Очень это заманчиво – увидеть своими глазами, как влияют на драгоценные камни жар и холод, узнать их свойства и особенности.
– Это любопытно! – оживился мударис. – Ну-ка, расскажи, как вы определяли качество драгоценных камней.
– Мы многое делали, но вот совсем недавно мы пытались изменить окраску некоторых камней, нагревая их. Мы взяли сердолик, поместили его в жаровню, переложив кусками кизяка, и накаливали. Затем оставили до охлаждения и после этого извлекли. От огня кусок сердолика несколько уменьшился, но цвет его стал лучше. Чтобы очистить красный цвет рубина от фиолетового оттенка, его нагревали закатанным в глину столько времени, сколько нужно для того, чтобы расплавить один мискаль золота. Огонь уничтожает все цвета, кроме красного цвета яхонта. Изумруд не выдерживает нагревания и теряет цвет, а зеленый лал не меняется.
– Все это удивительно, Якуб! Но помилуй бог, где же взять такие богатства, чтобы сжигать на огне драгоценные камни? Ученый должен обладать несметными сокровищами, если он вздумает таким образом проверить правоту своих суждений. Неужто так богат ал-Бируни?
– Представь себе, он вовсе не богат. Наоборот, я бы сказал, что он подобен бедному, безвестному человеку, у которого есть только насущный хлеб и халат, чтобы в пристойном виде предстать перед великими мира сего.
– Откуда же эти лалы, сердолики и яхонты? Ведь их не подберешь на пыльной дороге?
– Насколько мне известно, все это достается Абу-Райхану с величайшим трудом. В одном случае он тратит на покупку камней все свое достояние, в другом – пользуется подарком хорезмшаха. А бывает и так, что гранильщик или ювелир рискнет небольшим камешком из любопытства. От каждого понемногу, а в результате можно сделать опыт. Мы делаем много опытов, прежде чем ал-Бируни сделает свои выводы, раньше никому не ведомые. Но опыты делаются после того, как прочитаны горы книг. Многие люди посвятили себя этой благородной науке и написали о своих опытах. Есть книги индусов, древних греков, персов.
– И вы читаете такие книги? – удивился мударис. – Да ведь это святотатство! Разве ученый-хорезмиец забыл слова правоверного халифа Омара? Он говорил: «Если науки учат тому, что написано в коране, они излишни; если они учат другому, они безбожны и преступны». И я давал тебе книги, но то были книги правоверных мусульман. Увы, как я ошибался, считая Абу-Райхана ал-Бируни правоверным мусульманином! И опыты ваши нечистые! Не говори мне больше об этом ученом, Якуб! Я слушать не хочу о нем! Боюсь, что он отступился от веры аллаха, а ты последуешь за ним. Для того ли я учил тебя долгие годы и внушал веру и уважение к священной книге мусульман?
– Помилуй, мударис! Для чего же я учил грамоту? Неужели только для чтения корана?
– Ступай! Сердце мое наполнилось горечью сомнений. Не говори мне больше о дерзком хорезмийце.
Мударис был разгневан. Он вскочил так быстро и порывисто, что задел поднос с жареным миндалем, и Якуб увидел, как покатились по комнате орешки миндаля.
– Воля твоя, мударис… Я не хотел вносить смятение в твои мысли. Аллах знает, я пришел с добрыми намерениями.
С этими словами огорченный Якуб покинул медресе и даже не заглянул к своим сверстникам, которые, пользуясь отсутствием мудариса, весело играли в кости.
Через два дня, покидая Бухару, Якуб с горечью думал о том, что теперь его уже ничто не влечет в родной город. Встречи и разговоры, связанные с его занятиями, вдруг совсем неожиданно раскрыли перед ним невежество близких и дорогих ему людей. Ему было обидно и больно, словно он потерял что-то очень дорогое его сердцу. Но зато он по-новому видит все то значительное, что он обрел в обществе своего устода. Он понял, что теперь не скоро захочет приехать в Бухару; а благородному Абу-Райхану он смело сможет сказать, что излечился от печали. Да, он скажет: «Разлука с близкими больше не тревожит меня».
СВЕТИЛЬНИК ГОРЕЛ ВСЮ НОЧЬ
Лунный свет серебряным потоком залил узкую пыльную улочку с ее глиняными оградами, развесистыми тутовниками и домиками ремесленников, за которыми прятались плодовые сады. Здесь, на окраине Гурганджа, пахло созревшими плодами и пряным запахом согретой солнцем листвы. Если бы порой не доносилось зловоние, идущее от сваленных в кучу отбросов, здесь было бы так же душисто и прохладно, как в садах богачей.
Когда утих лай собак и плач младенца, доносившийся из-за глиняной стены, Якуб отчетливо услышал дружный хор кузнечиков. Их давно знакомая песня напомнила ему детство и такую же песнь кузнечиков в саду, за которым ухаживал старый погонщик верблюдов Абдулла.
«Ах, Абдулла, – вздохнул Якуб, – каждую свободную минуту ты отдавал саду. Я помню, как ты говорил, что зеленые растения – это те же дети аллаха и потому их надо любить, как мы любим всякое живое создание. И я полюбил их всем сердцем. С тех пор я никогда не прохожу равнодушным мимо цветущей яблони или красного мака, сорванного в поле. Я любил забираться в твою глиняную хижину, запрятанную в глубине тенистого сада. Я никогда не знал, когда ты просыпаешься, Абдулла. Мне казалось, что ты подымаешься вместе с цветами и пьешь ту живительную росу, которую им посылает небо. Может быть, от этого ты был всегда веселым и добрым, Абдулла?»
Так, мысленно обратившись к дням своей юности, Якуб представил себе на мгновение родной дом и Абдуллу, согнувшегося над грядкой душистой мяты.
«Хорошо бы увидеть сейчас старика, – подумал юноша, и от этой мысли даже потеплело на сердце. – Если бы свершилось чудо и Абдулла вдруг очутился здесь! Постоять бы рядом с ним и услышать хорошее слово. Ведь добрее Абдуллы нет человека на свете».
Оглядываясь по сторонам, словно надеясь увидеть Абдуллу, Якуб обратил внимание на стену, посеребренную лунным светом и увитую виноградными лозами.
– О, совсем как дома! – воскликнул радостно Якуб. – У нашей калитки так же. – И, поднявшись на цыпочки, он сорвал кисть сочного винограда, почти черного в лунном свете.
Ему показалось, будто он у калитки своего дома. Там такая же стена с виноградными лозами. Тенистая аллея ведет от калитки до порога дома. А на пороге в эту пору всегда сидит мать, отдыхает от дневных забот.
«Как дома», – подумал Якуб, общипывая сочные виноградины. Эти лозы дадут нам красные душистые ягоды. Давно уже он не ел этих ягод. Если бы он был дома, то, наверно, как и прежде, стал бы теперь срезать виноград. А потом он пошел бы в сушильню. Там Абдулла сушил ягоды. Вместе с мальчишками из соседнего двора он всегда помогал Абдулле. Вначале они долго мыли ягоды в арыке, где плескались утки. А потом раскладывали виноградные кисти, стараясь положить их тонким слоем. Он так трудился, что никто из мальчишек не мог с ним сравниться в усердии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Это любопытно! – оживился мударис. – Ну-ка, расскажи, как вы определяли качество драгоценных камней.
– Мы многое делали, но вот совсем недавно мы пытались изменить окраску некоторых камней, нагревая их. Мы взяли сердолик, поместили его в жаровню, переложив кусками кизяка, и накаливали. Затем оставили до охлаждения и после этого извлекли. От огня кусок сердолика несколько уменьшился, но цвет его стал лучше. Чтобы очистить красный цвет рубина от фиолетового оттенка, его нагревали закатанным в глину столько времени, сколько нужно для того, чтобы расплавить один мискаль золота. Огонь уничтожает все цвета, кроме красного цвета яхонта. Изумруд не выдерживает нагревания и теряет цвет, а зеленый лал не меняется.
– Все это удивительно, Якуб! Но помилуй бог, где же взять такие богатства, чтобы сжигать на огне драгоценные камни? Ученый должен обладать несметными сокровищами, если он вздумает таким образом проверить правоту своих суждений. Неужто так богат ал-Бируни?
– Представь себе, он вовсе не богат. Наоборот, я бы сказал, что он подобен бедному, безвестному человеку, у которого есть только насущный хлеб и халат, чтобы в пристойном виде предстать перед великими мира сего.
– Откуда же эти лалы, сердолики и яхонты? Ведь их не подберешь на пыльной дороге?
– Насколько мне известно, все это достается Абу-Райхану с величайшим трудом. В одном случае он тратит на покупку камней все свое достояние, в другом – пользуется подарком хорезмшаха. А бывает и так, что гранильщик или ювелир рискнет небольшим камешком из любопытства. От каждого понемногу, а в результате можно сделать опыт. Мы делаем много опытов, прежде чем ал-Бируни сделает свои выводы, раньше никому не ведомые. Но опыты делаются после того, как прочитаны горы книг. Многие люди посвятили себя этой благородной науке и написали о своих опытах. Есть книги индусов, древних греков, персов.
– И вы читаете такие книги? – удивился мударис. – Да ведь это святотатство! Разве ученый-хорезмиец забыл слова правоверного халифа Омара? Он говорил: «Если науки учат тому, что написано в коране, они излишни; если они учат другому, они безбожны и преступны». И я давал тебе книги, но то были книги правоверных мусульман. Увы, как я ошибался, считая Абу-Райхана ал-Бируни правоверным мусульманином! И опыты ваши нечистые! Не говори мне больше об этом ученом, Якуб! Я слушать не хочу о нем! Боюсь, что он отступился от веры аллаха, а ты последуешь за ним. Для того ли я учил тебя долгие годы и внушал веру и уважение к священной книге мусульман?
– Помилуй, мударис! Для чего же я учил грамоту? Неужели только для чтения корана?
– Ступай! Сердце мое наполнилось горечью сомнений. Не говори мне больше о дерзком хорезмийце.
Мударис был разгневан. Он вскочил так быстро и порывисто, что задел поднос с жареным миндалем, и Якуб увидел, как покатились по комнате орешки миндаля.
– Воля твоя, мударис… Я не хотел вносить смятение в твои мысли. Аллах знает, я пришел с добрыми намерениями.
С этими словами огорченный Якуб покинул медресе и даже не заглянул к своим сверстникам, которые, пользуясь отсутствием мудариса, весело играли в кости.
Через два дня, покидая Бухару, Якуб с горечью думал о том, что теперь его уже ничто не влечет в родной город. Встречи и разговоры, связанные с его занятиями, вдруг совсем неожиданно раскрыли перед ним невежество близких и дорогих ему людей. Ему было обидно и больно, словно он потерял что-то очень дорогое его сердцу. Но зато он по-новому видит все то значительное, что он обрел в обществе своего устода. Он понял, что теперь не скоро захочет приехать в Бухару; а благородному Абу-Райхану он смело сможет сказать, что излечился от печали. Да, он скажет: «Разлука с близкими больше не тревожит меня».
СВЕТИЛЬНИК ГОРЕЛ ВСЮ НОЧЬ
Лунный свет серебряным потоком залил узкую пыльную улочку с ее глиняными оградами, развесистыми тутовниками и домиками ремесленников, за которыми прятались плодовые сады. Здесь, на окраине Гурганджа, пахло созревшими плодами и пряным запахом согретой солнцем листвы. Если бы порой не доносилось зловоние, идущее от сваленных в кучу отбросов, здесь было бы так же душисто и прохладно, как в садах богачей.
Когда утих лай собак и плач младенца, доносившийся из-за глиняной стены, Якуб отчетливо услышал дружный хор кузнечиков. Их давно знакомая песня напомнила ему детство и такую же песнь кузнечиков в саду, за которым ухаживал старый погонщик верблюдов Абдулла.
«Ах, Абдулла, – вздохнул Якуб, – каждую свободную минуту ты отдавал саду. Я помню, как ты говорил, что зеленые растения – это те же дети аллаха и потому их надо любить, как мы любим всякое живое создание. И я полюбил их всем сердцем. С тех пор я никогда не прохожу равнодушным мимо цветущей яблони или красного мака, сорванного в поле. Я любил забираться в твою глиняную хижину, запрятанную в глубине тенистого сада. Я никогда не знал, когда ты просыпаешься, Абдулла. Мне казалось, что ты подымаешься вместе с цветами и пьешь ту живительную росу, которую им посылает небо. Может быть, от этого ты был всегда веселым и добрым, Абдулла?»
Так, мысленно обратившись к дням своей юности, Якуб представил себе на мгновение родной дом и Абдуллу, согнувшегося над грядкой душистой мяты.
«Хорошо бы увидеть сейчас старика, – подумал юноша, и от этой мысли даже потеплело на сердце. – Если бы свершилось чудо и Абдулла вдруг очутился здесь! Постоять бы рядом с ним и услышать хорошее слово. Ведь добрее Абдуллы нет человека на свете».
Оглядываясь по сторонам, словно надеясь увидеть Абдуллу, Якуб обратил внимание на стену, посеребренную лунным светом и увитую виноградными лозами.
– О, совсем как дома! – воскликнул радостно Якуб. – У нашей калитки так же. – И, поднявшись на цыпочки, он сорвал кисть сочного винограда, почти черного в лунном свете.
Ему показалось, будто он у калитки своего дома. Там такая же стена с виноградными лозами. Тенистая аллея ведет от калитки до порога дома. А на пороге в эту пору всегда сидит мать, отдыхает от дневных забот.
«Как дома», – подумал Якуб, общипывая сочные виноградины. Эти лозы дадут нам красные душистые ягоды. Давно уже он не ел этих ягод. Если бы он был дома, то, наверно, как и прежде, стал бы теперь срезать виноград. А потом он пошел бы в сушильню. Там Абдулла сушил ягоды. Вместе с мальчишками из соседнего двора он всегда помогал Абдулле. Вначале они долго мыли ягоды в арыке, где плескались утки. А потом раскладывали виноградные кисти, стараясь положить их тонким слоем. Он так трудился, что никто из мальчишек не мог с ним сравниться в усердии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102