«Нет, к сожалению, нет».
– А я думала, играете, – сказала она. – Вы производите впечатление человека, который столько всего умеет. – Она взглянула на его патрона. – А господин Осокава?
Господин Осокава тоже грустно покачал головой. Вплоть до своего захвата он смотрел на свою жизнь исключительно с точки зрения достижений и успеха. Теперь она представлялась ему длинным списком неудач: он не говорит ни по-английски, ни по-итальянски, ни по-испански. Он не играет на рояле. Он даже никогда не пытался играть на пианино. Им с Гэном ни разу в жизни в голову не приходило такое.
Роксана Косс окинула взглядом комнату, как будто искала своего аккомпаниатора, но тот находился на другом конце земли, и его могилу наверняка уже засыпал ранний шведский снежок.
– Я продолжаю себе повторять, что все это закончится очень скоро, что я просто взяла отпуск от работы. – Она посмотрела на Гэна. – То есть нет, я не считаю, что это отпуск.
– Разумеется.
– Мы сидим в этой ужасной дыре почти две недели. Я никогда не делала перерывов в пении больше чем на неделю, если, конечно, не была больна. Поэтому очень скоро я собираюсь снова начать петь. – Она придвинулась к ним поближе, и они склонились к ней. – Я, конечно, не хочу петь здесь. Я не хочу, чтобы эти гадкие террористы чувствовали себя удовлетворенными. Как вы думаете, мне стоит подождать еще пару дней? Может, они нас отпустят к тому времени? – Она снова оглядела комнату, как будто в поисках пары рук, лежащих на клавиатуре.
– Наверняка здесь кто-нибудь умеет играть, – сказал Гэн.
– Рояль здесь очень хороший. Я сама умею немного играть, только не могу сама себе аккомпанировать. Сомневаюсь, что они специально для меня захватят еще одного аккомпаниатора. – Тут она обратилась непосредственно к господину Осокаве: – Я просто не знаю, что с собой делать, когда не пою. Я абсолютно не умею отдыхать.
– Я ощущаю совершенно то же самое, – ответил господин Осокава. С каждым словом его голос звучал все более глухо. – Когда не могу слушать оперу.
На эти слова Роксана улыбнулась. Какой достойный человек! В глазах других она часто видела страх, временами даже панику. Конечно, в данных обстоятельствах в панике не было ничего постыдного, она сама почти каждую ночь плакала, засыпая. Но, казалось, все это совершенно не касается господина Осокавы, или, по крайней мере, он умел это не показывать. И когда она стояла рядом с ним, то сама не чувствовала паники, хотя и не могла объяснить почему. Рядом с ним у нее возникало чувство, что она уходит с яркого, слепящего света и оказывается в темноте и спокойствии, что она заворачивается в тяжелый бархат театральных занавесей, где ее никто не мог увидеть.
– Помогите мне найти аккомпаниатора, – сказала она ему, – и все наши проблемы будут решены.
На лице ее теперь не было никакой косметики. Первые несколько дней она очень беспокоилась по этому поводу, часто бегала в ванную и красила губы помадой, которую захватила с собой на прием. Потом начала стягивать волосы резинкой и оделась в чью-то чужую одежду, которая не совсем подходила ей по размеру. Господин Осокава думал, что с каждым днем она становится все более милой. Он столько раз хотел попросить ее спеть, но так и не решился, потому что именно из-за его любви к пению они все оказались в этой ужасной дыре. Он даже не решался попросить ее сыграть с ним в карты или узнать ее мнение о гаруа. Он вообще старался ей не надоедать, и Гэну ничего не оставалось, как поступать точно так же. Оба они заметили к тому же, что все мужчины (за исключением священника, которого она не понимала) сгорали от желания с ней говорить и именно поэтому оставляли ее в одиночестве, как будто в этом выражалось их уважение, так что она часами сидела одна. Иногда она плакала, иногда листала книги, иногда дремала на софе. Какое удовольствие было наблюдать за ней, когда она спит! Роксана стала единственной из всех заложников, кому была предоставлена привилегия отдельной спальни и персональной охраны, хотя никто толком не понимал, из каких соображений это делалось: то ли чтобы ее не выпускать из комнаты, то ли чтобы никого туда не впускать. Теперь, когда выяснилось, кто ее охраняет, они начали думать, что, может быть, Кармен нарочно держится вблизи столь важной персоны, чтобы оградить от домогательств саму себя.
– Может, вице-президент играет? – предположил господин Осокава. – Раз у него такое хорошее пианино.
Гэн отправился на поиски вице-президента, который спал в кресле: здоровая щека прижата к плечу, больная наружу, красно-синяя, с черным швом, сделанным Эсмеральдой. Кожа вокруг шва вздулась. Нитки необходимо было удалить.
– Сеньор! – прошептал Гэн.
– Хммм? – произнес Рубен с закрытыми глазами.
– Вы играете на рояле?
– На рояле?
– На том, который в гостиной? Вы умеете на нем играть, сэр?
– Мне притащили его для вечера, – ответил Рубен, стараясь не дать себе проснуться окончательно. Ему снилась Эсмеральда, которая стоит над раковиной и чистит картофель. – Раньше здесь стоял другой, но его унесли, потому что сочли недостаточно хорошим. На самом деле он тоже был хороший, мои дочери брали на нем уроки, но для концерта он оказался недостаточно хорошим. – Его голос был совершенно сонным. – Это не мой рояль. И тот тоже не мой рояль.
– Но вы умеете на нем играть?
– На рояле? – Наконец Рубен выпрямился и взглянул на собеседника более или менее осмысленно.
– Да, на рояле.
– Нет, – сказал он, улыбнувшись. – И это очень стыдно.
Гэн с ним согласился.
– По-моему, вам нужно снять шов.
Рубен потрогал лицо:
– Вы считаете, что он уже готов?
– Я бы именно так и выразился.
Рубен снова улыбнулся, как будто в том, что его кожа заново срослась, была его личная заслуга. Он отправился искать Ишмаэля, чтобы попросить его принести ему сверху маникюрный набор. К счастью, маникюрные ножницы не были конфискованы в качестве оружия.
Гэн решил самостоятельно продолжить поиски нового аккомпаниатора. Никаких особых лингвистических ухищрений от него не требовалось, потому что фортепиано на большинстве языков так и оставалось фортепиано. Конечно, его миссия была бы более успешной, если бы Роксана Косс ему немного помогла, хотя бы жестами, но она стояла с господином Осокавой у окна и смотрела в туманную пустоту, которая за ним разворачивалась.
– Вы играете? – спросил Гэн у русских, которые курили в столовой. Они посмотрели на него сквозь клубы дыма, а затем замотали головами.
– Господи! – воскликнул Виктор Федоров, прижимая руку к сердцу. – Вот, оказывается, чему надо было учиться! Скажите Красному Кресту, чтобы он прислал сюда учителя, и ради нее я тут же научусь играть! – Остальные русские засмеялись и бросили свои карты.
– Фортепиано?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– А я думала, играете, – сказала она. – Вы производите впечатление человека, который столько всего умеет. – Она взглянула на его патрона. – А господин Осокава?
Господин Осокава тоже грустно покачал головой. Вплоть до своего захвата он смотрел на свою жизнь исключительно с точки зрения достижений и успеха. Теперь она представлялась ему длинным списком неудач: он не говорит ни по-английски, ни по-итальянски, ни по-испански. Он не играет на рояле. Он даже никогда не пытался играть на пианино. Им с Гэном ни разу в жизни в голову не приходило такое.
Роксана Косс окинула взглядом комнату, как будто искала своего аккомпаниатора, но тот находился на другом конце земли, и его могилу наверняка уже засыпал ранний шведский снежок.
– Я продолжаю себе повторять, что все это закончится очень скоро, что я просто взяла отпуск от работы. – Она посмотрела на Гэна. – То есть нет, я не считаю, что это отпуск.
– Разумеется.
– Мы сидим в этой ужасной дыре почти две недели. Я никогда не делала перерывов в пении больше чем на неделю, если, конечно, не была больна. Поэтому очень скоро я собираюсь снова начать петь. – Она придвинулась к ним поближе, и они склонились к ней. – Я, конечно, не хочу петь здесь. Я не хочу, чтобы эти гадкие террористы чувствовали себя удовлетворенными. Как вы думаете, мне стоит подождать еще пару дней? Может, они нас отпустят к тому времени? – Она снова оглядела комнату, как будто в поисках пары рук, лежащих на клавиатуре.
– Наверняка здесь кто-нибудь умеет играть, – сказал Гэн.
– Рояль здесь очень хороший. Я сама умею немного играть, только не могу сама себе аккомпанировать. Сомневаюсь, что они специально для меня захватят еще одного аккомпаниатора. – Тут она обратилась непосредственно к господину Осокаве: – Я просто не знаю, что с собой делать, когда не пою. Я абсолютно не умею отдыхать.
– Я ощущаю совершенно то же самое, – ответил господин Осокава. С каждым словом его голос звучал все более глухо. – Когда не могу слушать оперу.
На эти слова Роксана улыбнулась. Какой достойный человек! В глазах других она часто видела страх, временами даже панику. Конечно, в данных обстоятельствах в панике не было ничего постыдного, она сама почти каждую ночь плакала, засыпая. Но, казалось, все это совершенно не касается господина Осокавы, или, по крайней мере, он умел это не показывать. И когда она стояла рядом с ним, то сама не чувствовала паники, хотя и не могла объяснить почему. Рядом с ним у нее возникало чувство, что она уходит с яркого, слепящего света и оказывается в темноте и спокойствии, что она заворачивается в тяжелый бархат театральных занавесей, где ее никто не мог увидеть.
– Помогите мне найти аккомпаниатора, – сказала она ему, – и все наши проблемы будут решены.
На лице ее теперь не было никакой косметики. Первые несколько дней она очень беспокоилась по этому поводу, часто бегала в ванную и красила губы помадой, которую захватила с собой на прием. Потом начала стягивать волосы резинкой и оделась в чью-то чужую одежду, которая не совсем подходила ей по размеру. Господин Осокава думал, что с каждым днем она становится все более милой. Он столько раз хотел попросить ее спеть, но так и не решился, потому что именно из-за его любви к пению они все оказались в этой ужасной дыре. Он даже не решался попросить ее сыграть с ним в карты или узнать ее мнение о гаруа. Он вообще старался ей не надоедать, и Гэну ничего не оставалось, как поступать точно так же. Оба они заметили к тому же, что все мужчины (за исключением священника, которого она не понимала) сгорали от желания с ней говорить и именно поэтому оставляли ее в одиночестве, как будто в этом выражалось их уважение, так что она часами сидела одна. Иногда она плакала, иногда листала книги, иногда дремала на софе. Какое удовольствие было наблюдать за ней, когда она спит! Роксана стала единственной из всех заложников, кому была предоставлена привилегия отдельной спальни и персональной охраны, хотя никто толком не понимал, из каких соображений это делалось: то ли чтобы ее не выпускать из комнаты, то ли чтобы никого туда не впускать. Теперь, когда выяснилось, кто ее охраняет, они начали думать, что, может быть, Кармен нарочно держится вблизи столь важной персоны, чтобы оградить от домогательств саму себя.
– Может, вице-президент играет? – предположил господин Осокава. – Раз у него такое хорошее пианино.
Гэн отправился на поиски вице-президента, который спал в кресле: здоровая щека прижата к плечу, больная наружу, красно-синяя, с черным швом, сделанным Эсмеральдой. Кожа вокруг шва вздулась. Нитки необходимо было удалить.
– Сеньор! – прошептал Гэн.
– Хммм? – произнес Рубен с закрытыми глазами.
– Вы играете на рояле?
– На рояле?
– На том, который в гостиной? Вы умеете на нем играть, сэр?
– Мне притащили его для вечера, – ответил Рубен, стараясь не дать себе проснуться окончательно. Ему снилась Эсмеральда, которая стоит над раковиной и чистит картофель. – Раньше здесь стоял другой, но его унесли, потому что сочли недостаточно хорошим. На самом деле он тоже был хороший, мои дочери брали на нем уроки, но для концерта он оказался недостаточно хорошим. – Его голос был совершенно сонным. – Это не мой рояль. И тот тоже не мой рояль.
– Но вы умеете на нем играть?
– На рояле? – Наконец Рубен выпрямился и взглянул на собеседника более или менее осмысленно.
– Да, на рояле.
– Нет, – сказал он, улыбнувшись. – И это очень стыдно.
Гэн с ним согласился.
– По-моему, вам нужно снять шов.
Рубен потрогал лицо:
– Вы считаете, что он уже готов?
– Я бы именно так и выразился.
Рубен снова улыбнулся, как будто в том, что его кожа заново срослась, была его личная заслуга. Он отправился искать Ишмаэля, чтобы попросить его принести ему сверху маникюрный набор. К счастью, маникюрные ножницы не были конфискованы в качестве оружия.
Гэн решил самостоятельно продолжить поиски нового аккомпаниатора. Никаких особых лингвистических ухищрений от него не требовалось, потому что фортепиано на большинстве языков так и оставалось фортепиано. Конечно, его миссия была бы более успешной, если бы Роксана Косс ему немного помогла, хотя бы жестами, но она стояла с господином Осокавой у окна и смотрела в туманную пустоту, которая за ним разворачивалась.
– Вы играете? – спросил Гэн у русских, которые курили в столовой. Они посмотрели на него сквозь клубы дыма, а затем замотали головами.
– Господи! – воскликнул Виктор Федоров, прижимая руку к сердцу. – Вот, оказывается, чему надо было учиться! Скажите Красному Кресту, чтобы он прислал сюда учителя, и ради нее я тут же научусь играть! – Остальные русские засмеялись и бросили свои карты.
– Фортепиано?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99