А зона забурлила. Смена отказалась входить в производственный сектор. Это еще не бунт, даже не забастовка, но вспыхнуть может в любой момент. Вы понимаете последствия?
— Пожалуй, да, — ответил Обнорский.
— Навряд ли вы понимаете, Андрей Викторович… Может быть, и я не понимаю до конца. (Кум махнул рукой. Видно было, что он даже сейчас, по прошествии стольких лет, взволнован…) Может, и я не все понимаю. Да… зона бурлит. Раздаются выкрики уже: где Чурбанов? Где этот урод? А Чурбанова срочно поместили в ШИЗО. Не с репрессивной целью, как вы понимаете, а дабы спрятать… хоть за это спасибо.
— Считаете, с ним могли расправиться?
— Если вы имеете в виду — убить, то, разумеется, нет. Кому это нужно? Но какие-то эксцессы были вполне вероятны… Однако ж организаторы этой провокации сами растерялись…
— Провокации? — спросил Обнорский с удивлением.
— Андрей! Неужели вы всерьез считаете, что газеты попали в зону по недосмотру? Вся печатная продукция, поступающая в места лишения свободы, подлежит цензуре. И цензоры вполне квалифицированно отсекают материалы, провоцирующие осужденных… Случайность здесь исключена.
— А цель?
— Цель-то? Свалить Жарова. Кое-кому он здорово мешал. Потому и не сообщали Ивану Данилычу о ситуации, пока один из моих оперов втихаря не вышел в город и уж из города связался со мной… Мы с Данилычем мчались как чумовые… вовремя успели. Еще немного — и пришлось бы вводить в зону войска. А это — такое ЧП, что не дай-то Бог! Даже если один-единственный человек объявляет голодовку — мы обязаны срочно докладывать Москве. …А зона шумит. Как всегда и везде, нашлись крикуны, которым хочется бузы. Прозвучали крики: бей стекла! Круши! Громи! Ветераны, конечно, пытаются людей образумить: вы что? Введут войска, дадут понюхать черемухи, отоварят дубинками и правых, и виноватых, без разбору… Но обстановка все равно продолжает накаляться. Вот в такой-то момент мы и приехали. Данилыч обратился к людям… А его, ты знаешь, слушают. Успокоил. Пообещал: Чурбанов в зоне не останется, будет этапирован в Свердловский СИЗО. Журналистов в зону больше никогда не пустят.
Кум замолчал. Лоб прорезали глубокие складки. Видимо, он снова пережил напряжение того критического момента, когда несколько сот озлобленных мужиков, подогреваемых крикунами, были в двух шагах от взрыва. История тюрем вообще, и российских в частности, знает немало бунтов. Последствия некоторых были ужасны… А ведь очень часто начиналось с событий мелких, ничтожных по сути своей. Но оборачивалось все большой кровью. Трагедией. Кошмаром.
— Что же дальше, Валерий Василич? — спросил Андрей. В нем жил инстинкт журналиста, привычка и потребность добывать информацию. Обнорский сам удивлялся некоторой абсурдности ситуации: ему только что объявили о свободе… Ему сказали: ты свободен!… а он с ходу берет интервью — вместо того чтобы бежать бегом из зоны, орать песни, смеяться, ходить на руках.
— Дальше-то? Генерал-полковника Чурбанова перевели в СИЗО, где он и прокантовался до девяносто третьего года, пока Ельцин его не помиловал… Работал — истопником… Вот и все, пожалуй… вот и все.
Обнорский понимал, что многого кум ему не рассказал. Что-то скрыл, что-то подретушировал… Да и рассказывал-то, видно, не просто так, а с известным умыслом, как бы предупреждая: писать о зоне необходимо с умом, с чувством ответственности. Неосторожное слово, произнесенное на воле, может вызвать раздражение. А на зоне — взрыв. Кум улыбнулся, сказал:
— Да ладно… что теперь вам эти лагерные истории? Поди, захотите все это забыть поскорее?
— Нет, Валерий Василич, не захочу. Это моя жизнь и забывать ее я не хочу, да и не имею прав…
— Слава Богу, коли так. Я тоже считаю, что человек не имеет права забывать. — Кум побарабанил пальцами по столешнице. — Ну так что, Андрей Викторович, хотите нас покинуть прямо сейчас? Я могу вас запросто устроить в гостиницу без всяких документов… Бесплатно. У меня есть такая возможность. Переночуете на воле, а утром все оформим.
— Спасибо, — ответил журналист, — но я бы хотел с друзьями попрощаться. А уж завтра…
— Ну, воля ваша.
Слегка нетрезвого (да еще и вооруженного самурайским мечом) Обнорского кум лично сопроводил в отряд. Стоял очень теплый майский вечер, тринадцатая зона готовилась к отбою. На вахте Обнорского встретил Зверев. Он якобы курил и трепался с вахтером, но на самом деле ждал Андрея. Вахтер с интересом уставился на кума, который попрощался с Обнорским за руку. С интересом втянул носом воздух, когда журналист подошел к Звереву. Хотел что-то сказать, но не сказал ничего.
— Ну? — спросил Сашка.
— Вот, — выдохнул Андрей густой коньячный запах и протянул Сашке постановление. Зверев быстро прочитал, посмотрел на Обнорского блестящими глазами. Потом прочитал еще раз и обнял Андрея за плечи.
— С кумом, значит, пьешь, собака? — шепнул он в ухо. — А с завхозом слабо нажраться по такому случаю?
— Не слабо, — шепнул в ответ журналист, вооруженный справкой и самурайским мечом. Зверев и Обнорский направились в отряд. Вахтер проводил их подозрительным взглядом, почесал в затылке.
— Не слабо, Саша, — шепнул Обнорский. — Нажремся в три звезды!
Пили они очень мало — символически — по глотку. Больше разговаривали.
— Вот так, Саня, — сказал Обнорский, — уже через два-три дня я смогу начать проверку того, при каких обстоятельствах господин Медынцев получил в подарок тот порноальбомчик. И главное — от кого?
— Из Торонто будешь проверку проводить? — спросил Зверев.
— Какое на хрен Торонто? Очнись, Саня… Я еду в Питер, домой.
— Ты уверен? — сказал Сашка, поигрывая самурайским мечом.
— Да, — ответил Андрей твердо, — уверен.
— А я нет.
— Почему же?
— А потому что дамочка вложила за тебя свои миллионы… Фактически она тебя купила. И теперь захочет получить свою собственность на блюдечке с голубой каемочкой, да еще и перевязанной лентой с бантиком. С доставкой на дом, в город-герой Торонто.
— Брось, Саша… Катя купила не меня, а свободу для меня. И она совсем не тот человек, чтобы выставлять какие-то требования. Ты же ее не знаешь.
Зверев плеснул в кружки немного водки, показал глазами: давай.
— Давай, — кивнул Обнорский. — За что?
— А все за то же: конец срока неизбежен, как социалистическая революция трудящихся.
Обнорский усмехнулся: час назад тот же тост произнес подполковник Петров. Только про революцию он ничего не сказал… выпили.
— Так что, Саша, скоро я буду дома… День-другой отдохну — и за работу. Давай-ка обсудим наши первоочередные шаги.
— Давай обсудим, — согласился Зверев. — Хотя я думаю, что твои друзья на воле ждут тебя с большим нетерпением и уже начинают готовить твой отъезд в Забугорию… к израильско-шведско-канадской тетушке, которая выкупает русских журналистов и сидит на мешке с баксами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98