Хотя пришла она не после общения с животными, не со стороны водопоя. На ее тапочках для бруссы не было ни малейшего следа жидкой глины, а на очень поношенном бледно-голубом комбинезончике, который она носила в этот день, не было ни пятнышка, ни морщинки.
– Я все утро была с мамой, – сразу же заявила мне Патриция, как бы желая извиниться за то, что не уделяет мне достаточно внимания. – Мы хорошо поработали и много говорили. Сейчас она чувствует себя хорошо, совсем хорошо.
Ласковое, очень детское лицо Патриции было гладким, спокойным. Она улыбнулась мне самой милой своей лукавой улыбкой и сказала:
– Мама разрешила мне пообедать у вас.
– Прекрасно, – сказал я, – но у меня все только холодное.
– Я как раз на это и рассчитывала, – сказала девочка. – Быстрее закончим.
– А ты что, торопишься? – спросил я.
Она не ответила на мой вопрос, а только воскликнула:
– Предоставьте мне заняться этим самой. Покажите мне, где у вас продукты.
В хижине-кухне были банки с сардинами и говяжьей тушенкой, масло, печенье, сухой сыр. Патриция, высунув кончик языка и сдвинув брови, выложила весь этот провиант на тарелки, перемешала его, сдобрила горчицей, добавила пряностей, расставила тарелки на столе на веранде. Лицо у нее было серьезное и счастливое.
Мы заканчивали нашу трапезу, когда подошел Бого, собираясь приготовить мне обед. С ним был Кихоро.
– Ну вот и прекрасно, – сказала Патриция. – Пора ехать.
– Куда? – спросил я.
– К дереву Кинга, – ответила Патриция.
– Так рано?
– Заранее трудно сказать.
Она смотрела на меня своими большими темными глазами с тем невинным и упрямым выражением, которое у нее всегда означало, что спрашивать у нее каких-либо объяснений совершенно бесполезно.
Мы поехали, как обычно, сначала по средней дороге, потом по тропе, ведущей к месту встреч девочки и льва. Бого как всегда остановил машину на этой тропе, вскоре после перекрестка. И как всегда Кихоро сделал вид, что остается с ним. Пока мы ехали, мы не обменялись с Патрицией ни единым словам. Так же молча мы дошли с ней и до тернистого дерева с длинными ветвями в форме зонтика.
Кинга там не было.
– Ну вот видишь… – сказал я девочке.
– Не имеет значения, – ответила Патриция. – Здесь ждать гораздо приятнее.
И она легла под деревом.
– Как же здесь хорошо! – вздохнула она. – Как хорошо тут пахнет.
Я не знал, имела ли она при этом в виду сухой, терпкий, немного резковатый аромат бруссы или же неуловимый для меня запах, оставленный в траве львом-исполином.
– Да, здесь просто чудесно, – прошептала Патриция.
Она, казалось, запаслась бесконечным терпением. И была уверена, что ожидание будет не напрасным.
К дереву подбежала, высоко и небрежно поджимая в прыжках ноги, прекрасная антилопа, но, увидев нас, резко прыгнула в сторону и исчезла.
– Она приняла нас за Кинга, – весело рассмеявшись, сказала Патриция.
Потом она закрыла глаза и задумчиво произнесла:
– Она немного похожа, особенно ростом, на одну антилопу, которую в этом заповеднике вообще невозможно встретить.
Девочка вдруг приподнялась на локте и, внезапно оживившись, продолжала:
– Я сама ее не видела, если не считать фотографий, но родители часто рассказывали мне о ней. Ее привез совсем маленькой из Уганды один друг моего отца и подарил ее на свадьбу моей маме. Я даже не знаю, к какой породе принадлежит эта антилопа. Ее звали Уганда-Коб. Мама потом взяла ее с собой на ферму около озера Наиваша. Отец арендовал ту ферму сразу после брака. Перед тем как перебраться в этот заповедник, он попытался, чтобы доставить удовольствие маме, стать плантатором.
Патриция пожала одним плечом, тем, на котором покоилась ее голова.
– Мой отец… плантатор в таком месте, где живут гиппопотамы, большие обезьяны, где водятся дикие утки. Он смотрел целыми днями на гиппопотамов, играл с обезьянами, стрелял в уток. А знаете, что он сделал с Угандой-Коб? Он приучил ее таскать ему упавших в болото уток, и она делала это лучше любой собаки. Можете спросить у него самого.
Пыл Патриции как-то вдруг угас, и она закончила совсем другим голосом:
– Когда мы вернемся домой.
Она опять легла на землю и повторила, точнее выдохнула:
– Когда мы вернемся домой.
Что за видение за прикрытыми веками превращало это детское лицо в маску, полную страсти и таинственности? Мне казалось, что я знаю. Я был в этом уверен.
И все же я боялся не только говорить об этом, но даже думать. Я сел рядом с Патрицией. Она открыла глаза. Они были ясные и ласковые.
– Мама опять просила меня, чтобы я уехала в пансион, – сказала Патриция. – Она была такая печальная, а я так люблю ее… Она ведь не представляет себе… («Слишком хорошо представляет», – подумалось мне). Ну, я ей и пообещала, но только позднее. – Девочка подмигнула. – Понимаете, это будет гораздо позднее. Но мама была довольна. А раз мама довольна, то что мне еще желать?
Патриция широким и неопределенным жестом показала на бруссу, на тернистые деревья, на снега Килиманджаро. Чтобы ее глаза были на уровне моих глаз, она встала на колени.
– Ну разве можно бросить все это? – спросила она.
Я отвел глаза в сторону. Насколько же я был с ней согласен!
– Я так счастлива здесь. Так счастлива! – произнесла Патриция шепотом, полным уверенности. – И вот папа, папа это хорошо себе представляет.
Кровь, внезапно прилившая к ее загорелым щекам, добавила им нежно-розового цвета. Она почти закричала:
– Ну разве я могла бы жить в пансионе, не видя его? А он, что бы он стал делать без меня? Нам так хорошо вместе. Он сильнее всех на свете. И он делает все, что я хочу.
Патриция беззвучно рассмеялась.
– А Кихоро? Разве я смогла бы взять его с собой?
Девочка покачала головой.
– Мама, – сказала она, – все время говорит мне про красивые игрушки, которые есть у детей в городе. Игрушки! Эти…
Патриция хотела еще раз повторить это смешное слово, но ее мысли уже переключились на другое. Вдали, среди высоких трав, возникла и стала приближаться к нам рыжая масса в таком же рыжем ореоле. Кинг не торопился. Он полагал, что пришел раньше времени. Каждый его шаг подчеркивал необыкновенную мощь его плеч и царственное величие его походки. Он не смотрел вперед. Он даже не нюхал ничего. Зачем бы он стал это делать? Время охоты еще не подошло. И других животных ему нечего было бояться – бояться должны были они. А человек в этом заповеднике был его другом.
Вот почему лев-исполин шел беззаботной и одновременно величавой походкой, а если он и ударял время от времени хвостом по собственному боку, то лишь затем, чтобы прогнать мух.
Патриция смотрела на него, затаив дыхание. Можно было подумать, что она видит его впервые. Такое было ощущение, словно она боится разрушить чары. В золотых львиных глазах сверкнуло солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Я все утро была с мамой, – сразу же заявила мне Патриция, как бы желая извиниться за то, что не уделяет мне достаточно внимания. – Мы хорошо поработали и много говорили. Сейчас она чувствует себя хорошо, совсем хорошо.
Ласковое, очень детское лицо Патриции было гладким, спокойным. Она улыбнулась мне самой милой своей лукавой улыбкой и сказала:
– Мама разрешила мне пообедать у вас.
– Прекрасно, – сказал я, – но у меня все только холодное.
– Я как раз на это и рассчитывала, – сказала девочка. – Быстрее закончим.
– А ты что, торопишься? – спросил я.
Она не ответила на мой вопрос, а только воскликнула:
– Предоставьте мне заняться этим самой. Покажите мне, где у вас продукты.
В хижине-кухне были банки с сардинами и говяжьей тушенкой, масло, печенье, сухой сыр. Патриция, высунув кончик языка и сдвинув брови, выложила весь этот провиант на тарелки, перемешала его, сдобрила горчицей, добавила пряностей, расставила тарелки на столе на веранде. Лицо у нее было серьезное и счастливое.
Мы заканчивали нашу трапезу, когда подошел Бого, собираясь приготовить мне обед. С ним был Кихоро.
– Ну вот и прекрасно, – сказала Патриция. – Пора ехать.
– Куда? – спросил я.
– К дереву Кинга, – ответила Патриция.
– Так рано?
– Заранее трудно сказать.
Она смотрела на меня своими большими темными глазами с тем невинным и упрямым выражением, которое у нее всегда означало, что спрашивать у нее каких-либо объяснений совершенно бесполезно.
Мы поехали, как обычно, сначала по средней дороге, потом по тропе, ведущей к месту встреч девочки и льва. Бого как всегда остановил машину на этой тропе, вскоре после перекрестка. И как всегда Кихоро сделал вид, что остается с ним. Пока мы ехали, мы не обменялись с Патрицией ни единым словам. Так же молча мы дошли с ней и до тернистого дерева с длинными ветвями в форме зонтика.
Кинга там не было.
– Ну вот видишь… – сказал я девочке.
– Не имеет значения, – ответила Патриция. – Здесь ждать гораздо приятнее.
И она легла под деревом.
– Как же здесь хорошо! – вздохнула она. – Как хорошо тут пахнет.
Я не знал, имела ли она при этом в виду сухой, терпкий, немного резковатый аромат бруссы или же неуловимый для меня запах, оставленный в траве львом-исполином.
– Да, здесь просто чудесно, – прошептала Патриция.
Она, казалось, запаслась бесконечным терпением. И была уверена, что ожидание будет не напрасным.
К дереву подбежала, высоко и небрежно поджимая в прыжках ноги, прекрасная антилопа, но, увидев нас, резко прыгнула в сторону и исчезла.
– Она приняла нас за Кинга, – весело рассмеявшись, сказала Патриция.
Потом она закрыла глаза и задумчиво произнесла:
– Она немного похожа, особенно ростом, на одну антилопу, которую в этом заповеднике вообще невозможно встретить.
Девочка вдруг приподнялась на локте и, внезапно оживившись, продолжала:
– Я сама ее не видела, если не считать фотографий, но родители часто рассказывали мне о ней. Ее привез совсем маленькой из Уганды один друг моего отца и подарил ее на свадьбу моей маме. Я даже не знаю, к какой породе принадлежит эта антилопа. Ее звали Уганда-Коб. Мама потом взяла ее с собой на ферму около озера Наиваша. Отец арендовал ту ферму сразу после брака. Перед тем как перебраться в этот заповедник, он попытался, чтобы доставить удовольствие маме, стать плантатором.
Патриция пожала одним плечом, тем, на котором покоилась ее голова.
– Мой отец… плантатор в таком месте, где живут гиппопотамы, большие обезьяны, где водятся дикие утки. Он смотрел целыми днями на гиппопотамов, играл с обезьянами, стрелял в уток. А знаете, что он сделал с Угандой-Коб? Он приучил ее таскать ему упавших в болото уток, и она делала это лучше любой собаки. Можете спросить у него самого.
Пыл Патриции как-то вдруг угас, и она закончила совсем другим голосом:
– Когда мы вернемся домой.
Она опять легла на землю и повторила, точнее выдохнула:
– Когда мы вернемся домой.
Что за видение за прикрытыми веками превращало это детское лицо в маску, полную страсти и таинственности? Мне казалось, что я знаю. Я был в этом уверен.
И все же я боялся не только говорить об этом, но даже думать. Я сел рядом с Патрицией. Она открыла глаза. Они были ясные и ласковые.
– Мама опять просила меня, чтобы я уехала в пансион, – сказала Патриция. – Она была такая печальная, а я так люблю ее… Она ведь не представляет себе… («Слишком хорошо представляет», – подумалось мне). Ну, я ей и пообещала, но только позднее. – Девочка подмигнула. – Понимаете, это будет гораздо позднее. Но мама была довольна. А раз мама довольна, то что мне еще желать?
Патриция широким и неопределенным жестом показала на бруссу, на тернистые деревья, на снега Килиманджаро. Чтобы ее глаза были на уровне моих глаз, она встала на колени.
– Ну разве можно бросить все это? – спросила она.
Я отвел глаза в сторону. Насколько же я был с ней согласен!
– Я так счастлива здесь. Так счастлива! – произнесла Патриция шепотом, полным уверенности. – И вот папа, папа это хорошо себе представляет.
Кровь, внезапно прилившая к ее загорелым щекам, добавила им нежно-розового цвета. Она почти закричала:
– Ну разве я могла бы жить в пансионе, не видя его? А он, что бы он стал делать без меня? Нам так хорошо вместе. Он сильнее всех на свете. И он делает все, что я хочу.
Патриция беззвучно рассмеялась.
– А Кихоро? Разве я смогла бы взять его с собой?
Девочка покачала головой.
– Мама, – сказала она, – все время говорит мне про красивые игрушки, которые есть у детей в городе. Игрушки! Эти…
Патриция хотела еще раз повторить это смешное слово, но ее мысли уже переключились на другое. Вдали, среди высоких трав, возникла и стала приближаться к нам рыжая масса в таком же рыжем ореоле. Кинг не торопился. Он полагал, что пришел раньше времени. Каждый его шаг подчеркивал необыкновенную мощь его плеч и царственное величие его походки. Он не смотрел вперед. Он даже не нюхал ничего. Зачем бы он стал это делать? Время охоты еще не подошло. И других животных ему нечего было бояться – бояться должны были они. А человек в этом заповеднике был его другом.
Вот почему лев-исполин шел беззаботной и одновременно величавой походкой, а если он и ударял время от времени хвостом по собственному боку, то лишь затем, чтобы прогнать мух.
Патриция смотрела на него, затаив дыхание. Можно было подумать, что она видит его впервые. Такое было ощущение, словно она боится разрушить чары. В золотых львиных глазах сверкнуло солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52