- с ужасом спросил Садыков.
Предательство, думал Рустам. Вот он и совершил предательство. Он спрятал эти проклятые сберегательные книжки в толстый том Александра Попа, длинные поэмы которого казались ему невыносимо скучными и противными.
Так он предал свою левую ногу, похороненную на окраине далекого Бухареста.
Г л а в а ш е с т н а д ц а т а я, которая называется
"Ход конем"
Вы затронули тот пресловутый
вопрос о свободе воли, который
является дьявольским соблазном.
А. Д ю м а, Три мушкетера
На столе перед Шариповым лежал бланк протокола розыска с напечатанными в типографии признаками "словесного портрета", так что оставалось их лишь подчеркнуть. Этот словесный портрет был некогда разработан директором института идентификации при Парижской полицейской префектуре Альфонсом Бертильоном - криминалистом, известным не столько успехами в борьбе с преступлениями, сколько собственным преступлением. Это он, выступая по делу Дрейфуса в качестве эксперта, дал лживое заключение, что знаменитое "бордеро" - список секретных документов - составил Дрейфус, хотя в действительности документ был изготовлен Эстергази.
"Рост: высокий (свыше 170 см), низкий (до 165 см), средний, очень высокий, очень низкий".
Шарипов подчеркнул - "низкий".
"Фигура: толстая, полная, средняя, худощавая, тонкая".
"Тонкая".
"Плечи: приподнятые, опущенные, горизонтальные".
Он поколебался и подчеркнул - "опущенные".
"Шея: короткая, длинная, заметен зоб, выступает кадык".
"Длинная".
"Цвет волос: светлые, русые, темно-русые, черные, рыжие, с проседью, седые".
"Русые".
"Цвет глаз: голубые, серые, зеленоватые, карие, черные".
Он жирно подчеркнул - "голубые".
"Лицо: круглое, овальное, прямоугольное, треугольное, пирамидальное, ромбовидное".
Он попытался представить себе пирамидальное лицо, пожал плечами и подчеркнул - "овальное".
"Лоб: высокий, низкий, прямой, скошенный, выступающий".
"Средний, - подумал Шарипов, - средний". И подчеркнул - "низкий, прямой".
"Брови: прямые, дугообразные, широкие, узкие, сросшиеся".
"Дугообразные, узкие".
"Нос: малый, большой, толстый, тонкий, широкий. Спинка носа: вогнутая, прямая, выпуклая, с горбинкой. Основание носа: приподнятое, горизонтальное, опущенное".
Он подчеркнул - "малый, тонкий, прямая, горизонтальное".
"Рот: малый, большой. Углы рта; опущены, приподняты".
"Малый, приподняты".
"Губы: тонкие, толстые, отвисание нижней губы, приподнятость верхней".
Он задумался и подчеркнул - сначала "тонкие", а затем "толстые".
"Подбородок: скошенный, прямой, выступающий, раздвоенный, с ямкой, с поперечной бороздой".
Он подчеркнул - "окошенный".
"Уши: малые, большие, овальные, треугольные, квадратные, круглые. Оттопыренность ушей: верхняя, нижняя, общая. Мочка уха: сросшаяся, отдельная, наклонная, угловатая, овальная".
Шарипов подчеркнул - "малые, овальные, отдельная, овальная".
"Особые приметы: физические недостатки, увечья, повреждения, наросты, бородавки, пятна, рубцы, болезненные движения тела, плешивость, асимметрия лица, татуировка".
На оставленной пустой строчке Шарипов написал: "Правая бровь немного выше левой".
Он снова пересмотрел "словесный портрет". Как мало общего имел он с оригиналом! У нее были синие, а не голубые глаза. И маленькие уши легко краснели, словно освещенные изнутри розовым светом. Она была очень красивой, его Ольга, и никакой словесный портрет не мог дать представления о ее весенней, ликующей красоте.
"Розыск, - думал он. - Розыск. Даже девушку нельзя было бы отличить одну от другой по этому "словесному портрету"... А фотография "человека в афганском халате" имела так мало общего с лицом живого человека, что ее к протоколу розыска незачем было и прилагать. Ограничились "словесным портретом". Глупая, бессмысленная затея. Сотрудник районного отделения милиции подходит к председателю колхоза и расспрашивает: скажите, не видели ли вы такого человека, в таком-то халате, на таком-то коне... Тот, естественно, отвечает - не видел. Вот и все. А мы ждем...
Когда он был на фронте, бывали дни и недели, когда он ощущал такую усталость, что думал: "Хоть бы меня ранило. Не сильно. Чтоб только полежать сутки в полевом госпитале. Отоспаться. Или заболеть..." И завидовал тем, кого легко ранили: отоспятся.
Сейчас у него было такое же чувство страшной, бесконечной усталости, и он поймал себя на том, что завидует лейтенанту Аксенову. Аксенов заболел, простудился, кажется, и попал в госпиталь.
"Но это Аксенову можно заболеть, - думал Шарипов. - А мне нельзя. Мне нужно работать. Мне очень нужно работать на этой проклятой, на этой замечательной работе, где нет никаких правил, где все неизвестно. Где все и всегда неизвестно".
"Боже мой! - думал он. - Можно вычислить орбиту спутника, можно разложить на части атом. Но простейшая вещь - кто из этих туристов бросил в почтовый ящик письмо - узнать нельзя. Нет методов, которые бы помогли это узнать. И если мы будем работать и даже узнаем, кто из них мог бросить это идиотское письмо, то и это ничего не даст. Но нужно работать. "Бороться и искать, найти и не сдаваться", - как писал Каверин. Хорошие, смелые слова. Их следовало бы повесить в вестибюле управления. Бороться и искать... А болеть может себе позволить только Аксенов".
Он избегал говорить с Ольгой об Аксенове. Черт побери, а ведь он побаивался Аксенова. Не Аксенова, а прежних отношений между ним и Ольгой.
"Говори прямо - не отношений, а любви, - поправил он сам себя. Однолетки. Вместе учились, много общих знакомых. Им, наверное, всегда легко друг с другом. А мне, когда мысли заняты другим, приходится притворяться. И Ольга, вероятно, это чувствует. Когда бы не моя работа... но это всегда так будет".
"Хватит, - подумал Шарипов. - Ольгу я люблю. И никому не отдам ее. Но что Аксенов в госпитале - это нужно будет ей сказать. Нельзя не сказать".
Он поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер Ведина, хотя их комнаты были рядом.
- Уже вернулся? - спросил Шарипов. - Я сейчас зайду.
Спор их начался в кабинете Ведина, когда они оба склонились над картой, сплошь заполненной коричневой краской, то более темной, то более светлой.
Для себя Ведин всегда знал: вот этот шар можно забить, а этот нельзя. Знал он это потому, что опыт прежних игр на бильярде показал, что такой шар ему случалось забивать, а такой он пробовал, но это оказывалось невозможным. Но он редко мог определить, по какому шару ударит Шарипов, и почти никогда не знал, упадет ли в лузу шар, по которому бил Шарипов, или не упадет. Удары Шарипова всегда бывали неожиданными, а комбинации иногда казались совершенно немыслимыми.
"Какой бы новый вопрос ни возникал, он всегда ищет прецедент, подумал Шарипов о своем товарище и начальнике. - Он всегда считает, что нужно поступать так же, как уже когда-то поступали, только с учетом допущенных ошибок".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Предательство, думал Рустам. Вот он и совершил предательство. Он спрятал эти проклятые сберегательные книжки в толстый том Александра Попа, длинные поэмы которого казались ему невыносимо скучными и противными.
Так он предал свою левую ногу, похороненную на окраине далекого Бухареста.
Г л а в а ш е с т н а д ц а т а я, которая называется
"Ход конем"
Вы затронули тот пресловутый
вопрос о свободе воли, который
является дьявольским соблазном.
А. Д ю м а, Три мушкетера
На столе перед Шариповым лежал бланк протокола розыска с напечатанными в типографии признаками "словесного портрета", так что оставалось их лишь подчеркнуть. Этот словесный портрет был некогда разработан директором института идентификации при Парижской полицейской префектуре Альфонсом Бертильоном - криминалистом, известным не столько успехами в борьбе с преступлениями, сколько собственным преступлением. Это он, выступая по делу Дрейфуса в качестве эксперта, дал лживое заключение, что знаменитое "бордеро" - список секретных документов - составил Дрейфус, хотя в действительности документ был изготовлен Эстергази.
"Рост: высокий (свыше 170 см), низкий (до 165 см), средний, очень высокий, очень низкий".
Шарипов подчеркнул - "низкий".
"Фигура: толстая, полная, средняя, худощавая, тонкая".
"Тонкая".
"Плечи: приподнятые, опущенные, горизонтальные".
Он поколебался и подчеркнул - "опущенные".
"Шея: короткая, длинная, заметен зоб, выступает кадык".
"Длинная".
"Цвет волос: светлые, русые, темно-русые, черные, рыжие, с проседью, седые".
"Русые".
"Цвет глаз: голубые, серые, зеленоватые, карие, черные".
Он жирно подчеркнул - "голубые".
"Лицо: круглое, овальное, прямоугольное, треугольное, пирамидальное, ромбовидное".
Он попытался представить себе пирамидальное лицо, пожал плечами и подчеркнул - "овальное".
"Лоб: высокий, низкий, прямой, скошенный, выступающий".
"Средний, - подумал Шарипов, - средний". И подчеркнул - "низкий, прямой".
"Брови: прямые, дугообразные, широкие, узкие, сросшиеся".
"Дугообразные, узкие".
"Нос: малый, большой, толстый, тонкий, широкий. Спинка носа: вогнутая, прямая, выпуклая, с горбинкой. Основание носа: приподнятое, горизонтальное, опущенное".
Он подчеркнул - "малый, тонкий, прямая, горизонтальное".
"Рот: малый, большой. Углы рта; опущены, приподняты".
"Малый, приподняты".
"Губы: тонкие, толстые, отвисание нижней губы, приподнятость верхней".
Он задумался и подчеркнул - сначала "тонкие", а затем "толстые".
"Подбородок: скошенный, прямой, выступающий, раздвоенный, с ямкой, с поперечной бороздой".
Он подчеркнул - "окошенный".
"Уши: малые, большие, овальные, треугольные, квадратные, круглые. Оттопыренность ушей: верхняя, нижняя, общая. Мочка уха: сросшаяся, отдельная, наклонная, угловатая, овальная".
Шарипов подчеркнул - "малые, овальные, отдельная, овальная".
"Особые приметы: физические недостатки, увечья, повреждения, наросты, бородавки, пятна, рубцы, болезненные движения тела, плешивость, асимметрия лица, татуировка".
На оставленной пустой строчке Шарипов написал: "Правая бровь немного выше левой".
Он снова пересмотрел "словесный портрет". Как мало общего имел он с оригиналом! У нее были синие, а не голубые глаза. И маленькие уши легко краснели, словно освещенные изнутри розовым светом. Она была очень красивой, его Ольга, и никакой словесный портрет не мог дать представления о ее весенней, ликующей красоте.
"Розыск, - думал он. - Розыск. Даже девушку нельзя было бы отличить одну от другой по этому "словесному портрету"... А фотография "человека в афганском халате" имела так мало общего с лицом живого человека, что ее к протоколу розыска незачем было и прилагать. Ограничились "словесным портретом". Глупая, бессмысленная затея. Сотрудник районного отделения милиции подходит к председателю колхоза и расспрашивает: скажите, не видели ли вы такого человека, в таком-то халате, на таком-то коне... Тот, естественно, отвечает - не видел. Вот и все. А мы ждем...
Когда он был на фронте, бывали дни и недели, когда он ощущал такую усталость, что думал: "Хоть бы меня ранило. Не сильно. Чтоб только полежать сутки в полевом госпитале. Отоспаться. Или заболеть..." И завидовал тем, кого легко ранили: отоспятся.
Сейчас у него было такое же чувство страшной, бесконечной усталости, и он поймал себя на том, что завидует лейтенанту Аксенову. Аксенов заболел, простудился, кажется, и попал в госпиталь.
"Но это Аксенову можно заболеть, - думал Шарипов. - А мне нельзя. Мне нужно работать. Мне очень нужно работать на этой проклятой, на этой замечательной работе, где нет никаких правил, где все неизвестно. Где все и всегда неизвестно".
"Боже мой! - думал он. - Можно вычислить орбиту спутника, можно разложить на части атом. Но простейшая вещь - кто из этих туристов бросил в почтовый ящик письмо - узнать нельзя. Нет методов, которые бы помогли это узнать. И если мы будем работать и даже узнаем, кто из них мог бросить это идиотское письмо, то и это ничего не даст. Но нужно работать. "Бороться и искать, найти и не сдаваться", - как писал Каверин. Хорошие, смелые слова. Их следовало бы повесить в вестибюле управления. Бороться и искать... А болеть может себе позволить только Аксенов".
Он избегал говорить с Ольгой об Аксенове. Черт побери, а ведь он побаивался Аксенова. Не Аксенова, а прежних отношений между ним и Ольгой.
"Говори прямо - не отношений, а любви, - поправил он сам себя. Однолетки. Вместе учились, много общих знакомых. Им, наверное, всегда легко друг с другом. А мне, когда мысли заняты другим, приходится притворяться. И Ольга, вероятно, это чувствует. Когда бы не моя работа... но это всегда так будет".
"Хватит, - подумал Шарипов. - Ольгу я люблю. И никому не отдам ее. Но что Аксенов в госпитале - это нужно будет ей сказать. Нельзя не сказать".
Он поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер Ведина, хотя их комнаты были рядом.
- Уже вернулся? - спросил Шарипов. - Я сейчас зайду.
Спор их начался в кабинете Ведина, когда они оба склонились над картой, сплошь заполненной коричневой краской, то более темной, то более светлой.
Для себя Ведин всегда знал: вот этот шар можно забить, а этот нельзя. Знал он это потому, что опыт прежних игр на бильярде показал, что такой шар ему случалось забивать, а такой он пробовал, но это оказывалось невозможным. Но он редко мог определить, по какому шару ударит Шарипов, и почти никогда не знал, упадет ли в лузу шар, по которому бил Шарипов, или не упадет. Удары Шарипова всегда бывали неожиданными, а комбинации иногда казались совершенно немыслимыми.
"Какой бы новый вопрос ни возникал, он всегда ищет прецедент, подумал Шарипов о своем товарище и начальнике. - Он всегда считает, что нужно поступать так же, как уже когда-то поступали, только с учетом допущенных ошибок".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95