— То, что случилось, весьма прискорбно, — сказал Лафайет в тот день, когда впередсмотрящий заметил на горизонте берег Бретани, — но во всем этом есть и хорошая сторона. Мы теперь друзья, и революция непременно удастся, поскольку к ней присоединились вы. Подумать только, однажды я не верил вам, считая вас инструментом в руках короля. Инструментом Карла! Но вскоре вся Франция узнает о ваших подвигах и проклянет короля и Фредди, которые отдали американцам Детройт. Вся территория очутилась в руках протестантов и дикарей, но мы предложим народу Франции новый, лучший путь, по которому наших сограждан поведут настоящие вожди. Ах, Наполеон, сколько лет я ждал такого человека, как вы, сколько лет я составлял планы прихода своей родной страны к демократии. Чего нам, фельянам, недоставало, так это вождя, человека, который сможет направить нас, который приведет Францию к истинной свободе.
Лафайет вздохнул и удовлетворенно откинулся на подушки кресла.
Однако к удовлетворению, с которым Наполеон воспринял эту речь, примешивалась капелька грусти. Он-то думал, что Лафайет не поддается его чарам, поскольку внутри этого человека кроется какая-то неведомая могущественная сила. А оказалось, все дело в каком-то глупом амулете. Когда дело дошло до честного противостояния Наполеону, Лафайет держался не дольше остальных. Но теперь, когда амулет упокоился в общей могиле на окраинах Детройта, надетый на разлагающуюся шею Фредерика де Морепа, Наполеон понял, что нет ему равных в этом мире, за исключением самого Господа Бога и Природы. Ни один человек не сможет противостоять ему. Поэтому болтовню Лафайета Наполеон воспринимал с едва заметной горечью — он мечтал о том человеке, которым Лафайет когда-то себя показал.
Матросы на палубе засуетились, забегали, что-то зазвенело, застучало, затрещало — судно коснулось берега. Наполеон наконец-то вернулся во Францию.
Такумсе не было нужды опасаться плотной пелены тумана, в которую он вошел, достигнув устья Гайо и оказавшись в водах Миззипи. Сильное течение закружило его каноэ и увлекло за собой. Но река не обманет его. Такумсе знал, куда надо держать путь, — надо неуклонно плыть на запад, и та земля, что встретится вскоре, подарит ему убежище и кров. Там Такумсе проведет последние дни своей жизни.
Ибо впереди его уже ничего не ждало. Земля к западу от Миззипи принадлежала его брату, и ни один бледнолицый не посмеет ступить на нее. Земля, вода, всякая живая тварь будет препятствовать бледнолицым, если те по глупости решат, что краснокожих можно разбить снова и отогнать еще дальше. Однако теперь краснокожим скорее нужен дар Пророка, нежели искусство воина, которым всю жизнь был Такумсе. Может быть, на востоке, среди падших краснокожих и глупых бледнолицых, о нем ходят легенды, но здесь, на западе, он тот, кто есть на самом деле. Неудачник, человек, чьи руки по локоть в крови. Человек, который обрек собственный народ на бессмысленное уничтожение.
В бок каноэ плеснула вода. Неподалеку раздалась песенка иволги. Туман приобрел ослепляюще белый цвет и вдруг расступился; ударившее в глаза солнце на некоторое время ослепило Такумсе. Три удара веслом, и каноэ ткнулось в берег, где сидел и ждал его какой-то человек, чей силуэт длинной тенью протянулся по траве в лучах клонящегося к горизонту светила. Краснокожий поднялся, ухватил каноэ Такумсе за борт и подтащил лодку к берегу, после чего помог Такумсе выбраться на землю. Такумсе не видел его лица, яркие лучи солнца еще слепили его, но он понял, кто его встречает. Понял по касанию руки. И по голосу, произнесшему:
— Пусть каноэ плывет себе. На другой берег нам больше не переплывать, брат мой.
— Лолла-Воссики, — воскликнул Такумсе.
Расплакавшись, он встал перед братом на колени. Все страдания, вся скорбь выплеснулись из него рекой слез, тогда как возвышающийся над ним Лолла-Воссики, Тенскватава, Пророк пел песнь печали, песнь, в которой оплакивалась смерть пчел.
Еще на подходе к городу Элвин заметил постигшие эти места перемены. На видном месте, на обочине Воббского тракта, была установлена огромная доска со строчками:
Мимо пройди, чужеземец, коль сможешь,
Или услышишь сказанье, что душу твою растревожит.
Элвин сразу понял, о чем предупреждает доска. Но он не был здесь чужим.
Не был, но, может, стал таковым? Завернув за поворот, он увидел новые строения, появившиеся в городе, новые дома. Люди теперь старались жаться поближе друг к другу, и Церковь Вигора превратилась в настоящий город. Но никто не поздоровался с ним, и даже дети, играющие на общинных лугах, не окликнули Элвина. Видно, родители научили их не здороваться с незнакомцами, а может, ребятишкам страшно надоела одна и та же ужасная повесть, которую приходилось рассказывать их отцам и старшим братьям зазванному в дом прохожему. Поэтому лучше здесь ни с кем не здороваться.
Прошедший год изменил и самого Элвина. Он не только сильно вытянулся, изменилась его походка — теперь он ходил как краснокожий, ощущая пятками непривычную твердь проложенных белым человеком дорог и скучая по песне зеленого леса, которая почти смолкла, стоило ему войти в город. «Может, я и в самом деле стал здесь чужим. Может, я слишком много видел, слишком много дел переделал за прошлый год. Может, я уже не могу вернуться и быть прежним Элвином-младшим».
Хоть город и изменился, Элвин сразу нашел знакомую дорогу. Здесь все осталось по-старому; над каждым, даже самым маленьким ручейком нависали крепкие крытые мосты. Элвин попытался вспомнить ярость воды, которую ощущал раньше, проходя над ручьями. Но черное зло, некогда бывшее его лютым врагом, не узнавало его, поскольку теперь он ходил как краснокожий, теперь он был един со всем живым миром. "Ничего, — подумал Элвин. — Когда эту землю приручат, когда леса умрут, я снова стану белым человеком, и тогда Рассоздатель найдет меня. Он изгнал из этих краев краснокожих, которые исцеляли страну, точно так же он попытается сломать меня. Если даже Такумсе не смог выстоять, если мудрый Тенскватава и тот не сумел одолеть древнего Разрушителя, что делать мне?
Я должен жить, день за днем, как гласит псалом. Должен жить. О Господи, исполни меня своим светом и любовью, утоли мою печаль, наполни чашу мою, вознеси меня, исцели душу мою, верни мне целостность. Аминь. Аминь".
Кэлли, ничего не делая, торчал на крыльце дома, как будто высматривая, вдруг Элвин-младший решит вернуться домой именно сегодня. Может быть, он действительно ждал его. В общем, как бы то ни было, именно Кэлли заорал на всю ферму, именно Кэлли сразу узнал Элвина, хоть тот очень изменился.
— Элвин! Элли! Элвин-младший! Он вернулся! Ты вернулся!
Первым на его зов откликнулся Мера, выбежавший из-за угла дома, — рукава рубахи высоко закатаны, в одной руке топор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94