— Осужденный Зверев! Ко мне, с вещами! Когда здоровенный зэк, перед которым на снегу стояли два баула, выпрямился, начальник конвоя удовлетворенно усмехнулся — вот что значит опыт, вычислил-таки бээсника влет, проинтуичил безошибочно.
Между тем осужденный ловко подхватил свои сумки и быстро, но без суеты, преодолел короткую дистанцию до «Столыпина». Остановившись перед прапорщиком, зэк отрапортовал глухо:
— Осужденный Зверев Александр Андреевич, статья сто сорок восьмая, часть третья…
Начальник конвоя посмотрел на Зверева с интересом — статья сто сорок восемь (да еще часть третья) — это ведь самая что ни на есть боевая бандитская статья — вымогательство в составе организованной группы. Что ж ты, хлопец, наколбасил такого, что тебе шестерку влепили, — с интересом подумал прапорщик, а вслух спросил негромко и с едва заметными нотками сочувствия в голосе:
— Ты кем был-то, ментом или зеленым? А? Или прокурорским? А может, комитетчиком?
В вопросе прозвучала извечная ревность внутренних войск ко всем остальным составляющим правоприменительской системы — офицеры и прапорщики внутренних войск хоть и относились к МВД, но носили обычную общеармейскую форму, за что их и называли зелеными сотрудники милиции, придумавшие даже шутливую присказку мент зеленому не кент. Впрочем, именно милиция была все-таки наиболее близкой родственницей внутренним войскам. Комитетчиков, сотрудников прокуратуры и судей вэвэшники вообще не переваривали…
Зверев глянул на прапорщика исподлобья. В его серых прищуренных глазах мелькнул какой-то странный огонек:
— Уголовный розыск, капитан.
— О-о, — протянул начальник конвоя и неожиданно улыбнулся. — Сыскарь, значит? А как влетел-то?
Зверев невесело усмехнулся, искорки в его глазах погасли:
— Да… Долго рассказывать… В деле все написано…
— Понятно, — кивнул прапорщик и добавил почти по-свойски. — Ладно, давай, загружайся… Если чего нужно будет — вызовешь меня через бойца, когда тронемся…
— Спасибо… — тихо ответил бывший капитан и полез по лесенке в вагон.
«Столыпин» был еще пуст. Солдат-конвойщик открыл Звереву дверь в его купе. Осужденный шагнул в темную клетушку и огляделся. Там, где в настоящих купе предусмотрено окно — была глухая стенка. Дверь клетушки представляла собой металлическую раму, затянутую сеткой Рабица — с обязательной кормушкой посередине. Вагонная камера сияла чистотой, если слово сияла вообще можно было применить в данном конкретном случае — как ни крути, а выделенное бээснику помещение навевало мысли довольно угрюмые… Четыре жесткие полки не радовали излишествами — ни одеял, ни матрасов, ни подушек, ни, тем более, постельного белья этапнику не полагалось.
Зверев устало опустился на нижнюю полку и расстегнул куртку — в изоляторе его предупреждали, что в «Столыпине» можно закоченеть от холода, но, видимо, это предупреждение относилось к разряду так называемых страшилок — в вагоне было очень тепло, почти жарко, и бывший капитан почувствовал, как его тело покрывается испариной. Зверев быстро разделся, куртку положил на полку вместо матраса, а теплый свитер скатал в плотный валик — чем не подушка? Сапоги бээсник стаскивать с себя не стал — знал, что его еще обязательно придут обыскивать, так какой смысл растягиваться на полке с комфортом, если через несколько минут все равно придется вскакивать? К обыску Александр был готов — ничего запрещенного он с собой не брал, но барахла в двух баулах хватало — бывшего капитана предупреждали, что настоящей валютой на той зоне, куда он следовал, считаются одежда, шоколад и сигареты…
«Столыпин» постепенно заполнялся, этапники гомонили, возились в клетушках, конвоиры покрикивали на них — словом, шла обычная предотъездная суета.
Видимо, к «Столыпину» подъехал еще один автозак — Зверев услышал какой-то шум в тамбуре, а потом мимо его купе быстро проскочили одна за другой три женщины — Александр не успел даже разглядеть их толком — молодые ли, старые ли, симпатичные или страшные, как вся арестантская жизнь. Зэки из общаковых клетей к попутчицам, скорее всего, тоже присмотреться не могли, но тем не менее встретили их восторженным гулом — а как еще должны реагировать на женщин грубые мужики, измученные длительным сексуальным воздержанием? Немедленно начались жеребячьи заигрывания, незатейливые такие, простые и беспонтовые, типа: Эй, милые, сестренки-уркаганочки, не смерзлось ли у вас чего на морозе, а то ведь и отогреть сможем, долбильные агрегаты имеются! Зэчки отвечали на заигрывания так же грубо, но обнадеживающе. Арестанты заволновались, и сержанту-конвоиру пришлось даже рявкнуть на них:
— Э, урла, хорош базарить, пока я за вас не взялся!
Этапники попритихли, а одна бабенка сразу же обидно засмеялась:
— Ну что, мальчики, долбилки-то свяли напрочь? Кавалеры херовы… Придется, видать, к сержантику на погрев проситься — у таких голосистых хрен обычно увесистый, не даст пропасть невинно засуженной…
Зэки заржали, сержант матюгнулся — но без злобы, скорее, даже снисходительно — оно и понятно: мужику польстило.
Атмосфера искусственного и полуистеричного веселья, воцарившаяся в вагоне, не затронула, пожалуй, одного только Зверева. Бывший капитан даже слегка поморщился от похабных шуток-завлекушек. В изоляторе на Лебедева Александр видел нескольких зэчек и хорошо знал, что стоит за их прибаутками на генитальные темы. А стояли за ними, как правило, простой бабий голод и желание забеременеть — от кого угодно, но забеременеть. Беременным ведь и питание хорошее положено, и работы легкие, да и вообще — хозяину в зоне детский сад не нужен, молодые мамаши часто на воле оказываются задолго до окончания реального, отмеренного судом, срока. Так что ребенок для зэчки — это ключ к той двери, за которой свобода… Поэтому-то многие женщины-осужденные используют любую возможность, чтобы перепихнуться — с конвоиром ли, с братишкой-зэком, какая, в общем-то разница…
А конвоиры в «столыпинах» частенько шли женщинам навстречу — и сами утешали зэчек, и этапникам, ежели у тех было чем за сексуальный час расплатиться — не препятствовали. Главное, чтобы все по уму делалось, без изнасилований, а по доброму человеческому согласию, тогда — всем хорошо кроме инструкции, которую нарушали. Ну так ведь инструкция — это всего лишь несколько листочков бумаги, ей больно и обидно не бывает…
…Хоть и покоробило от грубых зэковских шуток Зверева, но и его собственные мысли неожиданно свернули на сексуальную тему — точнее, это были даже не мысли, а внезапно возникшие в мозгу образы — в том числе и те, которые Александр гнал от себя, которые старался забыть, чтоб сердце не рвать… Человеческое сознание — штука абсолютно загадочная, ассоциативно возникающие цепочки образов — непредсказуемы… Иногда самая грязная, самая похабная шутка способна заставить человека вспомнить вдруг что-то очень чистое и светлое… Или то, что ему кажется светлым и чистым…
…Вспыхнувшая перед глазами бывшего капитана картинка была настолько живой, что он даже забыл на несколько мгновений, где находится, словно перенесся из «Столыпина» в гораздо более уютное место — двухкомнатную квартиру на Лиговке… Полумрак, тени мечутся по комнате от дрожащих язычков пламени на свечах… Настя очень любила зажигать свечи в спальне… Хотя — почему любила, она и сейчас любит, наверное… Отблески живого огня осторожно гладят покрытое любовной испариной красивое женское тело… Сейчас, сейчас Настя сядет на кровати, обхватит ноги руками и опустит голову на колени… Когда Анастасия садилась именно так, Сашка всегда ощущал прилив бешеного желания… Волосы рассыпаются по обнаженным ногам… Мечутся по спальне тени… Ваша Честь, поцелуй меня… еще… еще… родная ты моя… Настя… любимая… еще… Стоны, сквозь которые трудно разобрать слова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98