Признательность, отразившаяся в чертах Буллита, была столь же горячей, как и овладевший им несколько минут назад вроде бы беспричинный и несообразный гнев.
– Разумеется, все правильно, – совсем тихо сказал он.
– Но ведь в таком случае, Джон, – воскликнула Сибилла (и нижняя губа у нее слегка задрожала), – чем больше мы потеряем времени, тем сильнее Патриция, если она будет продолжать жить здесь, отвыкнет от людей и одичает. Надо же что-то делать.
Буллит произнес еще тише:
– Мы ведь однажды уже пробовали, дорогая, и ты прекрасно помнишь, что из этого получилось. Девочка в пансионате не выдержала и заболела.
– Два года назад она была совсем маленькой, – возразила Сибилла. – А сейчас все обстоит иначе. Сейчас мы должны думать о будущем нашего ребенка.
На щеках молодой женщины появились красные лихорадочные пятна. Внезапно она обратилась ко мне за поддержкой.
– Вот вам, например, не кажется, – спросила она меня, – что Патриция первая же станет нас когда-нибудь упрекать за то, что мы не дали ей хорошего образования?
Буллит ничего не говорил, но не отрываясь смотрел на меня своими слишком бледными, в мелких красных прожилках (солнце? алкоголь?) глазами, и в его взгляде, куда он вложил всю свою незаурядную силу, читалось желание получить ответ, противоположный тому, что хотела от меня его жена. Оба они – каждый в соответствии со своей натурой – искали во мне союзника в самом важном для них споре, предметом которого была судьба девочки в сером комбинезончике, подруги зари и диких животных.
Какой ответ мог им дать я, прохожий?
Я подумал о Патриции, о ее подстриженных под горшок волосах. Это воспоминание, о котором родители девочки, естественно, не могли знать, и только оно заставило меня сделать мой выбор. Я сказал шутливым тоном и сделав вид, что истинный смысл спора мне не совсем ясен:
– Возможно оттого, что у меня нет детей, я всегда принимаю их сторону. Так что прошу определить меня в лагерь Патриции.
Возникла небольшая пауза. Сибилла через силу улыбнулась и сказала:
– Вы уж извините, что мы вмешиваем вас в наши семейные заботы. Вы ведь приехали сюда не ради этого.
– В самом деле, – сказал Буллит.
Он тоже улыбался, но так, как улыбнулся бы человек, который через много лет вдруг встретил старого друга.
– Я сейчас вам кое-что покажу в этом нашем заповеднике… Нечто такое, что мало кто видел, – продолжил он, слегка подняв свою грозную длань и как бы собираясь хорошенько хлопнуть меня по плечу.
Однако тут он взглянул на жену, которая, казалось, витала в своих мыслях где-то далеко от нас, и добавил почти с робостью в голосе:
– А ты, дорогая, в честь нашего гостя тоже могла бы для разнообразия поехать вместе с нами. Как в добрые старые времена. Это подняло бы тебе настроение.
Однако Сибилла, не отвечая ему, спросила меня:
– Боже мой! Что подумает Лиз, когда узнает, что вы так и не видели Патрицию?
– Лиз? – спросил Буллит. – При чем тут Лиз?
– Наш гость – ее друг, – сказала Сибилла. – Я еще не успела тебе рассказать. Он привез мне письмо от Лиз и, представляешь, скоро он опять ее увидит.
Всякий раз, когда Сибилла повторяла это имя, голос ее звучал все темпераментнее, а лицо молодело. А у Буллита, напротив, черты лица в то же самое время заметно искажались и оно становилось все более замкнутым. От прежнего дружелюбного выражения на нем не осталось и следа.
– Вы когда уезжаете? – спросила меня Сибилла.
– Завтра, – ответил вместо меня Буллит почти грубо. – Так записано в книге.
– Завтра? – воскликнула Сибилла. – Так быстро… Но тогда мне нужно прямо сейчас садиться за письмо к Лиз. Я должна столько всего рассказать ей. Вы можете себе представить, благодаря встрече с вами, сейчас у меня такое ощущение, как будто она где-то рядом.
Буллит налил себе виски.
– Я даже не смогла принять вас как следует, – продолжала Сибилла. – Приходите вечером на чашку чая. Кстати, вам все равно нечем будет заняться. Джон запретил ездить по заповеднику с наступлением темноты. Так ведь, Джон?
– Фары ослепляют животных, – буркнул Буллит.
– С радостью приду, – сказал я Сибилле. – А что касается письма, то не торопитесь. Мой шофер сможет взять его завтра, перед отъездом.
Буллит бросил на меня взгляд сквозь стакан, наполненный виски.
– А не будете ли вы так добры объяснить мне, – внезапно спросил он, – почему этот самый шофер провел ночь в машине, хотя ему выделили койку в помещении, где живет обслуживающий персонал лагеря? Что, этот джентльмен из Найроби гнушается спать под одной крышей с песчаными неграми из бруссы?
– Дело вовсе не в этом, – объяснил я. – Мы вместе с Бого описали большой круг, доехали до озера Киву. А там отели отказываются селить у себя негров, разве что в собачьих конурах. Вот так у Бого и появилась привычка спать в машине. Он человек очень простой, но у него есть чувство собственного достоинства.
– Достоинство, – повторил Буллит сквозь зубы. – Достоинство.
Его взгляд упал на длинный ремень из кожи носорога, свисавший с ручки кресла, потом вернулся к стакану с виски.
– Я родился в Родезии, – внезапно произнес он. – Мой отец стоял там во главе очень обширной территории. Мне было четырнадцать лет, когда мы с одним моим сверстником впервые отправились на сафари. И вот однажды в бруссе, где водились львы, но где охота была запрещена, мы заметили, как шевелятся кусты. Защита не защита, но мы выстрелили. И один из нас попал. Оказалось, негр; убит наповал. Мы пошли предупредить вождя ближайшей деревни. Старого негра. (Буллит на мгновение поднял взгляд на меня.) Очень достойного. Он нам сказал: «Ваше счастье, что это был не лев. Тогда ваш отец ни за что бы вам не простил». И это было действительно так. У моего отца закон был в крови.
– Джон, ну зачем ты рассказываешь такие истории? – сказала вполголоса Сибилла. – Ты же знаешь, что я терпеть их не могу. А к тому же из-за них тебя могут принять за дикаря.
Буллит не ответил, пошел, взял кибоко и сказал, не глядя на меня:
– Извините, я должен сейчас работать. Чтобы сопровождать вас по заповеднику, я пришлю вам человека.
Он потянулся, расставив крестом руки, и комната сразу уменьшилась в размере.
– Джон, – с какой-то поспешностью произнесла Сибилла, – пообещай мне, что ты убедишь Патрицию, чтобы она не ломалась и пришла к чаю. Надо же, чтобы наш гость смог рассказать о ней Лиз.
Громадная длань, державшая хлыст из кожи носорога, судорожно стиснула рукоятку. Потом она разжалась и Буллит, приблизив свою морду к болезненному лицу жены, сказал с глубочайшей нежностью:
– Обещаю, милая.
Он коснулся губами волос Сибиллы. Она прильнула к нему, и он так же любовно, как и перед этим, прижал ее к своей груди.
VII
Вскоре и я тоже ушел. Сибилла не пыталась меня задержать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52