Очень уж я хорошо помнил, какой эффект это произвело на Сибиллу.
Но стоило нам сесть за стол, как она же сама его и упомянула.
– Мне сказали, – произнесла Сибилла, улыбаясь, – что Патриция продемонстрировала вам сегодня радушие нашего заповедника и представила Вам своего лучшего друга.
Мое удивление не позволило мне поверить, что речь идет о льве.
– Вы хотите сказать?… – сказал я, оставив из осторожности вопрос неоконченным.
– Ну разумеется, Кинга, – весело воскликнула Сибилла.
Потом она добавила с легкой и очень нежной насмешкой в адрес дочери:
– Надеюсь, вы нашли его прекрасным, умным и великолепным?
– Я просто не встречал ничего более удивительного, – сказал я, – чем власть вашей дочери над этим хищником..
Глаза Сибиллы светились все тем же умиротворенным светом.
– Сегодня, – сказала она, – Патриция вернулась рано и нам удалось продолжить утренние уроки.
– Я обещаю тебе, мама, – с воодушевлением ответила Патриция, – я тебе обещаю, что когда-нибудь буду такая же ученая, как ты. А еще я научусь так же хорошо одеваться, как твоя подруга Лиз.
Сибилла легонько покачала головой.
– Это будет не так-то просто, милая, – сказала она.
Патриция слегка опустила веки и ресницы ее сошлись настолько, что стало невозможно разглядеть выражение ее глаз.
– Я уже очень давно не видела тех твоих фотографий, которые были сделаны, когда ты с Лиз была в пансионе, – сказала Патриция. – Не покажешь ли ты их нам после ужина?
– Прекрасно, Пат! Просто замечательно! – воскликнул Буллит. – Посмотри, какую радость ты доставляешь матери.
Щеки Сибиллы, обычно такие блеклые, от слов дочери и в самом деле порозовели. Она сказала мне:
– Мне будет очень приятно показать вам эти старые снимки, несмотря на то, что они, скорее всего, покажутся вам скучными. Но за свое страдание вы получите компенсацию. Джон собрал целую коллекцию снимков Кинга в раннем возрасте.
В этот момент Сибилла и ее дочь не обменялись ни словом, ни взглядом. Интересно, понимали ли они сами, что на протяжении всего дня они вели между собой тайный и деликатный торг и, повинуясь инстинкту, заключили своеобразное перемирие, явившееся для них обеих счастливым компромиссом?
Когда трапеза закончилась, Буллит и его жена пошли за своими дорогими фотографиями.
Сибилла вернулась первой с большим плоским альбомом с ужасным матерчатым переплетом и золотым обрезом.
– Только не подумайте, что это я такой выбрала, – сказала Сибилла. – Меня наградили им. Я получила это в награду за хорошее поведение от пожилой дамы, начальницы нашего пансиона.
На лице молодой женщины витала умиленная полуулыбка. Она признавала, что ее альбом чудовищно безвкусен, но ей была дорога эта уродливая вещь как память о счастливых временах.
Несмотря на все мои честные старания, я был просто не в состоянии выразить что-либо выходящее за рамки шаблонной вежливости при виде этих скучных или обезоруживающе глупых фотографий. А вот Патриция проявила к ним живейший интерес. Было ли то следствием искреннего расположения к матери или своеобразной хитростью? Или же тот далекий мир, который был миром почти ее ровесниц, действительно как-то задел ее воображение и чувства?
Так или иначе, был ли интерес Патриции притворным или нет, но выглядела она вполне искренней. Она вскрикивала от удовольствия, от восторга. Она слушала, то и дело обращаясь к Сибилле за объяснениями. Непрестанно хвалила черты лица, прически, одежду, ленты одной воспитанницы, которая, как мне казалось, мало чем отличалась от других, но при этом ее звали Лиз Дарбуа.
Этот диалог прервался, когда вернулся Буллит. Он сказал, кладя на длинный узкий стол набитый фотографиями конверт из плотной бумаги:
– Я немного задержался, но, по правде сказать, никак не мог вспомнить, куда задевал это старье.
Буллит извлек из конверта несколько фотографий и разложил их, одна к другой, на столе.
– Серия первая, дамы и господа, – возвестил он. – Кинг с кормилицей.
– Не надо шутить, Джон, – сказала вполголоса Сибилла.
Она стояла, склонившись над фотографиями.
– Их так долго не извлекали из стола, – сказала молодая женщина. – Я даже успела позабыть, как это очаровательно. Вы только посмотрите!
Она протянула мне с десяток снимков. На них был изображен самый трогательный маленький зверушка, какого только можно себе представить, немного неуклюжий, с едва раскрывшимися глазами, с квадратной головой: он то лежал, свернувшись клубочком на худеньких ручках девочки, выглядевшей как младшая сестренка Патриции, то восседал у нее на плече, то спал у нее на коленях, то сосал молоко, жадно прильнув к бутылочке с соской, которую она держала в руках.
– И это в самом деле Кинг? – невольно воскликнул я.
Буллит взъерошил свои волосы, которые успели у него высохнуть и внезапно стали опять торчать в разные стороны. Он сказал, стесняясь умиления, которое делало его голос еще более хриплым:
– Даже я и то с трудом верю, что эта вот крохотуля…
– Я никогда не видела ничего более милого, более беспомощного и ласкового, – прошептала Сибилла.
Только Патриция ничего не говорила. И на фотографии она тоже не смотрела.
– В ту пору я бы с удовольствием ухаживала за ним, – продолжала Сибилла, – но Патриция никогда мне не позволяла. Когда я пыталась просто потрогать младенца-львенка, у нее тут же начинались приступы какой-то невероятной злости.
На мгновение лицо Патриции, такое спокойное в этот вечер, вдруг стало опять таким же неистовым, каким я его видел в цирке посреди бруссы, под деревом с длинными ветвями.
– Потому что Кинг был мой, – сказала она.
Я поторопился спросить:
– А здесь, что это такое?
На снимке из какого-то шерстяного свертка торчала половинка круглой мордочки с закрытыми глазами и двумя очаровательными ушками.
– Здесь он простуженный, – объяснила мне Патриция. – И я завернула его в мой свитер.
Она как будто успокоилась, но, когда я собрался снова задать ей вопрос, она сухо произнесла:
– Извините меня, я тогда была совсем маленькой. И сейчас уже все забыла.
Это было неправдой. Мне было известно это по тому, что Патриция сама же поведала мне, когда сидела между лапами Кинга. Она хранила в памяти все мельчайшие подробности детства львенка. Однако у нее не было никакого желания вспоминать о тех временах, когда он полностью зависел от нее, тогда как теперь, в этот самый момент, исполинский хищник совершенно свободный бродил вдали от нее в африканской ночи.
– Спрашивайте лучше обо всем, что вас интересует, у моего отца. Ведь фотографии делал он, – сказала Патриция.
Она снова обратила свое внимание на лимонно-желтый альбом. Сибилла составила ей компанию. Они уселись вместе в одно кресло и стали очень тихо о чем-то беседовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Но стоило нам сесть за стол, как она же сама его и упомянула.
– Мне сказали, – произнесла Сибилла, улыбаясь, – что Патриция продемонстрировала вам сегодня радушие нашего заповедника и представила Вам своего лучшего друга.
Мое удивление не позволило мне поверить, что речь идет о льве.
– Вы хотите сказать?… – сказал я, оставив из осторожности вопрос неоконченным.
– Ну разумеется, Кинга, – весело воскликнула Сибилла.
Потом она добавила с легкой и очень нежной насмешкой в адрес дочери:
– Надеюсь, вы нашли его прекрасным, умным и великолепным?
– Я просто не встречал ничего более удивительного, – сказал я, – чем власть вашей дочери над этим хищником..
Глаза Сибиллы светились все тем же умиротворенным светом.
– Сегодня, – сказала она, – Патриция вернулась рано и нам удалось продолжить утренние уроки.
– Я обещаю тебе, мама, – с воодушевлением ответила Патриция, – я тебе обещаю, что когда-нибудь буду такая же ученая, как ты. А еще я научусь так же хорошо одеваться, как твоя подруга Лиз.
Сибилла легонько покачала головой.
– Это будет не так-то просто, милая, – сказала она.
Патриция слегка опустила веки и ресницы ее сошлись настолько, что стало невозможно разглядеть выражение ее глаз.
– Я уже очень давно не видела тех твоих фотографий, которые были сделаны, когда ты с Лиз была в пансионе, – сказала Патриция. – Не покажешь ли ты их нам после ужина?
– Прекрасно, Пат! Просто замечательно! – воскликнул Буллит. – Посмотри, какую радость ты доставляешь матери.
Щеки Сибиллы, обычно такие блеклые, от слов дочери и в самом деле порозовели. Она сказала мне:
– Мне будет очень приятно показать вам эти старые снимки, несмотря на то, что они, скорее всего, покажутся вам скучными. Но за свое страдание вы получите компенсацию. Джон собрал целую коллекцию снимков Кинга в раннем возрасте.
В этот момент Сибилла и ее дочь не обменялись ни словом, ни взглядом. Интересно, понимали ли они сами, что на протяжении всего дня они вели между собой тайный и деликатный торг и, повинуясь инстинкту, заключили своеобразное перемирие, явившееся для них обеих счастливым компромиссом?
Когда трапеза закончилась, Буллит и его жена пошли за своими дорогими фотографиями.
Сибилла вернулась первой с большим плоским альбомом с ужасным матерчатым переплетом и золотым обрезом.
– Только не подумайте, что это я такой выбрала, – сказала Сибилла. – Меня наградили им. Я получила это в награду за хорошее поведение от пожилой дамы, начальницы нашего пансиона.
На лице молодой женщины витала умиленная полуулыбка. Она признавала, что ее альбом чудовищно безвкусен, но ей была дорога эта уродливая вещь как память о счастливых временах.
Несмотря на все мои честные старания, я был просто не в состоянии выразить что-либо выходящее за рамки шаблонной вежливости при виде этих скучных или обезоруживающе глупых фотографий. А вот Патриция проявила к ним живейший интерес. Было ли то следствием искреннего расположения к матери или своеобразной хитростью? Или же тот далекий мир, который был миром почти ее ровесниц, действительно как-то задел ее воображение и чувства?
Так или иначе, был ли интерес Патриции притворным или нет, но выглядела она вполне искренней. Она вскрикивала от удовольствия, от восторга. Она слушала, то и дело обращаясь к Сибилле за объяснениями. Непрестанно хвалила черты лица, прически, одежду, ленты одной воспитанницы, которая, как мне казалось, мало чем отличалась от других, но при этом ее звали Лиз Дарбуа.
Этот диалог прервался, когда вернулся Буллит. Он сказал, кладя на длинный узкий стол набитый фотографиями конверт из плотной бумаги:
– Я немного задержался, но, по правде сказать, никак не мог вспомнить, куда задевал это старье.
Буллит извлек из конверта несколько фотографий и разложил их, одна к другой, на столе.
– Серия первая, дамы и господа, – возвестил он. – Кинг с кормилицей.
– Не надо шутить, Джон, – сказала вполголоса Сибилла.
Она стояла, склонившись над фотографиями.
– Их так долго не извлекали из стола, – сказала молодая женщина. – Я даже успела позабыть, как это очаровательно. Вы только посмотрите!
Она протянула мне с десяток снимков. На них был изображен самый трогательный маленький зверушка, какого только можно себе представить, немного неуклюжий, с едва раскрывшимися глазами, с квадратной головой: он то лежал, свернувшись клубочком на худеньких ручках девочки, выглядевшей как младшая сестренка Патриции, то восседал у нее на плече, то спал у нее на коленях, то сосал молоко, жадно прильнув к бутылочке с соской, которую она держала в руках.
– И это в самом деле Кинг? – невольно воскликнул я.
Буллит взъерошил свои волосы, которые успели у него высохнуть и внезапно стали опять торчать в разные стороны. Он сказал, стесняясь умиления, которое делало его голос еще более хриплым:
– Даже я и то с трудом верю, что эта вот крохотуля…
– Я никогда не видела ничего более милого, более беспомощного и ласкового, – прошептала Сибилла.
Только Патриция ничего не говорила. И на фотографии она тоже не смотрела.
– В ту пору я бы с удовольствием ухаживала за ним, – продолжала Сибилла, – но Патриция никогда мне не позволяла. Когда я пыталась просто потрогать младенца-львенка, у нее тут же начинались приступы какой-то невероятной злости.
На мгновение лицо Патриции, такое спокойное в этот вечер, вдруг стало опять таким же неистовым, каким я его видел в цирке посреди бруссы, под деревом с длинными ветвями.
– Потому что Кинг был мой, – сказала она.
Я поторопился спросить:
– А здесь, что это такое?
На снимке из какого-то шерстяного свертка торчала половинка круглой мордочки с закрытыми глазами и двумя очаровательными ушками.
– Здесь он простуженный, – объяснила мне Патриция. – И я завернула его в мой свитер.
Она как будто успокоилась, но, когда я собрался снова задать ей вопрос, она сухо произнесла:
– Извините меня, я тогда была совсем маленькой. И сейчас уже все забыла.
Это было неправдой. Мне было известно это по тому, что Патриция сама же поведала мне, когда сидела между лапами Кинга. Она хранила в памяти все мельчайшие подробности детства львенка. Однако у нее не было никакого желания вспоминать о тех временах, когда он полностью зависел от нее, тогда как теперь, в этот самый момент, исполинский хищник совершенно свободный бродил вдали от нее в африканской ночи.
– Спрашивайте лучше обо всем, что вас интересует, у моего отца. Ведь фотографии делал он, – сказала Патриция.
Она снова обратила свое внимание на лимонно-желтый альбом. Сибилла составила ей компанию. Они уселись вместе в одно кресло и стали очень тихо о чем-то беседовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52