* * *
Солнце садилось. Мертво блестела холодная ладожская вода. Гаражи находились на окраине, почти на берегу. Лабиринт из бетонных и железных коробок. Птица и Прапор молча сидели в машине, ждали, пока стемнеет. Проникнуть на территорию легальным путем они не могли: без пропуска охрана не пустит. Ожидание было тягостным и тревожным.
— Пора, — сказал Птица, когда сумерки начали наполняться синевой, уплотняться, густеть. — Найдешь в темноте-то?
— Найду… наверно.
— Детский сад, — вздохнул Птица. — Наверно… Он пустил движок и медленно поехал в сторону неровного бетонного забора. Машина катилась почти бесшумно, с невключенными габаритами. Прапор вытащил сигарету.
— Не надо, — сказал Птица, и Ванька послушно пихнул сигарету в мятую пачку «Норд стар».
Они ехали вдоль забора, маневрируя между кучами хлама, старыми покрышками, полиэтиленовыми канистрами из-под масел. Птица боялся пропороть в темноте колеса на какой-нибудь железяке.
— Кажется, здесь, — сказал прапор. Уверенности в голосе не было.
От него разило перегаром.
— Пошли, — ответил Птица. — Упорешь какого-нибудь косяка — застрелю к чертовой матери. Понял?
Ванька не ответил. Его поколачивало. То ли от холода, то ли от страха, то ли от наступавшего отходняка. Он подтащил ржавую спинку железной кровати и прислонил к стене. Залез и через секунду прошептал сверху:
— Точно. Здесь. Вот — номер тринадцать.
— Хороший номер, — сказал Птица. — Давай вперед.
Ванька неуклюже перелез через забор. Хрустнул гравий. Птица ухватился за верх бетонной плиты и мгновенно перекинул тело. Приземлился он почти бесшумно, показал Ваньке кулак. И шепнул:
— Открывай. Я страхую здесь. На, держи фонарь.
Прапор, пригибаясь, пошел к бетонной коробке с номером тринадцать на воротах. Гравий похрустывал. В тишине казалось — на весь гаражный лабиринт. Леха внимательно поглядывал по сторонам. Звякнули ключи, и спустя несколько секунд ржаво и пронзительно заскрипела дверь. Леха матюгнулся сквозь зубы. Зло и с облегчением одновременно: злость была на нерадивого Ваньку, не смазавшего петли. А с облегчением потому, что стало ясно: засады нет. Прапор исчез в черном проеме двери и махнул оттуда рукой. Осмотревшись по сторонам, Птица быстро пересек метров десять открытого пространства и шагнул в гараж. Ванька включил фонарик, осветил серые бетонные стены, грязноватый щелястый пол в масляных пятнах, верстак, пустую бутылку из-под водки на нем.
— Где? — спросил Леха почти безразлично.
— Там, в углу… под полом.
Ванька повесил фонарик на гвоздь и начал разбирать груду металлолома в углу. Он добрался до пола и снял несколько досок. В яме лежали мешки из-под импортного сахарного песка: грязно-белая синтетика с черной маркировкой. Горловины перехвачены бельевой веревкой. Три невзрачных импортных мешка с восьмидесятые килограммами тротила. «Хиросима!» — сказал Дуче.
Три мешка грязно-белого цвета с ломаными углами легли на грязноватый пол. «Хиросима!» — сказал Дуче.
Алексей Воробьев смотрел на мешки сухими глазами смертника. Синтетику распирало… Прямоугольники тротила, похожие на куски хозяйственного мыла, выпирали острыми углами. Хиросима!
Старые лысые покрышки, сложенные в левом углу, напоминали складки на шее кума — майора Андреева Николая Васильевича. Птица вспомнил, как грузный кум легко двигался, уходя от заточки Хана. Хан, с огромными от анаши зрачками, делал выпад за выпадом. Ржавый кусок арматуры с коническим концом острия вылетал раз за разом в пустоту. Строй зеков молчал, жадно ожидая развязки. Заточка летала. Тяжелый кум двигался как тореадор. Выла сирена. Шестьсот пар глаз смотрели на странную корриду. Два прапорщика с дубинками в руках быстро бежали к Хану. Солнце садилось, и близорукий солдатик на вышке ошалело водил стволом автомата. «Отставить!» — закричал кум. Одуревший от крови Хан — он заколол уже троих — снова нанес удар. Кум пропустил его, подставил ногу, и голое тело упало на покрытую изморозью землю. Прапорщики начали озверело молотить таджика черными резиновыми дубинками.
Строй молчал, кум потирал огромной ладонью три своих подбородка.
…Вспыхнул прожектор. Птица резко обернулся назад — прямоугольник открытой двери светился пронзительно-белым. Звучали голоса. Мудак, сказал он про себя, мудак. Прапор уронил мешок.
Закрывать дверь было уже поздно. Белый свет прожекторов бил в проем, голоса приближались. Тек по позвоночнику холодок. Прапор с открытым ртом… верстак с пустой бутылкой из-под водки… прожектор… голое тело Хана на мерзлой земле… Кум трет ладонью три своих подбородка… Хиросима. ТНТ.
— Это… — сказал Ванька шепотом. — Дверь, Леша…
…Хан перевернулся на спину и выплюнул откушенный язык.
— Поздно, Ваня, друг мой ситный… поздно. Искусственная борода прапора светилась синтетическими волосками. Поздно, Ваня, поздно. Теперь… Какая ж будет статья по новому УК?
— Нажрутся, бляди, и хер когда двери закроют. А, Егорыч?
— Ага. У веника на той неделе дрель увели… А кто виноват? Как всегда — сторожа… А крику! Штатские, бля!
Голоса приближались. Немолодые и нетрезвые…
— Отойди за дверь, — шепнул Птица. — Молчи. Выключи фонарь.
Прапор заскрипел досками пола. Фонарик упал, звякнул…
Шаги, обозначенные шорохом гравия и судьбой, замерли. У двери легли две длинные тени. «Мудак!» — подумал Леха.
— Слышь, Егорыч… А мне бы тоже дрель-то нужна… А?
— Если будет, товарищ подполковник, извольте… Штатские, бля!
— Благодарю, товарищ майор. Но — между нами, офицерами.
Восемьдесят килограммов тротила в трех мешках лежали у ног дезертира Ивана Колесника. Тени отставников Советской Армии упали в проем двери. Свет прожектора был белым.
— Слово офицера, — ответил невидимый майор Егорыч.
Ванька вытащил из внутреннего кармана куртки нож.
— За дверь, — шепнул Птица. — Встань за дверь, сапог.
— Еще бы шаровые хорошо. Если «жигулевские»…
— Ща… поглядим, товарищ подполковник. Хрустнул гравий под ногами Егорыча. Ванька левой рукой снял ножны с хищного лезвия. Птица этого не видел. Уже проснулась, полная беды… А у Кума было три подбородка.
— Эй, хозяева! — сказал Егорыч. — Есть кто-нибудь, штатские граждане? Устав КАС нарушаем… Все по херу, бля!
Это были его последние слова.
* * *
От Смольного до Литейного езды две минуты. Ну, три. На углу Таврической гаишный литер отдал честь. Две «волги» и «вольво-850» прошли на приличной скорости. О проходе не предупреждали. Откуда узнал? Нюх у ребят, однако… В салонах двух автомобилей молчали. В третьем весело смеялись старший сержант и генерал-майор. Фома выдал новую скабрезную залепуху. В Российской армии Фоменко уважают…
— Что ржешь? — сказал генерал сержанту, отсмеявшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107