Шумский нагнулся к своему соседу и шепнул:
– Спросите у Квашнина, что за человек это?
Квашнин, сидевший через двух, услышал слова Шумского и выговорил:
– Гусар Бессонов, полк в Украине стоит.
– Что за человек? – спросил Шумский.
– Отличный малый.
– Что же это он бунтует там?
– Не знаю, – отозвался Квашнин и стал смотреть на стоящего гусара.
Тот продолжал, стоя, оглядывать всех сидящих. По его лицу видно было, что он действует под впечатлением чего-то, его поразившего, действует полусознательно, сам еще не решивши, дельно ли он поступает. Он будто вскочил с места, прежде чем решил, что сделает.
Вероятно, в эту минуту сосед его, петербургский гвардейский офицер, дернул его за венгерку, потому что гусар обернулся к нему быстро, как собака, которая огрызается, и выговорил:
– Оставь.
И затем он прибавил:
– Врешь! Так говори сам! Не хочешь, так я скажу!
– Что такое? – раздалось несколько голосов уже со всех концов стола.
– А вот что, – заговорил Бессонов так громко, как если бы он кричал на площади, это была его привычка. – Вот что. Надо бы мне молчать: так приличие повелевает. Но я действую на свой образец. Многие, я знаю, на моем месте, просидели и промолчали бы, а я – извините: хорошо ли, дурно ли, а я не могу. Я имею честь быть здесь у Михаила Андреевича в первый раз. Он – хозяин, я – гость. У меня по отношению к нему, следовательно, есть некоторый долг, некоторая совесть, к нему-то есть совесть… Я говорить не умею, но, авось, вы поняли, что я хотел сказать. Сейчас хозяин нам объявил, что он женится. Невеста его – баронесса Нейдшильд. Известная в столице красавица ангелоподобная. Все мы поздравляли хозяина…
И выговорив это, гусар опять быстро обернулся к соседу, который, вероятно, опять дернул его, и крикнул, как сумасшедший:
– Отстань! Я тебя за шиворот вытащу из-за стола!
Несколько человек заговорили с удивлением вслух, и за столом вдруг пошел ропот. Раздался один голос:
– Что это? Уж нализались и подрались.
Многим сразу, действительно, показалось, что двое офицеров, в первый раз появившиеся в доме Шумского, просто уже успели выпить и заводили ссору.
Шумский сидел, сдвинув брови, и упорно через весь стол впился глазами в стоящего гусара. В нем происходило опять то же самое, что за час перед тем. Имя Евы, упоминаемое за этим ужином незнакомым ему гусаром резким голосом, снова, как будто, кольнуло его. И в ту минуту, когда за столом пронесся легкий ропот, Шумский выговорил громко и резко:
– Господин Бессонов! Потрудитесь поскорее сказать то, что вы желаете.
– Считаю долгом, – опять громко заговорил гусар, волнуясь и размахивая руками, – мой долг сказать… Я полагаю, что баронесса Ева Нейдшильд одна в…
Шумский сразу поднялся с места, несколько изменившись в лице, и выкрикнул:
– Потрудитесь сказать в нескольких словах то, что вы желаете, без предисловий. Ну-с!..
Гусар произнес еще несколько слов, которые были снова вступлением, и Шумский перебил его:
– Я вас прошу сказать в трех-четырех словах, в чем дело, или я попрошу вас…
Шумский не договорил. Но тем не менее присутствующие поняли, что это была угроза, и угроза понятная. – Что мог хозяин сделать, кроме одного – попросить гостя убраться.
Вероятно, гусар понял то же самое, потому что вдруг произнес:
– Извольте. Сегодня в шесть часов был обед в трактире на Литейном. Собрались друзья и приятели одного улана по фамилии фон Энзе и пили за его здоровье и за здоровье его невесты баронессы Евы Нейдшильд.
Наступило гробовое молчание. Все сидящие обернулись на Шумского. Он стоял истуканом, разинув рот. Гусар шлепнулся на свое место и что-то бормотал, но никто не слушал, и глаза всех приковались к лицу хозяина.
Наконец, Шумский пришел в себя, провел рукой по голове и вымолвил:
– Господин Бессонов! Я почти не имею чести вас знать. Я вас вижу в первый раз. Сейчас мой приятель Квашнин отнесся об вас самым выгодным образом. Тем не менее, ваш поступок… Я не знаю, что сказать вам. Это бессмысленно. Потрудитесь, по крайней мере, подробнее объясниться.
– Вы сами потребовали неотступно, – отозвался громко гусар, – чтобы я выразился кратко.
– Теперь я прошу вас объясниться, как бы подробно ни было.
Гусар снова поднялся, как бы собираясь говорить речь, но, вместе с тем, он взял за руку своего соседа и, потащив его, заставил подняться тоже.
– Вот-с, кто это говорит. – Я там не присутствовал. Мне сейчас сообщили, и я счел долгом сказать это вслух. Хорошо ли, дурно ли я поступил – не знаю.
Шумский присмотрелся к соседу гусара, узнал в нем полунемца-офицера, которого он изредка видал, но теперь не мог вспомнить его фамилию.
– Потрудитесь вы, – выговорил Шумский, – объяснить все.
Офицерик – худенький, бледный, лет 20-ти, робко оперся руками на стол и, смущаясь, слезливо и плаксиво, как бы прося прощения, выговорил:
– Я, право, не виноват-с. Это господин Бессонов. – Я ему сказал на ухо, а он – вслух.
– Не в том дело, – глухо произнес Шумский. – Потрудитесь сказать: вы были лично на этом обеде?
– Был-с.
– Вы сами? Были?
– Я был-с.
– И что же на нем произошло?
– Фон Энзе нам объяснил, что он женится. Мы его поздравляли с шампанским.
– На ком?
– На баронессе Нейдшильд, беловолосой, как ее зовут.
– Это вранье! – воскликнул Шумский. – Вы бредите.
Офицер с кислой миной развел руками и сел на место.
XLVI
Наступило гробовое молчание. Шумский сидел бледный, руки его слегка дрожали. Он сразу понял, что офицерик не лжет, а фон Энзе без повода не способен на такую бессмысленную выходку, следовательно, если все это было в действительности, то случилось что-то ужасное, едва вероятное. Шумскому чудилось, что стол и все сидящие за ним начинают кружиться и исчезать в его глазах. Если бы не прирожденное самолюбие, то, быть может, с ним бы сделалось дурно. Но внезапная мысль разыграть глупую и смешную роль – лишиться сознания, как баба или барышня – сразу отрезвила его и как бы освежила голову.
Через несколько секунд Шумский уже окончательно пришел в себя и увидел стоящего перед собою приятеля. Квашнин, очевидно, повторял уже в третий раз:
– Надо объяснить тотчас, не оставлять.
– Да-да! – отозвался Шумский.
– Надо толком объяснить, – повторял Квашнин.
И, не дожидаясь ответа Шуйского, Квашнин перешел на другой край стола. Гусар и офицерик поднялись с мест и стали переговариваться с Квашниным, но несколько голосов закричало отовсюду:
– Громче! громче!
– Можете вы, наконец, толково рассказать, а не мямлить! – воскликнул Квашнин нетерпеливо и наступая на офицерика. – Говорите подробнее. Начните сначала…
– Да что же я буду начинать? Что сначала? Что же я еще скажу? – плаксиво отозвался тот. – Меня пригласил господин фон Энзе. Я был у него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Спросите у Квашнина, что за человек это?
Квашнин, сидевший через двух, услышал слова Шумского и выговорил:
– Гусар Бессонов, полк в Украине стоит.
– Что за человек? – спросил Шумский.
– Отличный малый.
– Что же это он бунтует там?
– Не знаю, – отозвался Квашнин и стал смотреть на стоящего гусара.
Тот продолжал, стоя, оглядывать всех сидящих. По его лицу видно было, что он действует под впечатлением чего-то, его поразившего, действует полусознательно, сам еще не решивши, дельно ли он поступает. Он будто вскочил с места, прежде чем решил, что сделает.
Вероятно, в эту минуту сосед его, петербургский гвардейский офицер, дернул его за венгерку, потому что гусар обернулся к нему быстро, как собака, которая огрызается, и выговорил:
– Оставь.
И затем он прибавил:
– Врешь! Так говори сам! Не хочешь, так я скажу!
– Что такое? – раздалось несколько голосов уже со всех концов стола.
– А вот что, – заговорил Бессонов так громко, как если бы он кричал на площади, это была его привычка. – Вот что. Надо бы мне молчать: так приличие повелевает. Но я действую на свой образец. Многие, я знаю, на моем месте, просидели и промолчали бы, а я – извините: хорошо ли, дурно ли, а я не могу. Я имею честь быть здесь у Михаила Андреевича в первый раз. Он – хозяин, я – гость. У меня по отношению к нему, следовательно, есть некоторый долг, некоторая совесть, к нему-то есть совесть… Я говорить не умею, но, авось, вы поняли, что я хотел сказать. Сейчас хозяин нам объявил, что он женится. Невеста его – баронесса Нейдшильд. Известная в столице красавица ангелоподобная. Все мы поздравляли хозяина…
И выговорив это, гусар опять быстро обернулся к соседу, который, вероятно, опять дернул его, и крикнул, как сумасшедший:
– Отстань! Я тебя за шиворот вытащу из-за стола!
Несколько человек заговорили с удивлением вслух, и за столом вдруг пошел ропот. Раздался один голос:
– Что это? Уж нализались и подрались.
Многим сразу, действительно, показалось, что двое офицеров, в первый раз появившиеся в доме Шумского, просто уже успели выпить и заводили ссору.
Шумский сидел, сдвинув брови, и упорно через весь стол впился глазами в стоящего гусара. В нем происходило опять то же самое, что за час перед тем. Имя Евы, упоминаемое за этим ужином незнакомым ему гусаром резким голосом, снова, как будто, кольнуло его. И в ту минуту, когда за столом пронесся легкий ропот, Шумский выговорил громко и резко:
– Господин Бессонов! Потрудитесь поскорее сказать то, что вы желаете.
– Считаю долгом, – опять громко заговорил гусар, волнуясь и размахивая руками, – мой долг сказать… Я полагаю, что баронесса Ева Нейдшильд одна в…
Шумский сразу поднялся с места, несколько изменившись в лице, и выкрикнул:
– Потрудитесь сказать в нескольких словах то, что вы желаете, без предисловий. Ну-с!..
Гусар произнес еще несколько слов, которые были снова вступлением, и Шумский перебил его:
– Я вас прошу сказать в трех-четырех словах, в чем дело, или я попрошу вас…
Шумский не договорил. Но тем не менее присутствующие поняли, что это была угроза, и угроза понятная. – Что мог хозяин сделать, кроме одного – попросить гостя убраться.
Вероятно, гусар понял то же самое, потому что вдруг произнес:
– Извольте. Сегодня в шесть часов был обед в трактире на Литейном. Собрались друзья и приятели одного улана по фамилии фон Энзе и пили за его здоровье и за здоровье его невесты баронессы Евы Нейдшильд.
Наступило гробовое молчание. Все сидящие обернулись на Шумского. Он стоял истуканом, разинув рот. Гусар шлепнулся на свое место и что-то бормотал, но никто не слушал, и глаза всех приковались к лицу хозяина.
Наконец, Шумский пришел в себя, провел рукой по голове и вымолвил:
– Господин Бессонов! Я почти не имею чести вас знать. Я вас вижу в первый раз. Сейчас мой приятель Квашнин отнесся об вас самым выгодным образом. Тем не менее, ваш поступок… Я не знаю, что сказать вам. Это бессмысленно. Потрудитесь, по крайней мере, подробнее объясниться.
– Вы сами потребовали неотступно, – отозвался громко гусар, – чтобы я выразился кратко.
– Теперь я прошу вас объясниться, как бы подробно ни было.
Гусар снова поднялся, как бы собираясь говорить речь, но, вместе с тем, он взял за руку своего соседа и, потащив его, заставил подняться тоже.
– Вот-с, кто это говорит. – Я там не присутствовал. Мне сейчас сообщили, и я счел долгом сказать это вслух. Хорошо ли, дурно ли я поступил – не знаю.
Шумский присмотрелся к соседу гусара, узнал в нем полунемца-офицера, которого он изредка видал, но теперь не мог вспомнить его фамилию.
– Потрудитесь вы, – выговорил Шумский, – объяснить все.
Офицерик – худенький, бледный, лет 20-ти, робко оперся руками на стол и, смущаясь, слезливо и плаксиво, как бы прося прощения, выговорил:
– Я, право, не виноват-с. Это господин Бессонов. – Я ему сказал на ухо, а он – вслух.
– Не в том дело, – глухо произнес Шумский. – Потрудитесь сказать: вы были лично на этом обеде?
– Был-с.
– Вы сами? Были?
– Я был-с.
– И что же на нем произошло?
– Фон Энзе нам объяснил, что он женится. Мы его поздравляли с шампанским.
– На ком?
– На баронессе Нейдшильд, беловолосой, как ее зовут.
– Это вранье! – воскликнул Шумский. – Вы бредите.
Офицер с кислой миной развел руками и сел на место.
XLVI
Наступило гробовое молчание. Шумский сидел бледный, руки его слегка дрожали. Он сразу понял, что офицерик не лжет, а фон Энзе без повода не способен на такую бессмысленную выходку, следовательно, если все это было в действительности, то случилось что-то ужасное, едва вероятное. Шумскому чудилось, что стол и все сидящие за ним начинают кружиться и исчезать в его глазах. Если бы не прирожденное самолюбие, то, быть может, с ним бы сделалось дурно. Но внезапная мысль разыграть глупую и смешную роль – лишиться сознания, как баба или барышня – сразу отрезвила его и как бы освежила голову.
Через несколько секунд Шумский уже окончательно пришел в себя и увидел стоящего перед собою приятеля. Квашнин, очевидно, повторял уже в третий раз:
– Надо объяснить тотчас, не оставлять.
– Да-да! – отозвался Шумский.
– Надо толком объяснить, – повторял Квашнин.
И, не дожидаясь ответа Шуйского, Квашнин перешел на другой край стола. Гусар и офицерик поднялись с мест и стали переговариваться с Квашниным, но несколько голосов закричало отовсюду:
– Громче! громче!
– Можете вы, наконец, толково рассказать, а не мямлить! – воскликнул Квашнин нетерпеливо и наступая на офицерика. – Говорите подробнее. Начните сначала…
– Да что же я буду начинать? Что сначала? Что же я еще скажу? – плаксиво отозвался тот. – Меня пригласил господин фон Энзе. Я был у него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80