Он ее совсем не знал. Он понятия не имел, как она воспримет такое известие. Но тут она дотронулась до его колена точно так же, как человек стоящий касается руки другого, чтобы усилить свою аргументацию. Гэн взглянул на эту знаменитую руку, касавшуюся его ноги, и почувствовал себя сконфуженным.
– По-английски! – потребовала она.
– Они решили стрелять в него, – признался Гэн.
– Но он же мертвый! – уточнила она на тот случай, если они этого еще не поняли. – Как сказать по-испански «мертвый»?
– «Difunto», – ответил Гэн.
– Difunto! – Голос ее повысился до самых верхних регистров. Она встала. В какой-то момент она совершила ошибку, сняв с ног туфли, и теперь в комнате, полной мужчин, казалась совсем крошкой. Даже вице-президент был выше ее на несколько сантиметров. Но когда она расправляла плечи и гордо поднимала голову, она, казалось, вырастала, как будто за годы, проведенные на сцене, научилась управлять не только голосом, но и всем своим телом. А на этот раз ей помог гнев, и она словно возвышалась над всеми окружающими. – Учтите, – обратилась она к командирам, – каждая пуля, выпущенная в этого человека, сперва пройдет через меня! – Она чувствовала себя ужасно виноватой перед аккомпаниатором. Она потребовала у стюардессы, чтобы та нашла ей другое место в самолете, но салон был набит до отказа. В попытках его успокоить она проявила немалую жестокость по отношению к нему.
Она указала пальцем на Гэна, который помялся, но все-таки перевел им то, что она сказала.
Стоящие вокруг, словно на выставке, мужчины горячо одобрили происходящее. Такая любовь! Он умер за нее, она умрет за него!
– Вы захватили одну женщину, американку, и человека, о котором раньше никто на свете не слыхал… но если вы убьете меня, то совершите роковую ошибку… Если вы это сделаете… вам все понятно? – повернулась она к переводчику. – То гнев божий падет на вас и на весь ваш народ!
Без всякого перевода – четкого дословного перевода – все присутствующие прекрасно понимали, о чем она говорит. Точно так же они ее понимали, когда она пела Пуччини по-итальянски.
– Уберите его отсюда! Выбросьте его, если вам надо, за ворота, пусть те, кто там стоит, отправят его домой в гробу! – На Роксану Косс снизошло вдохновение, ее лицо сияло, как у Жанны д'Арк перед сожжением. Закончив свою тираду, она вздохнула во всю глубину своих профессионально разработанных легких, а затем снова села на пол – спиной к командирам. Она приложила голову к груди своего аккомпаниатора. Грудь была совершенно неподвижной, но она заставила себя сохранять спокойствие. Более того, она с удивлением обнаружила, что ей приятно прикасаться к его телу, в недоумении спрашивала себя: неужели именно теперь, после его смерти, она начинает любить его? Чтобы поддержать в себе это чувство, она его поцеловала. Его губы были дряблыми и холодными, под ними ощущалось жесткое сопротивление зубов.
Откуда-то из середины толпы выступил господин Осокава. Он достал из кармана чистый и выглаженный носовой платок. Как дико, подумал он, оказаться в таком унизительном положении, что можешь предложить женщине лишь эту малость. Тем не менее она охотно взяла платок, словно это было как раз то, что ей нужно, и приложила его к глазам.
– Вы все, давайте назад! – скомандовал командир Бенхамин, не желавший становиться свидетелем еще одной трогательной сцены. Сам он тоже отошел, сел в одно из кресел у камина и зажег сигарету. Делать было нечего. Он не мог ее ударить, как, вообще-то говоря, следовало бы сделать, потому что после этого в комнате наверняка начался бы бунт, а он не был уверен, что рядовые бойцы его армии не встанут на ее защиту. Он не понимал только одного: откуда это чувство вины перед аккомпаниатором? Альфредо был прав, этот человек не должен был умереть первым. Иногда ему казалось, что половина всех людей, которых он в жизни знал, уже мертва. Вся штука была в том, что эти люди не просто умирали, но были убиты самыми жестокими способами, что совершенно лишало его по ночам сна. Но этот человек, аккомпаниатор, умер сам по себе, просто умер, а это совершенно другое дело. Он подумал о своем брате, находившемся в тюрьме: он тоже почти что умер, потому что день за днем проводил в холодной, темной дыре. Он надеялся, что его брат продержится еще некоторое время, проживет хотя бы пару дней, до тех пор пока их требования не будут удовлетворены и он сможет выйти на свободу. Смерть аккомпаниатора его взволновала. Оказывается, люди могут умирать просто оттого, что другие люди вовремя не приходят им на помощь. Он посмотрел на дым своей сигареты.
– Отойдите оттуда сейчас же! – вновь скомандовал он толпе, и на этот раз те подчинились. Даже Роксана поднялась на ноги и выполнила команду вместе с остальными. Она выглядела очень усталой. Командир произвел смотр своей армии и дал ей новые указания. Заложники должны были рассесться на стульях и ждать.
Альфредо подошел к телефону и нерешительно взял его в руки, как будто не совсем точно знал, что с ним делать. Война не предусматривала сотовых телефонов, они делали ее какой-то несерьезной. Он пошарил в одном из многочисленных карманов своих защитных штанов, достал оттуда карточку Месснера и набрал его номер. Он сообщил ему, что у них тут появился больной, вернее мертвый, и поэтому им необходимо переговорить об эвакуации тела.
Без аккомпаниатора атмосфера изменилась. При желании данное утверждение можно было бы понять так: «После освобождения ста семнадцати заложников атмосфера изменилась». Или так: «После того как террористы пообещали, что никого не убьют, атмосфера изменилась». На самом деле это было неправдой. Все они переживали именно смерть аккомпаниатора, даже те, кто совсем недавно разлучился с женой или любовницей, кто с тоской смотрел им вслед, когда они двигались по пути к свободе в своих великолепных, но измятых вечерних туалетах. Теперь они думали только об умершем. Они совсем не были с ним знакомы. Многие думали, что он американец. И все они относились к числу тех, чей организм без перебоев вырабатывает инсулин, а вот он умер без инсулина, не желая расставаться с женщиной, которую он любил. Каждый задавал себе вопрос, как бы поступил он сам, и каждый решал для себя, что, пожалуй, ничего подобного не сделал бы. Аккомпаниатор олицетворял собой безрассудство, которое было им свойственно разве что в молодости. Они не понимали только одного: что у Роксаны Косс, которая теперь сидела в уголке громадного дивана и тихонько плакала, уткнувшись в платок господина Осокавы, никогда не было романа со своим аккомпаниатором, что она знала его только в профессиональном качестве, что когда он попытался открыть ей свои чувства, то это оказалось для него катастрофической ошибкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99