чьи-то варварские руки зубилом срубили с гранита слова посвящения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122