В жилищах пусто, лишь в одной мазанке стояли деревянный грубый стол и табуретки. В каждом домике – очаг, топившийся по-курному, у стенок сложены дрова. Возле колодца – деревянные колоды и большой медный котел.
– Баньку бы соорудить, рубахи поменять, – вздохнул Роман.
– Соорудим. До завтра и отдохнем здесь.
– Я и постираю вам, – обрадовалась остановке Анюта. У нее за время пути, видно, возникли свои женские надобности.
Развьючились, стреноженных коней пустили на луг. Откатили котел к самому берегу, установили в ямке, кожаным ведром натаскали воды. Анюта занялась, было, стряпней, Вавила остановил:
– Погодь. Приелась уж вяленина, свежей рыбки добудем.
Роман занялся огнем, Вавила сходил к лошадям, надергал конского волоса, сплел крепкую лесу, привязал уду. Над глубокой заводью, прикрытой возле берега плавучим ковром листвы, вдруг почувствовал мальчишечье волнение. Была пора осеннего жора, и крючок с кусочком припеченной ракушки-перловицы еще не дошел до дна, как леску сильно потянуло в сторону. Вавила азартно подсек, серо-серебряная брусковатая рыбина затрепыхалась у его ног, разевая круглый рот. Обловив две заводи, рыбак принес к костру полное ведро окуня, леща, голавлей и разной бели.
– Ой как много! – обрадовалась Анюта. – Присолить бы в дорогу, да соли мало осталось.
– По дороге еще много будет речек. Сделай щербу понаваристей. Окуньков я на таловых прутьях запеку.
Высыпав рыбу на траву и отбирая зелено-полосатых, с калиново-красными перьями окуней, Вавила искоса поглядывал на разрумянившуюся у огня девушку. Лицо ее ошелушилось, стало смугло-розовым, пугливая зверушечья заостренность в нем совсем пропала, чистые глаза набрали завораживающую ясность и глубину. Золотисто-русые волосы возвратили свой блеск, подросшие и не убранные в косу, они все время мешали ей: она то и дело отбрасывала их со лба мягким жестом, ловя взгляды мужика, смущалась, но лица не отворачивала. «Значит, совсем ожила, – с удовольствием думал Вавила. – Малость худовата, да волосы еще коротки, а то бы наряжай – да и под венец. Славную невесту кому-то везем».
Присолив окуней, он сложил небольшой костерок из таловых прутьев, жалея, что не попалась ему в здешних зарослях черемуха – брось веточку в костер, и дымок даст рыбе такой вкус, что язык проглотишь.
Прихромал Роман, успевший огородить кострище, где в большом котле грелась вода. Костер догорит, останется накрыть балаган, принести в ведре холодной воды из речки – и готова походная банька. Но мыться решили после полудня, когда обогреет. А пока, обсев исходящий паром котел, неспешно хлебали густую щербу, приправленную толокном. Роман, который дома не допускал, чтобы женщины ели с ним из одной чашки, после второго своего спасения смирился с требованием Вавилы: коли Анюта едет за парня – всем есть из общего котла. Сегодня Роман даже и не хмурился – то ли отдых размягчил его, то ли близость русской земли. Анюта выжидала, когда мужики зачерпнут варева, и лишь потом опускала свою ложку в котел, старалась брать поменьше, как и положено младшему едоку, ела аккуратно и тихо. Роман шумно дул на горячий навар, хлебал громко, покряхтывал и утирался, потея от солнышка, жарких углей костра и сытной еды. Вавила старался есть сдержанно, неторопливо, соблюдая достоинство начальника. Он первым отложил ложку.
– Спасибо те, хозяюшка, – щерба на славу.
– Рыбаку спасибо. – От похвалы и, может быть, оттого, что назвал ее не Аникой-воином, а хозяюшкой, Анюта покраснела.
– Оно правда, – поддержал Роман. – Варить ты мастерица, я уж приметил, – значитца, не лодырем у мамки росла. Однако, сама-то едва ложку обмочила, ты ешь-ка, дочка, ешь – тебе тела набирать надобно, не то замуж не возьмут.
– И не надо! – Совсем смущенная, она отложила ложку. – Да я уж сыта.
– Ты это не нам сказывай, – улыбнулся Вавила. – На-ко вот, моей стряпни отведай. – Он стал снимать с таловых угольков поджаренных окуней.
Скоро от горки рыбы остались одни кости.
– Век живи – век учись, – вздохнул Роман. – Я этих полосатых чикомасов и за рыбу-то прежде не считал – колючки да чешуя, што кольчуга. Рази для навару только.
– Ты, брат Роман, закопти их по-горячему, с черемуховым дымком – што там твои стерлядки да белорыбицы!
– И как это ты, Вавила, не перезабыл всего в неволе-то?
– В неволе перезабыл, на воле вспомнилось.
Анюта изумленно взглянула на него:
– Так и ты, дядя Вавила, был полоняником?
– Он лет десять отмаялся в неволюшке, не то што мы с тобой, – усмехнулся Роман. – Полсвета белого исходил в цепях.
– Я ж думала – ты большой да богатый гость. Вон как ордынцы-то с тобой!..
– Нынче они со всеми, кто не беглый, ласковы. Надолго ли?
После полудня мужики вымылись в балагане, снова натаскали и согрели воды для спутницы, занялись починкой снаряжения. На ночь коней поставили в загон, бросив им травы. Спать решили в облюбованной мазанке, разостлав потники. Роман с топором и кинжалом пошел сторожить первым. Вавила лежал в темноте, накрывшись зипуном, прислушивался к тихому дыханию Анюты, думал бесконечные думы: чем и как встретят его Москва и Коломна, куда ему пристроить девушку хотя бы на первое время?
– Дядя Вавила…
– Ай?
– У тебя дома кто остался?
– Мать с отцом были живы, теперь уж не знаю… Два брата, старший и меньший, да сестра.
– Поди-ка, и невеста была?
– Была. – Вавила улыбнулся. – Только я не видал ее. Отец сам высмотрел, по осени сватать собирался. Да татарин меня самого пораньше сосватал. И у тебя небось жених был?
– Не-е. Отец в Брянск собирался переехать. Говорил – там и выдаст.
– Ну, твои женихи все еще на месте. Вот воротимся…
– Не надо мне никаких женихов! Мною уж торговали в Орде, будто овцой. Лучше ли, когда родитель продаст невесть кому? В прошлом годе ему за меня давали вено, да мало показалось родителю-то. А потом в Брянск собрался. Я лишь в полону поняла, как это стыдно и страшно, когда тобой торгуют.
– Теперь родитель станет жалеть тебя. Может, и позволит выйти за того, кто приглянется.
Она затихла надолго, Вавила уже подумал – уснула, как вдруг негромко заговорила:
– Вот кабы ты взял меня в жены, дядя Вавила, дак я бы далее Коломны и не пошла. Тебе все одно жениться, а уж я бы и души для тебя не пожалела. Только вот беда – гола, рубашки-то своей нет, кому нужна такая?
– Бог с тобой! – Вавила привстал. – С ума спятила? В дочери мне бы взять тебя как раз, а ты – «в жены»!
– Не скажи. Вдовцы посправнее только и женятся что на молоденьких, да еще как живут! А ты и не вдовец даже, ты вроде парень еще… Пожилой да вон какой красивый.
Вавила засмеялся:
– Это тебе нынче так кажется: выбирать-то не из чего – я да Роман колченогий. Вот явятся молодцы-удальцы…
– Нет! – сказала упрямо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176
– Баньку бы соорудить, рубахи поменять, – вздохнул Роман.
– Соорудим. До завтра и отдохнем здесь.
– Я и постираю вам, – обрадовалась остановке Анюта. У нее за время пути, видно, возникли свои женские надобности.
Развьючились, стреноженных коней пустили на луг. Откатили котел к самому берегу, установили в ямке, кожаным ведром натаскали воды. Анюта занялась, было, стряпней, Вавила остановил:
– Погодь. Приелась уж вяленина, свежей рыбки добудем.
Роман занялся огнем, Вавила сходил к лошадям, надергал конского волоса, сплел крепкую лесу, привязал уду. Над глубокой заводью, прикрытой возле берега плавучим ковром листвы, вдруг почувствовал мальчишечье волнение. Была пора осеннего жора, и крючок с кусочком припеченной ракушки-перловицы еще не дошел до дна, как леску сильно потянуло в сторону. Вавила азартно подсек, серо-серебряная брусковатая рыбина затрепыхалась у его ног, разевая круглый рот. Обловив две заводи, рыбак принес к костру полное ведро окуня, леща, голавлей и разной бели.
– Ой как много! – обрадовалась Анюта. – Присолить бы в дорогу, да соли мало осталось.
– По дороге еще много будет речек. Сделай щербу понаваристей. Окуньков я на таловых прутьях запеку.
Высыпав рыбу на траву и отбирая зелено-полосатых, с калиново-красными перьями окуней, Вавила искоса поглядывал на разрумянившуюся у огня девушку. Лицо ее ошелушилось, стало смугло-розовым, пугливая зверушечья заостренность в нем совсем пропала, чистые глаза набрали завораживающую ясность и глубину. Золотисто-русые волосы возвратили свой блеск, подросшие и не убранные в косу, они все время мешали ей: она то и дело отбрасывала их со лба мягким жестом, ловя взгляды мужика, смущалась, но лица не отворачивала. «Значит, совсем ожила, – с удовольствием думал Вавила. – Малость худовата, да волосы еще коротки, а то бы наряжай – да и под венец. Славную невесту кому-то везем».
Присолив окуней, он сложил небольшой костерок из таловых прутьев, жалея, что не попалась ему в здешних зарослях черемуха – брось веточку в костер, и дымок даст рыбе такой вкус, что язык проглотишь.
Прихромал Роман, успевший огородить кострище, где в большом котле грелась вода. Костер догорит, останется накрыть балаган, принести в ведре холодной воды из речки – и готова походная банька. Но мыться решили после полудня, когда обогреет. А пока, обсев исходящий паром котел, неспешно хлебали густую щербу, приправленную толокном. Роман, который дома не допускал, чтобы женщины ели с ним из одной чашки, после второго своего спасения смирился с требованием Вавилы: коли Анюта едет за парня – всем есть из общего котла. Сегодня Роман даже и не хмурился – то ли отдых размягчил его, то ли близость русской земли. Анюта выжидала, когда мужики зачерпнут варева, и лишь потом опускала свою ложку в котел, старалась брать поменьше, как и положено младшему едоку, ела аккуратно и тихо. Роман шумно дул на горячий навар, хлебал громко, покряхтывал и утирался, потея от солнышка, жарких углей костра и сытной еды. Вавила старался есть сдержанно, неторопливо, соблюдая достоинство начальника. Он первым отложил ложку.
– Спасибо те, хозяюшка, – щерба на славу.
– Рыбаку спасибо. – От похвалы и, может быть, оттого, что назвал ее не Аникой-воином, а хозяюшкой, Анюта покраснела.
– Оно правда, – поддержал Роман. – Варить ты мастерица, я уж приметил, – значитца, не лодырем у мамки росла. Однако, сама-то едва ложку обмочила, ты ешь-ка, дочка, ешь – тебе тела набирать надобно, не то замуж не возьмут.
– И не надо! – Совсем смущенная, она отложила ложку. – Да я уж сыта.
– Ты это не нам сказывай, – улыбнулся Вавила. – На-ко вот, моей стряпни отведай. – Он стал снимать с таловых угольков поджаренных окуней.
Скоро от горки рыбы остались одни кости.
– Век живи – век учись, – вздохнул Роман. – Я этих полосатых чикомасов и за рыбу-то прежде не считал – колючки да чешуя, што кольчуга. Рази для навару только.
– Ты, брат Роман, закопти их по-горячему, с черемуховым дымком – што там твои стерлядки да белорыбицы!
– И как это ты, Вавила, не перезабыл всего в неволе-то?
– В неволе перезабыл, на воле вспомнилось.
Анюта изумленно взглянула на него:
– Так и ты, дядя Вавила, был полоняником?
– Он лет десять отмаялся в неволюшке, не то што мы с тобой, – усмехнулся Роман. – Полсвета белого исходил в цепях.
– Я ж думала – ты большой да богатый гость. Вон как ордынцы-то с тобой!..
– Нынче они со всеми, кто не беглый, ласковы. Надолго ли?
После полудня мужики вымылись в балагане, снова натаскали и согрели воды для спутницы, занялись починкой снаряжения. На ночь коней поставили в загон, бросив им травы. Спать решили в облюбованной мазанке, разостлав потники. Роман с топором и кинжалом пошел сторожить первым. Вавила лежал в темноте, накрывшись зипуном, прислушивался к тихому дыханию Анюты, думал бесконечные думы: чем и как встретят его Москва и Коломна, куда ему пристроить девушку хотя бы на первое время?
– Дядя Вавила…
– Ай?
– У тебя дома кто остался?
– Мать с отцом были живы, теперь уж не знаю… Два брата, старший и меньший, да сестра.
– Поди-ка, и невеста была?
– Была. – Вавила улыбнулся. – Только я не видал ее. Отец сам высмотрел, по осени сватать собирался. Да татарин меня самого пораньше сосватал. И у тебя небось жених был?
– Не-е. Отец в Брянск собирался переехать. Говорил – там и выдаст.
– Ну, твои женихи все еще на месте. Вот воротимся…
– Не надо мне никаких женихов! Мною уж торговали в Орде, будто овцой. Лучше ли, когда родитель продаст невесть кому? В прошлом годе ему за меня давали вено, да мало показалось родителю-то. А потом в Брянск собрался. Я лишь в полону поняла, как это стыдно и страшно, когда тобой торгуют.
– Теперь родитель станет жалеть тебя. Может, и позволит выйти за того, кто приглянется.
Она затихла надолго, Вавила уже подумал – уснула, как вдруг негромко заговорила:
– Вот кабы ты взял меня в жены, дядя Вавила, дак я бы далее Коломны и не пошла. Тебе все одно жениться, а уж я бы и души для тебя не пожалела. Только вот беда – гола, рубашки-то своей нет, кому нужна такая?
– Бог с тобой! – Вавила привстал. – С ума спятила? В дочери мне бы взять тебя как раз, а ты – «в жены»!
– Не скажи. Вдовцы посправнее только и женятся что на молоденьких, да еще как живут! А ты и не вдовец даже, ты вроде парень еще… Пожилой да вон какой красивый.
Вавила засмеялся:
– Это тебе нынче так кажется: выбирать-то не из чего – я да Роман колченогий. Вот явятся молодцы-удальцы…
– Нет! – сказала упрямо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176