– Ах, леший! Не дается и не уходит… А хорош, зверина!
– Видать, хозяин где-то тут, – ответил другой. – Ну-ка, я попробую…
Конь опять тревожно, пронзительно заржал, и Васька содрогнулся: Орлик! Он вспомнил все сразу. И тогда страшным усилием воли заставил себя удержаться на краю вновь открывшейся бездны, такой желанной и жуткой. «Государь!» – вот что мучило его. «Государь подо мной, спасать надо!» Он лежал грудью на спине великого князя, сталь оплечья врезалась ему в щеку, лицо стягивало липким, усыхающим, в бок упирался чей-то закостенелый локоть, сверху давили мертвые тела. Васька со стоном начал освобождать придавленную руку и скоро уперся одной ладонью в землю, пытаясь приподняться, вывернуться из-под тяжких трупов; черный мрак кинулся на него, и он вскрикнул.
– Эй, Петро! – позвали вдалеке. – Тут кто-то стонет, может, наш?
– Ну-ка, отвалим лошадь, – отозвался знакомый голос. – Вон татарин шевелится, возьмем – тож душа живая.
Снова заржал Орлик, пробудив Ваську, он застонал, и вдруг тяжесть отвалилась, свет ударил в лицо, ослепив.
– Мать моя! Да тут боярин ранетый, и другой под ним.
Сильные руки подняли Тупика, понесли куда-то.
– Жив, боярин? С победой тебя, брате!
Васька увидел бородатые лица ополченцев, проглотил соленую горечь, освобождая горло.
– Ребята! – и поразился слабости собственного голоса, но мужики услышали и наклонились. – Государь… там, подо мной был…
Ратники тотчас оставили его, кинувшись к разобранному завалу, подняли тяжелое тело Димитрия. Со всех сторон сбегались люди; подобрав полы и размахивая кадилом, семенил незнакомый Ваське попик. Тупик сел на окровавленной, прибитой траве, Димитрия положили рядом.
– Дышит, живой государь наш!
С князя сняли тяжелую броню, он застонал, шевельнул рукой, открыл мутные глаза. Сзади раздался громкий топот, – оставив оборванный повод в руках незадачливого ловца, к Тупику мчался Орлик, стеля по ветру пышную гриву. Стал рядом. Васька лишь тронул его наклоненную морду, следя за хлопотами попа над государем – ему смачивали лицо и грудь водой, пытались поить. Внезапно Димитрий отвел руку попа и сел, удивленно оглядываясь.
– Что?! – и, сморщась от боли, схватился руками за голову.
– Победа, государь! Победа, Димитрий Иванович. – Поп заплакал, целуя колени князя. И тогда Димитрий оторвал руки от головы, дико огляделся, схватил маленького попа в объятия и начал целовать. Неожиданно легко встал, обнимал ратников, увидел Тупика, подошел, наклонился:
– Живой, Васька… Спасибо тебе, что живой.
Сам помог Тупику встать, обнимая за плечи, осмотрел поле, не вытирая слез.
– Запомните это, братья. Запомните и расскажите детям… Кто забудет, в том нет и никогда не было русского сердца.
К государю сходились ратники, посланные собирать раненых, от Смолки приближался конный отряд Никиты Чекана, которому Вельяминов поручил разыскать государя.
– Ты еще слаб, Василий, – сказал князь. – Вижу, те крепче мово досталось. Отправляйся в лечебницу, а Орлика отдай пока мне. Скоро верну, только поправляйся. Где мой доспех?
Ратники бросились помогать государю облачаться в помятый панцирь, потом посадили на Васькиного коня. Он сам тронулся навстречу дружинникам, чтобы в их сопровождении явиться перед полками, которые сейчас в боевом порядке стояли на Красном Холме, кроме засадного, ушедшего в погоню за Ордой. Тупику помогли сесть на телегу – их прислали из лагеря множество, чтобы вывозить раненых. Голова гудела, в спине росла жгучая боль, – видно, на него наступила лошадь. Через минуту тряска стала невыносимой, он велел вознице остановиться, слез сам, медленно побрел к лагерю, время от времени присаживаясь отдохнуть на убитых лошадей. Он шел той страшной дорогой, где тумены Орды смяли крыло большого полка, полоса мертвых тел расширялась и казалась нескончаемой. Раненых успели подобрать, если кто уцелел здесь под тысячами бешеных копыт, но отделить своих убитых от чужих еще не успели, русские воины часто лежали в обнимку с ордынскими, и остывшая кровь врагов перемешалась в одних лужах и ручейках. Хотел было омыть лицо в знакомом бочажке, где утром, после встречи с Таршилой, поил коня, и оторопел: вода была мутно-красной – кровь сочилась из земли Куликова поля. «Вот он какой, „медовый сбор“, получился, ребята! Где вы все теперь?» Увидел двух ратников невдалеке, знакомое почудилось в одном из них, и Васька повернул. Они стояли, опустив обнаженные головы, перед убитыми, сложенными рядком на небольшом возвышении, и не повернули голов. Один, молодой, плечистый и рыжеволосый, держал в поводу вороного татарского коня под узорчатым кованым седлом, другой, постарше, с проплешиной в шевелюре, с повязкой на лбу, скорбно опирался на большую рогатину. Наконец старший оборотился, и Тупик узнал мужика из звонцовского отряда, да и парня тоже припомнил.
– Вот оно как вышло, боярин светлый, – мужик охнул от боли. – Два десятка было нас, а стало двое. Какие люди были, матерь божья! Гридя… Таршила… Ивашка – слово-золото… Сенька – голова удалая… Васюк – соколий глаз… Филька-плотник…
Голос его сорвался, он умолк, утерся рукавом, посмотрел в лицо Тупика.
– Што я, староста, скажу их матерям, женам, сиротам их? Што?.. И боярин наш тож… На кого нас покинул?..
– Они не задарма сложили головы, дядя Фрол, – негромко сказал парень. – Главная сила ордынская на нас навалилась, – пояснил Тупику. – И как мы-то с Фролом живы остались, ума не приложу. Смело нас туда вон, там телеги от лечебницы стояли. За ними отбились… Юрка там нашего, раненного, всего растоптали, и Николка гдей-то сгинул…
Тупик тревожно насторожился, Алешка поймал его вопрошающий взгляд, сказал:
– Видел Дарью, жива она, там, в лагере, теперь у них самая работа.
Васька глубоко-глубоко вздохнул, как бы отодвигая боль от себя, подошел к боярину Илье, опустился на колени, поцеловал холодный лоб. Рядом лежал Таршила, и его поцеловал Васька, смежил открытые глаза старика. Встал.
– Как звать тебя, молодец?
– Алешкой. А прозвище – Варяг.
– Подходящее прозвище. Видел я тебя в битве. Пойдешь в мою сотню?
Алешка вздрогнул, мучительная борьба с собой отразилась на лице.
– Батю мово убило, – сказал тихо. – Дома трое меньших, матери не совладать с имя.
– Да и мне одному, што ль, в село вертаться? – горько спросил Фрол.
– Пошто одному? – прозвучал глухой бас подошедшего, ратника. Это был монах-богатырь, а с ним еще трое уцелевших братьев.
– Живы, батюшка!
– Четверо из всей дюжины да двое тяжко уязвленных. Ах ты горе горькое! Вот она, победа, – дорого ты нам стала.
Он молча постоял над убитыми, потом поднял глаза на Фрола.
– Так я говорю, пошто одному тебе вертаться, Фрол? Возьми нас в свои Звонцы – больно полюбились по рассказам вашим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171