Она лежала в
ванне, рука двигалась отчаянно и неутомимо, но все было бесплодно,
только все больнее и больнее, она выгибалась, рука уходила в
голубоватую воду и там двигалась, ненавистный, неловкий, нежеланный
палец скользил среди всплывающих в воде волос, она выгибалась все
выше, выше, стонала все громче и все отчаяннее понимала, что ничего не
будет.
Ну, прости же меня, взмолилась она, да, я отвратительна, зла, я
хочу мести, но неужто непозволительна месть за убийство, а ведь они
все, они все убивали меня, потому что всякое унижение для меня - это
смерть, и я всякий раз умирала, а они даже не знали об этом, но ведь
они же хотели меня унизить, они же делали все сознательно, так неужели
же простить? Я готова простить Андрею, он не хотел моего унижения,
просто он так устроен, он не чувствует тонкостей, не видит деталей, не
ощущает полутонов, он не хотел меня унизить, он причинял мне зло без
намерения. Но все другие - они были злы, и любовь их была злом, и
неужто нет прощения моему греху злопамятства, неужто я такая же, как
они, коли на зло отвечу злом?
Прости же, прости меня, молила она.
И из пара, из запотевшего зеркала к ней плыли мерзлые улицы,
чужие подъезды, разбитые такси, грязные постели, она слышала чуть
хрипловатый голос с безукоризненно московским выговором и тембром, она
ощущала единственный не чужой запах, прикасалась к не чужой коже,
ощущала на лице не чужое дыхание... Успокойся, сказал он, ты же не
святая, ты живой человек, и это - твой грех, но он не самый страшный,
и не самым страшным злом отвечаешь ты на зло, и никто не знает меры
ответа, успокойся, отмолим любовью, успокойся, бедная моя девочка. Он
положил свои очки на пол, рядом, и в какой-то момент, вывернувшись,
она увидала это маленькое стеклянно-стальное насекомое, металлического
кузнечика с вывернутыми горбатыми лапками, трогательного и
беззащитного.
Она застонала, закричала, зажимая себе рот, чтобы крик не был
слышен в соседнем номере сквозь шум все еще льющейся воды.
Утром ее долго будили звонками из рецепции. Она ответила, что
плохо себя чувствует и хочет отлежаться, - приедет сама прямо на
встречу и обед с представителями второго или какого там национального
ка-нала.
Среднее Поволжье. Декабрь
Две "Волги" и "уазик", выкрашенный белым по обводам, как для
парада, рванули от барака на краю летного поля и остановились у трапа.
Дверь отъехала внутрь и в сторону, они вышли, ветер с мелкой снежной
крошкой рванул полы серых английских пальто, вцепился в темные
норковые шапки, особенно злобно принялся за генеральскую шинель и не
по сезону фуражку.
- Все щеголяешь, Ваня, - усмехнулся, прикрываясь от ветра и спеша
вниз по трапу, один из прибывших. Красивая седина выбивалась из-под
его шапки, пальто сидело на нем особенно ловко, и по трапу бежал он
вниз быстрее всех. - Смотри, простудишь головку, какой из тебя стратег
будет?
- А пошел ты с шуточками на хер!.. - прошипел генерал, воюя с
ветром. - Шутник...
Захлопали дверцы машины, первым рванул с места "уазик" с
генералом, следом пристроились "Волги", и через минуту небольшой
кортеж уже несся по сизой бетонке, будто дрожащей и виляющей под
редкими струями поземки. Белесая плоская степь уносилась в обратную
сторону, в степи вдруг возникали длинные бетонные бараки, горбы
подземных хранилищ, засыпанных землей, обнесенных многорядной
проволокой, панельные, этажа в четыре, сооружения без окон...
Навстречу, тоже на порядочной скорости, пронесся бэтээр, за ним, с
небольшим интервалом - еще один. И снова опустела дорога, снова
мелькали в степи, уже едва видные в быстро темнеющем синеватом
воздухе, бараки, хранилища и гаражи. И тоска, какая бывает только в
промерзшей зимней степи, все ниже спускалась вместе с мгновенными
сумерками и ночью, засветившейся редкими кучками огней.
Через полчаса они уже сидели в яркой, жарко натопленной столовой,
на скатерти стояли тарелки, фужеры, бутылки. И обязательный изыск
охотничьих домиков и саун - вялая зелень букетиком в центре каждого
блюда с колбасой, рыбой, сыром - не была забыта здешними хозяевами.
Пиджаки гости уже повесили на спинки стульев и остались, конечно,
по холодному времени и полевым условиям, в пуловерах и кофтах,
поддетых в дорогу поверх обычных рубашек с галстуками. Генерал разлил,
чокнулись "за приезд", выпили. Молча начали закусывать - полет был
долгий, проголодались все как следует. Выпили по второй, закурили.
Стены столовой были обшиты панелями лакированного светлого
дерева. В углу стоял большой холодильник, в другом - большой телевизор
на маленьком столике с хилыми раскоряченными ножками. Окна были плотно
задернуты шторами из ярко-желтой ткани.
Сквозь эти шторы желтый свет ложился вытянутыми прямоугольниками
на снег, все ползущий и ползущий по двору стоящего на отшибе, на краю
военного городка, домика. Высоким забором огорожен пустой двор, у
ворот ходит часовой, длинный, до земли тулуп с поднятым воротником
придает ему вид шахматной фигуры - ладьи или ферзя. Ползет по двору
снег, переползая освещенные прямоугольники, словно таящийся лазутчик;
ползет снег по степи, начинающейся прямо за забором; ползет по черному
небу над домиком светлый дым из его трубы; ползут облака над
поселением из двухэтажных домов, длинных, многооконных, уже засыпающих
и гасящих свет, - рано ложатся в декабре офицерские семьи, и над
трехэтажными казармами, разом померкшими всеми окнами после отбоя, и
над памятником на центральной площади между домом офицеров и штабом...
Ветер к ночи почти утих, и не поймешь, почему все ползет и ползет снег
- словно облака по земле.
В столовой уже отодвинули тарелки, уже накурено. Лысый, с
белесыми бровями и ресницами человек отодвинулся от стола, закачался
на задних ножках стула, вздохнул.
- Ну, начнем работать, товарищи? - Он глянул на генерала. Тот
немедленно встал, быстро привел себя в порядок - мундир его висел на
спинке стула, резинка форменного галстука была расстегнута, и он
свисал с рубашки, удерживаемый зажимом, - и вышел. Через минуту
вернулся с подполковником в полевой форме. Сидевшие за столом уже
подтянулись, будто и не ужин был с коньяком, а обычное долгое
совещание. Немолодая тетка в белом, как у медсестры, халате быстро
вынесла тарелки, осторожненько сдернула с полированного стола,
свернула вместе с крошками и утащила скатерть. Подполковник стоял
молча. Наконец тетка ушла с последней вилкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41