здесь тихо и в разгар
дня, улицы заполняются только звоном колоколов собора Спаса
Преображения. Как будто поминальные о пока несбывшемся
искусстве. Кафейница вдруг напоминает, что в этом доме
когда-то было издательство "Петрополис", сначала местное,
потом берлинское; точно так же из этих кварталов, светских и
художественных, а в ленинградские годы вымирающих, уезжали,
замышляли, но сделать не пришлось. Берлин для этих мест -
вроде того света; в его мифе есть и русские кости. Но все
годы здесь остались и жили самые мистические поэты
Петербурга, жил Хармс, жили Кузмин и Юркун.
Я не читал рассказа "Берлинский чародей": от него,
кроме заглавия, ничего не осталось. Но раз мы разобрались,
что за симпатия между странами и эпохами, то с прототипом,
который завещал Володе Захарову его пальто "со сквозняком",
еще проще. В самом деле, кто не знает, что немецкая вещь -
вещь во всех смыслах?
Нет невероятных догадок, есть расстояния; когда
собираешься с мыслями, проделываешь далекий путь. В наши
вещественные времена поток сведений, рассеяние мест и фактов
дает с трудом преодолимую реальность, от стыдливости
сказочную. И ведь человеку, этому мученику искусства,
приходится иногда воплощать больше, чем кажется.
Далеко на юг от Невского проспекта, в глубине
Персидского залива ближе к берегам Кувейта лежит остров
Фаилака, маленький и правда как будто распростертый: когда-то
Александр Великий, остановившийся здесь в походе на Аравию,
называл его - Икарос - в память о том месте Эгейского моря,
где разбился легендарный сын Дедала. На малом каменистом
мысу, откуда весь остров на ладони, стоит огражденный стеной
грубый столп. Археологи нашли, что это незапамятное
святилище. Со времен забытых империй до последней "войны в
Заливе" считается, что именно в этих местах соединяются
внешний и подземный миры: нефть выходит к поверхности,
соленые и подземные чистые воды соприкасаются, жемчуг,
называемый здесь душой бессмертия, пузырьками лежит по дну.
Бывали и времена, когда люди видели здесь того, кого до сих
пор зовут "Зеленым человеком", говорившего от имени богов.
Тогда, по легенде, луна сходила на землю. Древние поставили
на острове храм великому лунарному Энзаку, греки посвятили
его Артемиде; арабы и сейчас ссылаются на Суру Пещеры,
рассказывающую о встрече здесь пророка Мусы с откровением
"зеленоликого" Аль-Хидра. Их женщины верят, что от "зеленого
взгляда" излечивается бесплодная, если проведет ясную ночь у
священного столпа.
Зеленый взгляд, преследующие поэтов глаза безнадежно
возлюбленных, точнее всего определить как сомнамбулический; в
слепом зрачке монитора сменяются образы, блуждающие в эфире:
возможно, мерцающая и невыразимая причина влечения, постыдной
зависимости? Подозрительный гость и безукоризненный дэнди,
этот бледный Пьеро при луне, бродит по городу, или, как
говорят, клубится вовсю.
Как говорят, "я сею на все ветра".
Его душа то и дело забегает, покидает его, взор
стекленеет и каждый раз новая тень появляется на тротуаре. Он
собственно и не плоть, а элегантная камера, может быть, без
дверей и окон. Ему видимо хочется знать, где его подлинное
тело: он ходит по кладбищам, завязывает встречи на партиях,
разбивает сердца, иногда окуляры. Он спрашивает и получает
вести: персонаж и правда неумолкаемый. Наконец, свидание
назначается, и вовремя на этом месте он кончает с собой. В
живых тающее облачко его папиросы.
"Я курю и сгораю.
"Я ухожу в разные стороны одновременно".
В его глазах исполняется ясная и звонкая, словно все
перевернуто, наркотика окружающего порядка (с черепом,
разнесенным вдребезги, он видит уже неподвластное), бездонный
взгляд как будто ожившего для меня в "Багдадском воре"
Конрада Фейдта.
Если вы помните "Калигари" и сомнамбулу Чезаре,
которого этот шарлатан и, как говорят французы, "курилка"
возил в чемодане по всей Германии, вы знаете, как этот взгляд
буквально навис, заставив Европу оцепенеть. Плакаты "Ты
должен стать Калигари" и куклы берлинского сомнамбулы
заполнили все синема и балаганы от Сан-Франциско до
Петербурга, а немецкий гений кино вдруг сосредоточил в
Берлине ту камеру обскура, которая и сейчас пронизывает нас
излучением странного мира, рассказывает новую легенду
какого-то очень забытого предания. Неужели история Каспара из
тьмы?
Бертран описывает встречу с ним в Дижоне: этот
моментальный незнакомец с костлявыми пальцами и прозрачным
взглядом оставил поэту одноименную рукопись. Мы не знаем, что
это было за наваждение, однако точно известно, что некий
назвавшийся Каспар появился на нюрнбергской ярмарке 1828 г.:
бледный и как будто безумный, он уверял, что с рождения
содержался во мраке - и говорил много других темных вещей.
Его загадочные происхождение и потом гибель породили толки,
спириты даже считали, что все это связано с темнокожим
волхвом Каспаром из Аравии, покоящимся, как известно, в
Кельнском соборе. Если это и правда такой блуждающий образ,
то ничего удивительного, что он кинематографически возник на
заре нашей эпохи, когда танцующие чернокожие пророки
заполнили церкви и дансинги, проповедуя скорое воцарение и
мученичество нового мессии на Соломоновом троне Эфиопии.
Перед тысячами из прокуренной тьмы на экране появился
Фейдт. Возможно, вы вспомните эти интермедии "Опиум" и
"Иначе", ночные берлинские закоулки, освещаемые только
наперстными звездами слепых рук потерявшегося артиста.
Магическое пространство другого мира, застывшее для старых
романтиков в бескрайнем стереоскопе, все пришло в движение,
залучилось в сомнамбулическом взгляде. Но, кажется, об этом
писали. Занятно, все же, почему Кузмин назвал его
зеленоглазым? Хотя до "Багдадского вора", когда берлинский
чародей появился в образе крылатого персидского всадника, со
стрелой во лбу падающего фаэтоном на вечный город, никто
здесь не знал, что эти глаза свинцово голубые, и не слышал
какой-то загробный акцент голоса, жестокий, как прицел
монокля.
Не знаю, чем меня тогда задержал тот зеленоватый
немецкий монокль, и не могу на Невском найти тот магазин.
Однако в одной из таких прогулок я зашел в заведение "три
семерки"; там стояли автоматическое казино и компьютерные
игры, эти дешевые макеты бесконечности на пестрых экранах:
была там и такая, в "Персидского принца"... кто же забыл о
фильме "Багдадский вор"? Сюжет получился интересный.
По воле чародея Джафара я заключен в лабиринте, где
должен найти и проложить себе дорогу к принцессе, которая
ждет меня в сказочных чертогах. Это весьма торный путь.
Однако моя удача, к которой мне нужно идти так долго,
преодолевая все двенадцать ярусов лабиринта, на самом деле
всего лишь конец, а потом мне остается начинать все сначала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
дня, улицы заполняются только звоном колоколов собора Спаса
Преображения. Как будто поминальные о пока несбывшемся
искусстве. Кафейница вдруг напоминает, что в этом доме
когда-то было издательство "Петрополис", сначала местное,
потом берлинское; точно так же из этих кварталов, светских и
художественных, а в ленинградские годы вымирающих, уезжали,
замышляли, но сделать не пришлось. Берлин для этих мест -
вроде того света; в его мифе есть и русские кости. Но все
годы здесь остались и жили самые мистические поэты
Петербурга, жил Хармс, жили Кузмин и Юркун.
Я не читал рассказа "Берлинский чародей": от него,
кроме заглавия, ничего не осталось. Но раз мы разобрались,
что за симпатия между странами и эпохами, то с прототипом,
который завещал Володе Захарову его пальто "со сквозняком",
еще проще. В самом деле, кто не знает, что немецкая вещь -
вещь во всех смыслах?
Нет невероятных догадок, есть расстояния; когда
собираешься с мыслями, проделываешь далекий путь. В наши
вещественные времена поток сведений, рассеяние мест и фактов
дает с трудом преодолимую реальность, от стыдливости
сказочную. И ведь человеку, этому мученику искусства,
приходится иногда воплощать больше, чем кажется.
Далеко на юг от Невского проспекта, в глубине
Персидского залива ближе к берегам Кувейта лежит остров
Фаилака, маленький и правда как будто распростертый: когда-то
Александр Великий, остановившийся здесь в походе на Аравию,
называл его - Икарос - в память о том месте Эгейского моря,
где разбился легендарный сын Дедала. На малом каменистом
мысу, откуда весь остров на ладони, стоит огражденный стеной
грубый столп. Археологи нашли, что это незапамятное
святилище. Со времен забытых империй до последней "войны в
Заливе" считается, что именно в этих местах соединяются
внешний и подземный миры: нефть выходит к поверхности,
соленые и подземные чистые воды соприкасаются, жемчуг,
называемый здесь душой бессмертия, пузырьками лежит по дну.
Бывали и времена, когда люди видели здесь того, кого до сих
пор зовут "Зеленым человеком", говорившего от имени богов.
Тогда, по легенде, луна сходила на землю. Древние поставили
на острове храм великому лунарному Энзаку, греки посвятили
его Артемиде; арабы и сейчас ссылаются на Суру Пещеры,
рассказывающую о встрече здесь пророка Мусы с откровением
"зеленоликого" Аль-Хидра. Их женщины верят, что от "зеленого
взгляда" излечивается бесплодная, если проведет ясную ночь у
священного столпа.
Зеленый взгляд, преследующие поэтов глаза безнадежно
возлюбленных, точнее всего определить как сомнамбулический; в
слепом зрачке монитора сменяются образы, блуждающие в эфире:
возможно, мерцающая и невыразимая причина влечения, постыдной
зависимости? Подозрительный гость и безукоризненный дэнди,
этот бледный Пьеро при луне, бродит по городу, или, как
говорят, клубится вовсю.
Как говорят, "я сею на все ветра".
Его душа то и дело забегает, покидает его, взор
стекленеет и каждый раз новая тень появляется на тротуаре. Он
собственно и не плоть, а элегантная камера, может быть, без
дверей и окон. Ему видимо хочется знать, где его подлинное
тело: он ходит по кладбищам, завязывает встречи на партиях,
разбивает сердца, иногда окуляры. Он спрашивает и получает
вести: персонаж и правда неумолкаемый. Наконец, свидание
назначается, и вовремя на этом месте он кончает с собой. В
живых тающее облачко его папиросы.
"Я курю и сгораю.
"Я ухожу в разные стороны одновременно".
В его глазах исполняется ясная и звонкая, словно все
перевернуто, наркотика окружающего порядка (с черепом,
разнесенным вдребезги, он видит уже неподвластное), бездонный
взгляд как будто ожившего для меня в "Багдадском воре"
Конрада Фейдта.
Если вы помните "Калигари" и сомнамбулу Чезаре,
которого этот шарлатан и, как говорят французы, "курилка"
возил в чемодане по всей Германии, вы знаете, как этот взгляд
буквально навис, заставив Европу оцепенеть. Плакаты "Ты
должен стать Калигари" и куклы берлинского сомнамбулы
заполнили все синема и балаганы от Сан-Франциско до
Петербурга, а немецкий гений кино вдруг сосредоточил в
Берлине ту камеру обскура, которая и сейчас пронизывает нас
излучением странного мира, рассказывает новую легенду
какого-то очень забытого предания. Неужели история Каспара из
тьмы?
Бертран описывает встречу с ним в Дижоне: этот
моментальный незнакомец с костлявыми пальцами и прозрачным
взглядом оставил поэту одноименную рукопись. Мы не знаем, что
это было за наваждение, однако точно известно, что некий
назвавшийся Каспар появился на нюрнбергской ярмарке 1828 г.:
бледный и как будто безумный, он уверял, что с рождения
содержался во мраке - и говорил много других темных вещей.
Его загадочные происхождение и потом гибель породили толки,
спириты даже считали, что все это связано с темнокожим
волхвом Каспаром из Аравии, покоящимся, как известно, в
Кельнском соборе. Если это и правда такой блуждающий образ,
то ничего удивительного, что он кинематографически возник на
заре нашей эпохи, когда танцующие чернокожие пророки
заполнили церкви и дансинги, проповедуя скорое воцарение и
мученичество нового мессии на Соломоновом троне Эфиопии.
Перед тысячами из прокуренной тьмы на экране появился
Фейдт. Возможно, вы вспомните эти интермедии "Опиум" и
"Иначе", ночные берлинские закоулки, освещаемые только
наперстными звездами слепых рук потерявшегося артиста.
Магическое пространство другого мира, застывшее для старых
романтиков в бескрайнем стереоскопе, все пришло в движение,
залучилось в сомнамбулическом взгляде. Но, кажется, об этом
писали. Занятно, все же, почему Кузмин назвал его
зеленоглазым? Хотя до "Багдадского вора", когда берлинский
чародей появился в образе крылатого персидского всадника, со
стрелой во лбу падающего фаэтоном на вечный город, никто
здесь не знал, что эти глаза свинцово голубые, и не слышал
какой-то загробный акцент голоса, жестокий, как прицел
монокля.
Не знаю, чем меня тогда задержал тот зеленоватый
немецкий монокль, и не могу на Невском найти тот магазин.
Однако в одной из таких прогулок я зашел в заведение "три
семерки"; там стояли автоматическое казино и компьютерные
игры, эти дешевые макеты бесконечности на пестрых экранах:
была там и такая, в "Персидского принца"... кто же забыл о
фильме "Багдадский вор"? Сюжет получился интересный.
По воле чародея Джафара я заключен в лабиринте, где
должен найти и проложить себе дорогу к принцессе, которая
ждет меня в сказочных чертогах. Это весьма торный путь.
Однако моя удача, к которой мне нужно идти так долго,
преодолевая все двенадцать ярусов лабиринта, на самом деле
всего лишь конец, а потом мне остается начинать все сначала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28