А мы ходим на работу с температурой, с давлением… так надо. Любушкин грустно улыбнулся.
— Чему улыбаешься, Михалыч? — спросил Рощин удивленно.
— Да так… Слушай, Сергей Владимирыч, как можно растолковать значение слова подлечиться? Просвети серость.
— Это ты к чему? — Рощин почувствовал в словах друга какой-то подвох.
— Ты ответь, — сказал Любушкин серьезно. — Тебя полковник спрашивает.
— Полковник — это круто, — вздохнул Рощин. — Подлечиться, говоришь? Ну, наверно, можно перевести как немного подправить здоровье.
— Во! — Любушкин поднял указательный палец. — Немного. А нам ты нужен здоровый. Считай, что это приказ. Лечись.
— Понял, не дурак. А медики, знаешь, чего говорят?
Любушкин посмотрел вопросительно. Он начал вынимать из сумки передачку. Рощин хмыкнул:
— Они говорят: нужно меньше волноваться. Беречь себя.
— Правильно говорят, — сказал Любушкин с иронией.
Оба улыбнулись. Они-то знали, как удается беречь себя на этой работе. И как получается меньше волноваться.
— Ну, как там у вас? — спросил Рощин. В палате никого, кроме них, не было. Трое его сопалатников ушли смотреть телевизор. Говорить никто не мешал.
— А чего ты спрашиваешь? — в голосе Любушкина звучало ехидство. — Ты же сегодня уже трижды звонил на службу.
— Не-е, дважды, — ответил Рощин. Через пять минут они говорили о работе.
* * *
Игорь Шалимов в этот день тоже закончил работу рано. В семь часов вечера он был уже дома. Разделся в прихожей, привычно чмокнул жену в щеку, спросил сына об оценках и, не дослушав ответа, прошел к себе в комнату. Катерина почувствовала его настроение, вошла следом. Игорь наливал в фужер водку.
— Что-то случилось? — спросила она мягко, глядя, как наполняется «смирновской» фужер, предназначенный для вина.
— Нет, ничего… просто устал. Штирлиц улыбнулся. Он прекрасно владел голосом, мимикой, но обмануть жену не мог.
— Подожди, я хоть закусить тебе принесу.
— Ерунда, Катя, не надо… спасибо. Он махом выпил граммов сто пятьдесят водки. Выдохнул. Подмигнул жене. Игорь знал, что Катерину ему не обмануть. Двенадцать лет совместной жизни — этим сказано все. Он никогда не посвящал жену в свои служебные дела. Очень много было в них такого, о чем он и сам хотел бы забыть. Отличная четырехкомнатная квартира, машина, комфортабельный быт, возможность отдыхать с семьей за границей — все это куплено дорогой ценой.
Катя присела на край стола. Юбка натянулась, очерчивая ногу. После двенадцати лет брака жена все так же возбуждала Игоря. Он провел рукой по колену в скользком нейлоне. Она улыбнулась.
— Ужинать будешь, опер?
— Попозже, ладно? Сейчас мне нужно поработать.
Катя покосилась на бутылку, пожала плечами и вышла, прикрыв дверь. Штирлиц опустился в кресло, плотно сжал лицо руками. Хотелось завыть, разбить кому-нибудь морду. Последнее время все шло как-то не так, наперекосяк… Обычная, довольно грязная работа, превратилась в очень грязную. В беспредельную. Винить в этом некого, знал, на что шел, нанимаясь к Короткову. Потом шаг за шагом делал уступки, увязал все глубже, глубже. Зарабатывал. За год всего переехал из трехкомнатной хрущобы в четырехкомнатные апартаменты улучшенной планировки. Поменял тачку, перевел сына в дорогую школу, купил мебель, аппаратуру… еще много чего купил. Совесть продал.
Игорь закурил, протянул руку к бутылке. Передумал. Сейчас нужна трезвая голова. Нужно спокойно обдумать выход. Последнее время все шло не так. Известный отпечаток накладывали приближающиеся выборы в ЗАКС. Босс нервничал, нагружал работой до края и выше. Примерно час назад Штирлиц-Шалимов узнал, что в больнице скончался избитый накануне отставной моряк-правдолюбец. Это могло сильно осложнить ситуацию. Конфликт между Коротковым и правдолюбцем лежал на поверхности. Прокуратура не сможет пройти мимо. Шалимов был против этой акции, непосредственного отношения к ней не имел. Ну и что? Все равно противно. Да еще неизвестно, что накопают прокурорские и ребята с убойного отдела?
По Дуче получалось тоже скверно. Все фигуранты исчезли. За Семой остался немалый должок. Коротков сразу предположил, что еврей хочет продинамить. Штирлиц заявил, что это исключено… Теперь шеф рвет и мечет. Сто пятьдесят тонн зелени — большие деньги, но Игорь был уверен, что в интересе Сергея Палыча кроется нечто большее. Он не мог понять — что же именно? Опыт подсказывал ему, что в реальной криминальной практике все имеет конкретные, как правило — корыстные, причины и вполне предсказуемые действия и следствия. Происходящие же вокруг Дуче события никак не укладывались в привычные схемы… Таинственный чемоданчик, взрыв, смерть Петровича, почти одновременное исчезновение всех персонажей. Бред какой-то. Бульварный роман, детективщина.
Штирлиц закурил новую сигарету. Он тянул время, не хотел признаться самому себе в том, что его тревожило больше всего на самом деле. Смерть Петровича? Нет. Смерть моряка-правдоискателя? Ерунда. Здесь он непричастен. А если бы и был причастен — это нужно доказать. Потеря ста пятидесяти тысяч баксов? Тоже ерунда. Коротков не так беден, переживет.
По настоящему Штирлица тревожило задание, которое дал ему шеф совсем недавно. Собственно, не задание даже, а поручение изучить обстановку по адресу: набережная канала Грибоедова, 91. Поручение не понравилось Игорю сразу. Он предположил, что тут может иметься в виду заказуха. Сегодня он выяснил, кто живет в доме 91 на канале Грибоедова. То есть народу там живет немало… Но когда Штирлиц пробежал глазами список жильцов, он сразу вычленил одну-единственную фамилию.
И ему стало страшно.
Так страшно, как никогда раньше в жизни не было. Разве что, может быть, в детстве… Он лихорадочно пытался найти выход — и не видел его. Позвонить в ФСБ? И что? У тебя нет ни одного факта! А если бы были? Если бы факты были… лучше и не думать.
Другой вариант — обращение в прессу. А? Как насчет обращения в прессу? Анонимно, без личных контактов… Ну, предположим. Только предположим, не более того. К кому? Шалимов быстро перебрал в уме основные питерские СМИ. Все было не то. Ботва, как скажет сын, ботва… Стоп! А если к Обнорскому, в АЖР?
…К Обнорскому, к Обнорскому… в Агентство «Золотая пуля»! Мысль показалась заманчивой, но после трехминутного обдумывания Штирлиц отбросил ее. Он еще не знает, что вернется к этой мысли месяц спустя.
* * *
Птица прошел в кухню. Света он не включал, достаточно было того, что давал уличный фонарь. На кухонном столе белел листок бумаги. «Алексей, продукты в холодильнике. Я буду около восьми, никуда не выходите. Примите лекарство. Борис». Таблетка лежала на скатерти, как маленький островок в океане. Птица повертел ее и, стиснув сильными пальцами, раскрошил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Чему улыбаешься, Михалыч? — спросил Рощин удивленно.
— Да так… Слушай, Сергей Владимирыч, как можно растолковать значение слова подлечиться? Просвети серость.
— Это ты к чему? — Рощин почувствовал в словах друга какой-то подвох.
— Ты ответь, — сказал Любушкин серьезно. — Тебя полковник спрашивает.
— Полковник — это круто, — вздохнул Рощин. — Подлечиться, говоришь? Ну, наверно, можно перевести как немного подправить здоровье.
— Во! — Любушкин поднял указательный палец. — Немного. А нам ты нужен здоровый. Считай, что это приказ. Лечись.
— Понял, не дурак. А медики, знаешь, чего говорят?
Любушкин посмотрел вопросительно. Он начал вынимать из сумки передачку. Рощин хмыкнул:
— Они говорят: нужно меньше волноваться. Беречь себя.
— Правильно говорят, — сказал Любушкин с иронией.
Оба улыбнулись. Они-то знали, как удается беречь себя на этой работе. И как получается меньше волноваться.
— Ну, как там у вас? — спросил Рощин. В палате никого, кроме них, не было. Трое его сопалатников ушли смотреть телевизор. Говорить никто не мешал.
— А чего ты спрашиваешь? — в голосе Любушкина звучало ехидство. — Ты же сегодня уже трижды звонил на службу.
— Не-е, дважды, — ответил Рощин. Через пять минут они говорили о работе.
* * *
Игорь Шалимов в этот день тоже закончил работу рано. В семь часов вечера он был уже дома. Разделся в прихожей, привычно чмокнул жену в щеку, спросил сына об оценках и, не дослушав ответа, прошел к себе в комнату. Катерина почувствовала его настроение, вошла следом. Игорь наливал в фужер водку.
— Что-то случилось? — спросила она мягко, глядя, как наполняется «смирновской» фужер, предназначенный для вина.
— Нет, ничего… просто устал. Штирлиц улыбнулся. Он прекрасно владел голосом, мимикой, но обмануть жену не мог.
— Подожди, я хоть закусить тебе принесу.
— Ерунда, Катя, не надо… спасибо. Он махом выпил граммов сто пятьдесят водки. Выдохнул. Подмигнул жене. Игорь знал, что Катерину ему не обмануть. Двенадцать лет совместной жизни — этим сказано все. Он никогда не посвящал жену в свои служебные дела. Очень много было в них такого, о чем он и сам хотел бы забыть. Отличная четырехкомнатная квартира, машина, комфортабельный быт, возможность отдыхать с семьей за границей — все это куплено дорогой ценой.
Катя присела на край стола. Юбка натянулась, очерчивая ногу. После двенадцати лет брака жена все так же возбуждала Игоря. Он провел рукой по колену в скользком нейлоне. Она улыбнулась.
— Ужинать будешь, опер?
— Попозже, ладно? Сейчас мне нужно поработать.
Катя покосилась на бутылку, пожала плечами и вышла, прикрыв дверь. Штирлиц опустился в кресло, плотно сжал лицо руками. Хотелось завыть, разбить кому-нибудь морду. Последнее время все шло как-то не так, наперекосяк… Обычная, довольно грязная работа, превратилась в очень грязную. В беспредельную. Винить в этом некого, знал, на что шел, нанимаясь к Короткову. Потом шаг за шагом делал уступки, увязал все глубже, глубже. Зарабатывал. За год всего переехал из трехкомнатной хрущобы в четырехкомнатные апартаменты улучшенной планировки. Поменял тачку, перевел сына в дорогую школу, купил мебель, аппаратуру… еще много чего купил. Совесть продал.
Игорь закурил, протянул руку к бутылке. Передумал. Сейчас нужна трезвая голова. Нужно спокойно обдумать выход. Последнее время все шло не так. Известный отпечаток накладывали приближающиеся выборы в ЗАКС. Босс нервничал, нагружал работой до края и выше. Примерно час назад Штирлиц-Шалимов узнал, что в больнице скончался избитый накануне отставной моряк-правдолюбец. Это могло сильно осложнить ситуацию. Конфликт между Коротковым и правдолюбцем лежал на поверхности. Прокуратура не сможет пройти мимо. Шалимов был против этой акции, непосредственного отношения к ней не имел. Ну и что? Все равно противно. Да еще неизвестно, что накопают прокурорские и ребята с убойного отдела?
По Дуче получалось тоже скверно. Все фигуранты исчезли. За Семой остался немалый должок. Коротков сразу предположил, что еврей хочет продинамить. Штирлиц заявил, что это исключено… Теперь шеф рвет и мечет. Сто пятьдесят тонн зелени — большие деньги, но Игорь был уверен, что в интересе Сергея Палыча кроется нечто большее. Он не мог понять — что же именно? Опыт подсказывал ему, что в реальной криминальной практике все имеет конкретные, как правило — корыстные, причины и вполне предсказуемые действия и следствия. Происходящие же вокруг Дуче события никак не укладывались в привычные схемы… Таинственный чемоданчик, взрыв, смерть Петровича, почти одновременное исчезновение всех персонажей. Бред какой-то. Бульварный роман, детективщина.
Штирлиц закурил новую сигарету. Он тянул время, не хотел признаться самому себе в том, что его тревожило больше всего на самом деле. Смерть Петровича? Нет. Смерть моряка-правдоискателя? Ерунда. Здесь он непричастен. А если бы и был причастен — это нужно доказать. Потеря ста пятидесяти тысяч баксов? Тоже ерунда. Коротков не так беден, переживет.
По настоящему Штирлица тревожило задание, которое дал ему шеф совсем недавно. Собственно, не задание даже, а поручение изучить обстановку по адресу: набережная канала Грибоедова, 91. Поручение не понравилось Игорю сразу. Он предположил, что тут может иметься в виду заказуха. Сегодня он выяснил, кто живет в доме 91 на канале Грибоедова. То есть народу там живет немало… Но когда Штирлиц пробежал глазами список жильцов, он сразу вычленил одну-единственную фамилию.
И ему стало страшно.
Так страшно, как никогда раньше в жизни не было. Разве что, может быть, в детстве… Он лихорадочно пытался найти выход — и не видел его. Позвонить в ФСБ? И что? У тебя нет ни одного факта! А если бы были? Если бы факты были… лучше и не думать.
Другой вариант — обращение в прессу. А? Как насчет обращения в прессу? Анонимно, без личных контактов… Ну, предположим. Только предположим, не более того. К кому? Шалимов быстро перебрал в уме основные питерские СМИ. Все было не то. Ботва, как скажет сын, ботва… Стоп! А если к Обнорскому, в АЖР?
…К Обнорскому, к Обнорскому… в Агентство «Золотая пуля»! Мысль показалась заманчивой, но после трехминутного обдумывания Штирлиц отбросил ее. Он еще не знает, что вернется к этой мысли месяц спустя.
* * *
Птица прошел в кухню. Света он не включал, достаточно было того, что давал уличный фонарь. На кухонном столе белел листок бумаги. «Алексей, продукты в холодильнике. Я буду около восьми, никуда не выходите. Примите лекарство. Борис». Таблетка лежала на скатерти, как маленький островок в океане. Птица повертел ее и, стиснув сильными пальцами, раскрошил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107