Их так же, как и меня, поразило повсеместное уничтожение русских поселений и предательство крымских татар.
– Трудновато здесь партизанить, – сказал Студников, – бойся немца и, выходит, татарина.
Мы вышли из пещеры. Моросил дождь. Где-то в стороне с равными промежутками постреливала гаубица. Спускались с трудом, цепляясь за кусты и корни. Чтобы пройти на Чабановку по более торной дороге, надо было вернуться назад и обойти то самое село, которое я уже раз обходил в сумерки. Студников сказал, что надо перейти речку, но, как он выяснил, броды заминированы, а мост охраняется. Решили итти над рекой, не слишком придерживаясь берега, пока не представится случай перебраться на ту сторону. Над селом часто взлетали ракеты. Ноги скользили по камням. Дождь припустил сильнее. Вода стекала по телу, комбинезон и свитер намокли, лямки ранца сильнее давили плечи.
Наконец мы увидели деревья, сваленные буранами в воду. На четвереньках и ползком, обнимая мокрые стволы, мы перебрались на левый берег и сразу попали на дорогу, по которой и решили итти. Теперь итти было гораздо легче.
Изредка резкими голосами вскрикивали птицы. Деревья и скалы приобретали причудливые очертания.
По моим расчетам, надо было уже свернуть на боковые дорожки, к Чабановке.
Вдруг послышались крики, стук кованых копыт. Фыркнула машина, заскрежетала передача. Мы свернули с дороги, присели в кустах. Вскоре между деревьями показались два всадника, разговаривавшие между собой по-татарски. Винтовки лежали у них на луках седел. Запахло взопревшей лошадиной шерстью. Всадники проехали мимо нас, за ними, несколько поодаль – еще один верховой, румын на высокой лошади.
Вслед за ним показалась колонна медленно идущих людей. Впереди колонны ехала штабная бронемашина с низкими бортами и приплюснутым радиатором. Сидевший в машине немец изредка оборачивался и выкрикивал безучастным голосом:
– Шнель! Шнель!..
Отжимая арестованных от кустов, цепью, один за другим, ехали татары на своих мохнатых выносливых лошадках, покрикивая, щелкая плетьми.
Машина проехала возле нас, и между всадниками конвоя мы увидели медленно бредущих по дороге женщин. Они шли в колонне по трое. Некоторые несли на руках детей. Вот ребенок вскрикнул испуганно, как птица, и мать прикрыла ему рот, но тут же конвойный ударил ее плетью.
– Шнель! Шнель! – слышалось впереди за поворотом.
Женщины шли молча, и только один женский голос вдруг прозвучал сдавленно от неизбывного горя:
– Ой, маты моя, маты!..
Нас было четверо. У нас были гранаты и автоматы. Я мог отдать команду атаки, и ребята бы страстно выполнили ее. Но я не имел права на это.
Сквозь какой-то туман я видел татарина в мохнатой папахе, вольно, как степной кочевник, развалившегося в седле, и слышал его веселый крик:
– Бэкир! Вот ту мамашку!..
Послышался свист плети, и чей-то голос выкрикнул из колонны:
– Сволочи! За што ж мы вас годували, проклятых!
– Опять мамашка! Бэкир!
Колонну замыкали немецкие драгуны в стальных шлемах, в накидках, с перевернутыми вниз дулами карабинов. Они проехали звеньями, сонные и мрачные. В каждом звене был вьючный пулемет.
– Шнель! Шнель! – как эхо, доносилось издали.
– Бэкир! – кричал тот же веселый голос.
В эту крымскую мочь мне пришли на память слова украинской думки, слышанные мной от кубанских слепцов:
Зажурилась Україна, що нігде прожити,
Гей, вытоптала орла кіньми маленькії дити,
Ой, маленьких витоптала, великих забрала,
Назад руки постягала, під пана погнала.
Глава пятая
Партизаны Джейлявы
Ночью мы наткнулись на одну из застав Молодежного отряда, выставленную для охраны сборного пункта у Чабановки.
Партизаны окликнули нас, спросили пароль, осветили карманными фонариками и привели на вырубку, с четырех сторон обставленную высокими буковыми стволами.
Командир Молодежного отряда сидел на пне к нам спиной. Несколько партизан стояли возле него, положив руки на автоматы или опершись на винтовки. При свете карбидного фонаря, лежавшего у его широко расставленных ног, командир метал игральные кубики на целлулоид летного планшета.
Сопровождавшие нас остановились в почтительном отдалении, нерешительно переглянулись.
– Доложите командиру, – попросил я.
Молодой человек с круглым курносым лицом, в берете со звездочкой, с автоматом и плеткой в руках посмотрел на меня. Видимо, он колебался, и лишь после того, как я нетерпеливо повторил свою просьбу, он какой-то подпрыгивающей, осторожной походкой, будто не прикасаясь к земле ногами, обутыми в мягкие буйволовые постолы, подошел к командиру сзади, пригляделся к тому, что тот делает, и вернулся.
– Одну минутку, товарищи, – сказал он строго, – командир сейчас занят.
– Чем же он занят?
Партизан в берете скользнул по мне своими быстрыми глазами.
– Гадает.
– Гадает? – Я улыбнулся.
– Так точно. Гадает на своего друга, гвардии капитана Лагунова.
Дело в том, что я не мог назвать заставе свое имя.
И вот теперь Студников не удержался:
– Это и есть гвардии капитан Лагунов.
Командир отряда, сидевший ко мне спиной, обернулся, встал. Свет фонаря падал теперь на него снизу вверх, и я сразу же узнал Яшу Волынского. Это его антрацитовые глаза, всегда излучавшие какое-то теплое сияние, его нижняя немного оттопыренная губа, его привычка стоять, чуть склонившись набок, будто. прислушиваясь.
Яша раздвинул руками партизан, не понимавших, в чем дело, и бросился ко мне навстречу.
Так встретились мы после долгой разлуки.
Над нами нависло ночное небо. Тяжелые капли падали с ветвей буков н стучали, как ртуть. Возле карбидного фонаря на мерцавшем целлулоиде планшета лежали игральные розовые кубики с белыми точками на гранях.
Яша отпустил, наконец, мою руку.
– Кости-то правильно сказали, – произнес он. – Вот что значит, ребята, кости из греческой кофейни.
В ответ послышался тихий смех, рассчитанный с партизанской точностью, чтобы и отдать должное шутке и не привлечь врага.
На поляне вместе с Яковом находились только бойцы дежурного отделения, остальные же люди отряда и наши парашютисты спали невдалеке в лесу, в шалашах, которые с изумительной быстротой из ветвей и травы умели строить партизаны.
– Вот теперь мы можем со спокойным сердцем покинуть Чабановку, – сказал Яков. – Все как будто на месте. – Он хотел отдать приказание, но я остановил его.
– Разреши мне немного задержать выход, Яков, – надо проверить свою группу. Кстати, скажи, где командир диверсионной группы?
– Дульник? Скажу я тебе, чертовски же вымотался парнишка, спит, небось, без задних ног…
– Как сказать! – Незаметно подошедший Дульник втиснулся между мною и Яковом. Теперь он обращался только ко мне: – Жаль, что наша встреча после операции немного испорчена… Ждать своего боевого друга и спать без задних ног?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
– Трудновато здесь партизанить, – сказал Студников, – бойся немца и, выходит, татарина.
Мы вышли из пещеры. Моросил дождь. Где-то в стороне с равными промежутками постреливала гаубица. Спускались с трудом, цепляясь за кусты и корни. Чтобы пройти на Чабановку по более торной дороге, надо было вернуться назад и обойти то самое село, которое я уже раз обходил в сумерки. Студников сказал, что надо перейти речку, но, как он выяснил, броды заминированы, а мост охраняется. Решили итти над рекой, не слишком придерживаясь берега, пока не представится случай перебраться на ту сторону. Над селом часто взлетали ракеты. Ноги скользили по камням. Дождь припустил сильнее. Вода стекала по телу, комбинезон и свитер намокли, лямки ранца сильнее давили плечи.
Наконец мы увидели деревья, сваленные буранами в воду. На четвереньках и ползком, обнимая мокрые стволы, мы перебрались на левый берег и сразу попали на дорогу, по которой и решили итти. Теперь итти было гораздо легче.
Изредка резкими голосами вскрикивали птицы. Деревья и скалы приобретали причудливые очертания.
По моим расчетам, надо было уже свернуть на боковые дорожки, к Чабановке.
Вдруг послышались крики, стук кованых копыт. Фыркнула машина, заскрежетала передача. Мы свернули с дороги, присели в кустах. Вскоре между деревьями показались два всадника, разговаривавшие между собой по-татарски. Винтовки лежали у них на луках седел. Запахло взопревшей лошадиной шерстью. Всадники проехали мимо нас, за ними, несколько поодаль – еще один верховой, румын на высокой лошади.
Вслед за ним показалась колонна медленно идущих людей. Впереди колонны ехала штабная бронемашина с низкими бортами и приплюснутым радиатором. Сидевший в машине немец изредка оборачивался и выкрикивал безучастным голосом:
– Шнель! Шнель!..
Отжимая арестованных от кустов, цепью, один за другим, ехали татары на своих мохнатых выносливых лошадках, покрикивая, щелкая плетьми.
Машина проехала возле нас, и между всадниками конвоя мы увидели медленно бредущих по дороге женщин. Они шли в колонне по трое. Некоторые несли на руках детей. Вот ребенок вскрикнул испуганно, как птица, и мать прикрыла ему рот, но тут же конвойный ударил ее плетью.
– Шнель! Шнель! – слышалось впереди за поворотом.
Женщины шли молча, и только один женский голос вдруг прозвучал сдавленно от неизбывного горя:
– Ой, маты моя, маты!..
Нас было четверо. У нас были гранаты и автоматы. Я мог отдать команду атаки, и ребята бы страстно выполнили ее. Но я не имел права на это.
Сквозь какой-то туман я видел татарина в мохнатой папахе, вольно, как степной кочевник, развалившегося в седле, и слышал его веселый крик:
– Бэкир! Вот ту мамашку!..
Послышался свист плети, и чей-то голос выкрикнул из колонны:
– Сволочи! За што ж мы вас годували, проклятых!
– Опять мамашка! Бэкир!
Колонну замыкали немецкие драгуны в стальных шлемах, в накидках, с перевернутыми вниз дулами карабинов. Они проехали звеньями, сонные и мрачные. В каждом звене был вьючный пулемет.
– Шнель! Шнель! – как эхо, доносилось издали.
– Бэкир! – кричал тот же веселый голос.
В эту крымскую мочь мне пришли на память слова украинской думки, слышанные мной от кубанских слепцов:
Зажурилась Україна, що нігде прожити,
Гей, вытоптала орла кіньми маленькії дити,
Ой, маленьких витоптала, великих забрала,
Назад руки постягала, під пана погнала.
Глава пятая
Партизаны Джейлявы
Ночью мы наткнулись на одну из застав Молодежного отряда, выставленную для охраны сборного пункта у Чабановки.
Партизаны окликнули нас, спросили пароль, осветили карманными фонариками и привели на вырубку, с четырех сторон обставленную высокими буковыми стволами.
Командир Молодежного отряда сидел на пне к нам спиной. Несколько партизан стояли возле него, положив руки на автоматы или опершись на винтовки. При свете карбидного фонаря, лежавшего у его широко расставленных ног, командир метал игральные кубики на целлулоид летного планшета.
Сопровождавшие нас остановились в почтительном отдалении, нерешительно переглянулись.
– Доложите командиру, – попросил я.
Молодой человек с круглым курносым лицом, в берете со звездочкой, с автоматом и плеткой в руках посмотрел на меня. Видимо, он колебался, и лишь после того, как я нетерпеливо повторил свою просьбу, он какой-то подпрыгивающей, осторожной походкой, будто не прикасаясь к земле ногами, обутыми в мягкие буйволовые постолы, подошел к командиру сзади, пригляделся к тому, что тот делает, и вернулся.
– Одну минутку, товарищи, – сказал он строго, – командир сейчас занят.
– Чем же он занят?
Партизан в берете скользнул по мне своими быстрыми глазами.
– Гадает.
– Гадает? – Я улыбнулся.
– Так точно. Гадает на своего друга, гвардии капитана Лагунова.
Дело в том, что я не мог назвать заставе свое имя.
И вот теперь Студников не удержался:
– Это и есть гвардии капитан Лагунов.
Командир отряда, сидевший ко мне спиной, обернулся, встал. Свет фонаря падал теперь на него снизу вверх, и я сразу же узнал Яшу Волынского. Это его антрацитовые глаза, всегда излучавшие какое-то теплое сияние, его нижняя немного оттопыренная губа, его привычка стоять, чуть склонившись набок, будто. прислушиваясь.
Яша раздвинул руками партизан, не понимавших, в чем дело, и бросился ко мне навстречу.
Так встретились мы после долгой разлуки.
Над нами нависло ночное небо. Тяжелые капли падали с ветвей буков н стучали, как ртуть. Возле карбидного фонаря на мерцавшем целлулоиде планшета лежали игральные розовые кубики с белыми точками на гранях.
Яша отпустил, наконец, мою руку.
– Кости-то правильно сказали, – произнес он. – Вот что значит, ребята, кости из греческой кофейни.
В ответ послышался тихий смех, рассчитанный с партизанской точностью, чтобы и отдать должное шутке и не привлечь врага.
На поляне вместе с Яковом находились только бойцы дежурного отделения, остальные же люди отряда и наши парашютисты спали невдалеке в лесу, в шалашах, которые с изумительной быстротой из ветвей и травы умели строить партизаны.
– Вот теперь мы можем со спокойным сердцем покинуть Чабановку, – сказал Яков. – Все как будто на месте. – Он хотел отдать приказание, но я остановил его.
– Разреши мне немного задержать выход, Яков, – надо проверить свою группу. Кстати, скажи, где командир диверсионной группы?
– Дульник? Скажу я тебе, чертовски же вымотался парнишка, спит, небось, без задних ног…
– Как сказать! – Незаметно подошедший Дульник втиснулся между мною и Яковом. Теперь он обращался только ко мне: – Жаль, что наша встреча после операции немного испорчена… Ждать своего боевого друга и спать без задних ног?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122