У витрин магазина "Next
Stop", торгующего американским старьем, он, как всегда, задержался,
невозможно было пройти мимо верблюжьих даффл-котов и пиджаков из
толстого твида с кожаными заплатками на локтях. Эвелик, эвелик,
гардероб мой невелик, - вспомнил он идиотские стишки фарцовочных
шестидесятых, вспомнил эти петельки, свешивающиеся с воротников,
кожаные заплатки, клетчатые подкладки, лейблы, пуговицы футбольными
мячиками, за каждую тогда давали пятерку...
На углу, у метро и чаши фонтана, тусовались молодые американские
бродяги, они норовили сесть на мостовую маленькой площади, женщина-
полицейский, обве- шанная по поясу наручниками, кобурой с вылезающей
револьверной рукояткой и еще какой-то чертовщиной , хмуро наблюдала за
оборванцами и, как только они приземлялись, показывала рукой: встать,
вверх, встать, засранцы! Кобура лежала на ее крутой заднице, как седло
на крупе. Была она чернокожая. Пилотка высоко сидела на кудрях, на
огромном "афро".
К гостинице вернулись по бульвару, почти не разговаривая, как
обычно в последнее время, - все впечатления были уже высказаны, а
конфликты, чем ближе было возвращение, возникали все чаще. Но сегодня
удалось промолчать - и вдруг возник покой, благожелательность, даже
что-то вроде близости. Он почувствовал, что еще возможно жить, вместе
переживать день за днем и входить в утро без ощущения отчаяния.
В номере, как Ольга и ожидала, было душно, топили в связи с
похолоданием отчаянно. Ольга тут же стащила платье, бросила его поверх
плаща на кресло и пошла в колготках и широком лифчике открывать окно.
Он разделся, повесил одежду в шкаф, вытащил из-под подушки пижаму.
Увидел свое отражение в зеркале шкафа - в трусах, с пижамой в руке, с
растрепавшимися при раздевании волосами...
Ольга вышла из ванной голой. Он бросил пижаму на постель, увидел
в зеркале, как она выходит из ванной - немного сгорбившись, словно от
стеснения, а на самом деле от того, что в комнате уже стало прохладно,
от окна дуло, и ей просто было холодновато. Он шагнул к ней,
возбуждение становилось, как обычно, тем сильнее, чем сильнее он
испытывал отвращение к себе... Но, обхватив себя руками, так что груди
сошлись, она пробежала к постели и мгновенно залезла под одеяло,
накрутив его на себя.
- Как прекрасно, - сказала она, и он не поверил своим ушам,
настолько это совпадало с его настроением. Прекрасно, все прекрасно, и
все возможно, надо только забыть все остальное, и вот сейчас, здесь, в
этой жаркой и продуваемой сквозняком случайной комнате, в этой стране,
в этом непредставимом городе можно любить эту женщину, которую ведь
любил, любил, была страсть, и, кажется, она тогда все время смеялась,
она вообще очень смешлива, даже сейчас...
- Как прекрасно, - сказала она, - за окном Париж, хорошая
гостиница... я сейчас ужасно устала, давай спать, ладно?.. и надо
завтра позвонить Ленке, пусть они нас встретят... ну, гаси, ложись, я
уже засыпаю...
Она вспомнила о дочери, когда пришла пора возвращаться, подумал
он. Ольга уже спала, щека ее, смятая подушкой, сморщилась, и рот
немного приоткрылся.
Он подошел к окну. Начался мелкий дождь, камни во внутреннем
дворе блестели. По карнизу на уровне третьего этажа шла кошка, обычная
кошка дворового вида, хотя на ней наверняка был ошейник - бездомных
кошек здесь не водится. Кошка остановилась и внимательно посмотрела на
него, стоящего в светлом окне. Боже, подумал он, да почему же я должен
жить именно так?!
Среднее Поволжье. Декабрь
- В любом случае все будет по-другому после операции, - сказал
лысый.
Самолет медленно выруливал на полосу. В пустом салоне стоял
затхлый холодный воздух, он был почти видим. Перегнувшись через
проход, седой внимательно слушал. Остальные, не сняв шапок и поплотнее
запахнув пальто, сразу начали дремать, лица их в утреннем свете
отливали зеленым, морщины разгладились похмельным отеком - выпивали до
трех, встав, поправились и распили еще пару бутылок...
- А если ничего не выйдет? - седой говорил негромко, стараясь,
чтобы лысый расслышал, он совсем лег на подлокотник, перегородив
проход. Двигатели завыли, самолет рванулся по полосе, и ответ лысого
можно было только угадать.
- В любом случае, - повторил лысый, и его собеседник, не видя,
почувствовал, как зажглись тигриные желтые глаза. - В любом случае все
изменится. Он будет напуган, понял?
Вой утих, самолет оторвался от земли, и ее грязно-белый лист стал
косо уходить вниз и тут же скрылся за такими же грязно-белыми клубами
облаков. Лысый повернулся к слушавшему и, отчетливо двигая бледными
губами, сказал:
- Я его хорошо знаю еще по крайкому, понял? Он трус. Трус, когда
испугается по-настоящему, может сделать такое, что никакому герою не
приснится... Он испугается, и тогда в стране наступит такой страх,
какого еще не было, увидишь... Он до конца жизни будет бояться нас, а
люди будут бояться его, и там, - он ткнул рукой в сторону круглого,
полузакрытого шторкой окошка, за которым лилось грязное молоко, - там,
внизу, будет снова нормальная жизнь... Мир, покой, люди забудут всю
эту пакость, они будут рады ее забыть, и ты, мы все будем иметь право
гордиться - мы их спасли... Понял?
Он устроился в кресле удобнее, запахнул пальто, надвинул шапку на
лоб и прикрыл глаза. Помолчал минуту, будто сразу задремал, сказал,
уже не обращаясь к седому:
- Странно, теперь вроде и натопили в салоне, а раздеваться не
хочется... Намерзлись...
Снова помолчал. Седой, решив, что теперь-то он уж точно заснул,
повозился со спинкой кресла, откинулся, тоже закрыл глаза - и услышал:
- Он трус, в этом все дело.
5
Она поехала в Останкино, едва переведя дух после возвращения. В
субботу должна была идти передача, оставалось четыре дня, она боялась,
что не успеет войти и ее могут заменить какой-нибудь дурочкой из
молодежной редакции, с них станется.
Увидала стоящий, быстро забивающийся людьми лифт, пронеслась,
часто стуча каблуками новых сапог, по холлу, втиснулась - и оказалась
грудь в грудь с парнем из группы, репортером, недавно пришедшим из той
же молодежной редакции и уже сделавшим в прошлую передачу классный
сюжет об инвалидах и стариках, сплошные слезы...
- Привет, - сказал парень, - с приездом. Выглядишь, прикинута -
атас... Я забыл, ты где была?
Конечно, это было хамство, что он обращался к ней на ты, но, во-
первых, здесь все так обращались, а во-вторых, подчеркивать, что он
почти вдвое младше, тоже не резон... Хуже было, что она не могла
вспомнить его имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41