Она зашаталась и упала.
Приятели Ориунги тоже схватили свои копья. Но опоздали. Рейнджеры уже целились в них из своих ружей, а Ол Калу с перевязанным окровавленной тряпкой животом стал впереди молодых людей.
Вождь клана что-то сказал Буллиту и тот утвердительно кивнул головой.
– Ну все, можно ехать, – сказал Буллит мне. – Старик обещает, что если комиссар округа назначит компенсацию в пользу вакамба, то масаи без возражений заплатят. Он считает, что ради сохранения гордости морана можно заплатить любую цену.
Ориунга, слегка улыбаясь, снова присел на корточки. Не знаю почему, но я подумал о Патриции, и не знаю почему, но я был рад, что она не видела его триумфа.
Однако в тот же день вечером она сопровождала своих родителей, которых я пригласил к себе на веранду для ритуальной дегустации напитков. И не преминула воспользоваться одним из мгновений, когда Сибилла и Буллит вышли на крыльцо полюбоваться последними отсветами солнца на снегах Килиманджаро. Она спросила меня своим таинственным, беззвучным голосом, но с блеском в глазах:
– А тот масай, который так ловко кинул копье, это тот самый моран, который смотрел на меня сегодня утром?
VIII
На следующий день Буллит выполнил наконец обещание, данное им во время нашей первой встречи: провезти меня по своим владениям.
– Вы увидите такие вещи, – сказал он тогда, – которые видели очень немногие.
Он проявил благородство и с лихвой выполнил свое обещание.
Надо признаться, что садясь утром в «лендровер», где уже сидели Патриция, Кихоро и два рейнджера, я не надеялся ни на какие новые открытия. Посмотрев заповедник в сопровождении маленькой девочки, знающей его дикие тайны, я решил, что обнаружить что-либо новое, способное вызвать у меня удивление, я уже не смогу. Я смотрел на себя, как на человека пресыщенного.
Как же я ошибался! И с какой радостью я в этом очень скоро убедился!
Прежде всего это была машина Буллита, задуманная для самых сложных дорог, открытая всем ветрам, потому что в ней не было ни крыши, ни стекол, и по этой же причине позволяющая видеть буквально все. Была еще манера Буллита вести машину: властная, дерзкая, непринужденная, искусная. Было его абсолютное знание местности – результат многочисленных экспедиций, объездов, облав и постоянных наблюдений, результат повседневной и многолетней работы. А главное, был сам Буллит, или, точнее, та самая существенная его часть, которую во всей ее полноте выявляла его ни с чем не сравнимая профессия, для которой, казалось, и были специально скроены, созданы его мощное тело и его украшенная шапкой рыжих волос морда.
Он сидел, расправив свои широкие прямые плечи, встречный ветер скользил по его массивной обнаженной шее, слегка приоткрывая его крупные губы. Он вез меня сквозь это радостное утро, как на какой-нибудь праздник победы.
В этот миг все принадлежало Буллиту, и он знал это и не удивлялся.
Машина, с которой он творил, что хотел.
Рейнджеры, которые были преданы ему и которые громко смеялись своим по-детски наивным варварским смехом, когда прыжок «лендровера», ухаб или резкий вираж подбрасывал их вверх, как каких-нибудь больших черных кукол.
Патриция, прижавшаяся к боку отца, словно набираясь от него тепла и силы. Задрав свое личико навстречу хлесткому ветру, она непрерывно дергала меня за руку и подмигивала мне, чтобы я вместе с ней восхищался ловкостью и дерзновенностью крепких рук, державших баранку.
И наконец, брусса, раскинувшаяся на десятки миль, брусса во всем ее объеме и всех ее формах, с ее растительностью и ее животными.
Буллит то бросал «лендровер» под немыслимым углом на откос крутого холма и держал его вздыбленным до самой вершины, откуда словно с воздуха открывался вид на беспредельные просторы, то погружался вглубь таких темных, таких тернистых и изломанных оврагов, что они походили на морское дно, усеянное звездчатыми кораллами. И вдруг откуда ни возьмись в глаза бил свет привольной саванны. А потом возникал монументальный строевой лес с виднеющимися далеко вверху пролетами.
Конечно же, ничто не могло занять место тех тайн, к которым я приблизился, сопровождая Патрицию. Но и чудная экскурсия, организованная Буллитом, тоже оказалась не сопоставимой ни с чем. Сам возраст девочки, составлявший ее главную силу, ее одержимость Кингом, и моя одержимость ею сводили то пространство, на котором я ее встретил, к зоне таинственного и сказочного. А вот Буллит, напротив, показывал мне Королевский заповедник во всем его размахе и великолепии, раскрывал его передо мной, распахивая все его двери.
Я уже давно утратил всякую способность ориентироваться, перестал осознавать вправо мы едем или влево, вперед или назад, и это меня нисколько не смущало. Эти ориентиры стали несущественными, потеряли смысл при таком восприятии обособленных полей, высоких лесов, узких полян в форме полумесяца, массивов деревьев-исполинов, перелесков и прерий, которые чередовались, находили друг на друга, сливались в один и тот же пейзаж, одновременно буколический и дикий, пленительный и пугающий. В этом океане зелени утреннее солнце подчеркивало приглушенный или яркий тон, резкий или нежный оттенок каждого движения травы или листвы, а время от времени в нем возникали словно рифы скалистые горы, образовавшиеся из бывших вулканов и несущие свою окаменелую лаву в виде корон из черной пены.
А где были города, или хотя бы затерянные в глуши деревушки, или на худой конец одинокие лачуги, выпускающие из трубы в небо струйку сажи? Здесь земля никогда не знала ни дыма жилья, ни запаха, ни следа, ни тени человека. С незапамятных времен в этой бруссе рождались, жили, охотились, спаривались и умирали только племена животных. И с тех пор ничего не изменилось. И звери и земля хранили верность изначально установленному порядку. А Буллит, великий огненноволосый колдун, занимался своим магическим искусством, заклиная их всех в своем безудержном кружении.
Антилопы, газели, зебры, гну и буйволы… Машина, несущаяся на пределе скорости, кренясь, вздыбливаясь, ныряя вниз, снова выскакивая наверх, гнала эти стада друг на друга, все больше сжимая круги, пока все это многообразие мастей, морд и рогов не рассеивалось по бруссе, мчась во весь опор, галопируя, взбрыкивая и подпрыгивая.
Задыхаясь от радости и едва переводя дух, ослепленная новыми впечатлениями, Патриция кричала:
– Посмотрите! Посмотрите, какие они красивые! Как быстро бегают зебры и как высоко прыгают антилопы! А буйволы-то как несутся напролом!
Она хватала меня за запястье, чтобы мне лучше передавалась ее убежденность и добавляла:
– Мой отец – друг животных. Они нас знают. Мы умеем играть с ними.
Ну а сам Буллит, такой суровый ко всем, кто хоть сколько-нибудь нарушал покой животных, разделял ли он наивную убежденность дочери?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Приятели Ориунги тоже схватили свои копья. Но опоздали. Рейнджеры уже целились в них из своих ружей, а Ол Калу с перевязанным окровавленной тряпкой животом стал впереди молодых людей.
Вождь клана что-то сказал Буллиту и тот утвердительно кивнул головой.
– Ну все, можно ехать, – сказал Буллит мне. – Старик обещает, что если комиссар округа назначит компенсацию в пользу вакамба, то масаи без возражений заплатят. Он считает, что ради сохранения гордости морана можно заплатить любую цену.
Ориунга, слегка улыбаясь, снова присел на корточки. Не знаю почему, но я подумал о Патриции, и не знаю почему, но я был рад, что она не видела его триумфа.
Однако в тот же день вечером она сопровождала своих родителей, которых я пригласил к себе на веранду для ритуальной дегустации напитков. И не преминула воспользоваться одним из мгновений, когда Сибилла и Буллит вышли на крыльцо полюбоваться последними отсветами солнца на снегах Килиманджаро. Она спросила меня своим таинственным, беззвучным голосом, но с блеском в глазах:
– А тот масай, который так ловко кинул копье, это тот самый моран, который смотрел на меня сегодня утром?
VIII
На следующий день Буллит выполнил наконец обещание, данное им во время нашей первой встречи: провезти меня по своим владениям.
– Вы увидите такие вещи, – сказал он тогда, – которые видели очень немногие.
Он проявил благородство и с лихвой выполнил свое обещание.
Надо признаться, что садясь утром в «лендровер», где уже сидели Патриция, Кихоро и два рейнджера, я не надеялся ни на какие новые открытия. Посмотрев заповедник в сопровождении маленькой девочки, знающей его дикие тайны, я решил, что обнаружить что-либо новое, способное вызвать у меня удивление, я уже не смогу. Я смотрел на себя, как на человека пресыщенного.
Как же я ошибался! И с какой радостью я в этом очень скоро убедился!
Прежде всего это была машина Буллита, задуманная для самых сложных дорог, открытая всем ветрам, потому что в ней не было ни крыши, ни стекол, и по этой же причине позволяющая видеть буквально все. Была еще манера Буллита вести машину: властная, дерзкая, непринужденная, искусная. Было его абсолютное знание местности – результат многочисленных экспедиций, объездов, облав и постоянных наблюдений, результат повседневной и многолетней работы. А главное, был сам Буллит, или, точнее, та самая существенная его часть, которую во всей ее полноте выявляла его ни с чем не сравнимая профессия, для которой, казалось, и были специально скроены, созданы его мощное тело и его украшенная шапкой рыжих волос морда.
Он сидел, расправив свои широкие прямые плечи, встречный ветер скользил по его массивной обнаженной шее, слегка приоткрывая его крупные губы. Он вез меня сквозь это радостное утро, как на какой-нибудь праздник победы.
В этот миг все принадлежало Буллиту, и он знал это и не удивлялся.
Машина, с которой он творил, что хотел.
Рейнджеры, которые были преданы ему и которые громко смеялись своим по-детски наивным варварским смехом, когда прыжок «лендровера», ухаб или резкий вираж подбрасывал их вверх, как каких-нибудь больших черных кукол.
Патриция, прижавшаяся к боку отца, словно набираясь от него тепла и силы. Задрав свое личико навстречу хлесткому ветру, она непрерывно дергала меня за руку и подмигивала мне, чтобы я вместе с ней восхищался ловкостью и дерзновенностью крепких рук, державших баранку.
И наконец, брусса, раскинувшаяся на десятки миль, брусса во всем ее объеме и всех ее формах, с ее растительностью и ее животными.
Буллит то бросал «лендровер» под немыслимым углом на откос крутого холма и держал его вздыбленным до самой вершины, откуда словно с воздуха открывался вид на беспредельные просторы, то погружался вглубь таких темных, таких тернистых и изломанных оврагов, что они походили на морское дно, усеянное звездчатыми кораллами. И вдруг откуда ни возьмись в глаза бил свет привольной саванны. А потом возникал монументальный строевой лес с виднеющимися далеко вверху пролетами.
Конечно же, ничто не могло занять место тех тайн, к которым я приблизился, сопровождая Патрицию. Но и чудная экскурсия, организованная Буллитом, тоже оказалась не сопоставимой ни с чем. Сам возраст девочки, составлявший ее главную силу, ее одержимость Кингом, и моя одержимость ею сводили то пространство, на котором я ее встретил, к зоне таинственного и сказочного. А вот Буллит, напротив, показывал мне Королевский заповедник во всем его размахе и великолепии, раскрывал его передо мной, распахивая все его двери.
Я уже давно утратил всякую способность ориентироваться, перестал осознавать вправо мы едем или влево, вперед или назад, и это меня нисколько не смущало. Эти ориентиры стали несущественными, потеряли смысл при таком восприятии обособленных полей, высоких лесов, узких полян в форме полумесяца, массивов деревьев-исполинов, перелесков и прерий, которые чередовались, находили друг на друга, сливались в один и тот же пейзаж, одновременно буколический и дикий, пленительный и пугающий. В этом океане зелени утреннее солнце подчеркивало приглушенный или яркий тон, резкий или нежный оттенок каждого движения травы или листвы, а время от времени в нем возникали словно рифы скалистые горы, образовавшиеся из бывших вулканов и несущие свою окаменелую лаву в виде корон из черной пены.
А где были города, или хотя бы затерянные в глуши деревушки, или на худой конец одинокие лачуги, выпускающие из трубы в небо струйку сажи? Здесь земля никогда не знала ни дыма жилья, ни запаха, ни следа, ни тени человека. С незапамятных времен в этой бруссе рождались, жили, охотились, спаривались и умирали только племена животных. И с тех пор ничего не изменилось. И звери и земля хранили верность изначально установленному порядку. А Буллит, великий огненноволосый колдун, занимался своим магическим искусством, заклиная их всех в своем безудержном кружении.
Антилопы, газели, зебры, гну и буйволы… Машина, несущаяся на пределе скорости, кренясь, вздыбливаясь, ныряя вниз, снова выскакивая наверх, гнала эти стада друг на друга, все больше сжимая круги, пока все это многообразие мастей, морд и рогов не рассеивалось по бруссе, мчась во весь опор, галопируя, взбрыкивая и подпрыгивая.
Задыхаясь от радости и едва переводя дух, ослепленная новыми впечатлениями, Патриция кричала:
– Посмотрите! Посмотрите, какие они красивые! Как быстро бегают зебры и как высоко прыгают антилопы! А буйволы-то как несутся напролом!
Она хватала меня за запястье, чтобы мне лучше передавалась ее убежденность и добавляла:
– Мой отец – друг животных. Они нас знают. Мы умеем играть с ними.
Ну а сам Буллит, такой суровый ко всем, кто хоть сколько-нибудь нарушал покой животных, разделял ли он наивную убежденность дочери?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52