Когда их не станет, я поверну на испанцев Флориды и французов Канады. Сегодня я воспользуюсь вами в собственных целях, а завтра я и вас заставлю уйти. А те бледнолицые, что останутся здесь, будут представлять из себя трупы. С того дня бобры будут умирать лишь тогда, когда подойдет время, отпущенное им землей».
Официально командующим фортом Детройт считался де Морепа, но Такумсе старался не встречаться с этим человеком. О делах можно было говорить только с Наполеоном Бонапартом.
— А я слышал, ты сейчас на озере Мизоган, — сказал Наполеон.
Говорил он, разумеется, на французском, но Такумсе научился говорить по-французски тогда же, когда заговорил по-английски. И учился он у одного и того же человека.
— Проходи, присаживайся.
Наполеон с интересом взглянул на Элвина, но ничего не сказал.
— Я был там, — подтвердил Такумсе. — Вместе с братом.
— Ага, а армия тоже была с вами?
— Лишь ее зародыш, малая часть, — сказал Такумсе. — Мне надоело убеждать Тенскватаву. Я создам армию из других племен.
— Но когда?! — воскликнул Наполеон. — Ты приходишь сюда по два, по три раза в год и говоришь, что собираешься создать армию. Знаешь ли ты, сколько я уже жду? Четыре года, целых четыре года жалкой, постыдной ссылки.
— Я умею считать, — ответил Такумсе. — Ты получишь свою битву.
— Когда весь поседею и состарюсь? Ответь мне! Да я скончаюсь от старости, прежде чем ты наконец соберешь силы краснокожих! Тебе известно, насколько я беспомощен здесь. Лафайет и Де Морепа не позволяют мне отдаляться от форта больше чем на пятьдесят миль, мне не дают войск! Пусть сначала соберется армия американцев, твердят они. Американцы, мол, должны набрать войска, с которыми тебе предстоит сражаться. Но только ты можешь заставить этих бесхребетных независимых подлецов объединиться.
— Знаю, — кивнул Такумсе.
— Такумсе, ты обещал мне армию из десяти тысяч краснокожих. Вместо этого я постоянно слышу о каком-то городе, где поселилось аж десять тысяч квакеров !
— Они не квакеры.
— А, кто бы они ни были! Они отрицают войну, а это одно и то же. — Внезапно голос Наполеона смягчился, в нем появились любовь, настойчивые, просящие нотки. — Такумсе, ты нужен мне, я полагаюсь на тебя, прошу, умоляю, не подведи.
Такумсе расхохотался. Наполеон давным-давно понял, что его фокусы срабатывают только с бледнолицыми, изредка — с краснокожими, а на Такумсе не действуют вообще.
— Тебе нет никакого дела до меня, а мне нет никакого дела до тебя, — сказал Такумсе. — Тебе нужна одна большая битва и победа в ней, чтобы вернуться в Париж героем. Мне нужна эта битва и победа в ней, чтобы вселить в сердца бледнолицых ужас, чтобы создать под своим предводительством еще большую армию краснокожих, чтобы очистить южные земли и прогнать англичан за горы. Одно сражение, одна победа — вот почему мы сошлись, но после того как мы добьемся своего, ты ни разу не вспомнишь обо мне, а я — о тебе.
Наполеона речь Такумсе рассердила, но полководец сумел-таки выдавить улыбку.
— Ну, какая-то правда в твоих словах имеется, — сказал он. — Мне нет до тебя дела, но я не забуду тебя. Я многому научился у тебя, Такумсе. Я понял, что любовь к полководцу вернее ведет за собой людей, чем любовь к стране, но любовь к стране — это лучше, чем жажда славы, а жажда славы — лучше, чем страсть к грабежам, и страсть к грабежам — лучше, чем поклонение деньгам. Но лучше всего сражаться за какое-то дело. За великую, благородную мечту. Меня мои воины всегда любили. Они готовы пойти ради меня на смерть. Но ради благого дела они пожертвуют своими женами и детьми и будут считать, что оно того стоит.
— Ты этому научился у меня? — спросил Такумсе. — Это речи моего брата, а не мои.
— Твоего брата? Мне-то казалось, что он никогда не призывал людей положить жизнь за какое-то дело.
— Он весьма волен в вопросах смерти. Он ненавидит убийство.
Наполеон рассмеялся, и Такумсе рассмеялся вместе с ним.
— А знаешь, ты все-таки прав. Мы не друзья. Но ты мне нравишься. И вот что мне непонятно. Неужели, победив и изгнав бледнолицых со своей земли, ты вот так вот все бросишь и позволишь племенам разбрестись в разные стороны и жить так, как они жили раньше? Неужели ты допустишь, чтобы все снова принялись ссориться друг с другом, чтобы краснокожие вновь стали слабыми?
— Не слабыми, счастливыми. Прежде мы были счастливы. Много племен, много языков, но единая живая земля.
— Слабыми, — повторил Наполеон. — Знаешь, Такумсе, если б мне удалось объединить под единым флагом мою страну, я бы держал ее так крепко, что мой народ стал бы великой нацией, великой и могучей. Запомни, если у меня это получится, мы вернемся и отнимем у тебя твою землю. Мы захватим все страны на земном шаре. Уж поверь мне.
— Это потому, что ты представляешь зле", генерал Бонапарт. Ты хочешь все и вся переделать, подчинить себе.
— Это не зло, глупый ты дикарь. Когда люди начнут повиноваться мне, они обретут счастье и покой, обретут мир. И впервые за всю историю они станут свободными.
— Они будут жить в мире, пока не восстанут против тебя. Они будут счастливы, пока не возненавидят тебя. И свобода их продлится только до той минуты, пока они не решат поступить против твоей воли.
— Вы только посмотрите, краснокожий философствует. А эти крестьяне-поселенцы знают, что ты читал Ньютона, Вольтера, Руссо и Адама Смита?
— Вряд ли им известно, что я умею читать на их языке.
Наполеон, наклонившись, облокотился на стол.
— Мы уничтожим их, Такумсе, ты и я. Но ты должен привести мне армию.
— Мой брат предрек, что у нас будет эта армия еще до конца года.
— Пророчество?
— Все его пророчества сбываются.
— А он не сказал, победим мы или нет?
Такумсе усмехнулся:
— Он сказал, что ты обретешь славу самого великого европейского генерала за всю историю. А я-буду известен как величайший краснокожий вождь.
Наполеон взъерошил волосы и улыбнулся. Теперь он выглядел как настоящий мальчишка. Он умел угрожать, хвалить и преклоняться одновременно.
— Ну, это еще неизвестно. Знаешь ли, мертвецов тоже называют великими.
— Но люди, проигравшие битву, никогда еще не обретали славу. Их благородством, может быть, мужеством восхищались. Но великими никогда не называли.
— Верно, Такумсе, верно. Твой брат, оказывается, провидец. Дельфийский оракул.
— Я не знаю этих слов.
— Неудивительно, ты ведь дикарь. — Наполеон налил в бокал вина. — Я несколько забылся. Вина?
Такумсе покачал головой.
— Мальчику, думаю, еще нельзя, — заметил Наполеон.
— Ему всего десять лет.
— Во Франции это означает, что вино наполовину разбавляется водой. Да, кстати, а что у тебя делает бледнолицый мальчишка? Такумсе, ты что, взялся за похищение детей?
— Этот мальчишка, — сказал Такумсе, — нечто большее, чем кажется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Официально командующим фортом Детройт считался де Морепа, но Такумсе старался не встречаться с этим человеком. О делах можно было говорить только с Наполеоном Бонапартом.
— А я слышал, ты сейчас на озере Мизоган, — сказал Наполеон.
Говорил он, разумеется, на французском, но Такумсе научился говорить по-французски тогда же, когда заговорил по-английски. И учился он у одного и того же человека.
— Проходи, присаживайся.
Наполеон с интересом взглянул на Элвина, но ничего не сказал.
— Я был там, — подтвердил Такумсе. — Вместе с братом.
— Ага, а армия тоже была с вами?
— Лишь ее зародыш, малая часть, — сказал Такумсе. — Мне надоело убеждать Тенскватаву. Я создам армию из других племен.
— Но когда?! — воскликнул Наполеон. — Ты приходишь сюда по два, по три раза в год и говоришь, что собираешься создать армию. Знаешь ли ты, сколько я уже жду? Четыре года, целых четыре года жалкой, постыдной ссылки.
— Я умею считать, — ответил Такумсе. — Ты получишь свою битву.
— Когда весь поседею и состарюсь? Ответь мне! Да я скончаюсь от старости, прежде чем ты наконец соберешь силы краснокожих! Тебе известно, насколько я беспомощен здесь. Лафайет и Де Морепа не позволяют мне отдаляться от форта больше чем на пятьдесят миль, мне не дают войск! Пусть сначала соберется армия американцев, твердят они. Американцы, мол, должны набрать войска, с которыми тебе предстоит сражаться. Но только ты можешь заставить этих бесхребетных независимых подлецов объединиться.
— Знаю, — кивнул Такумсе.
— Такумсе, ты обещал мне армию из десяти тысяч краснокожих. Вместо этого я постоянно слышу о каком-то городе, где поселилось аж десять тысяч квакеров !
— Они не квакеры.
— А, кто бы они ни были! Они отрицают войну, а это одно и то же. — Внезапно голос Наполеона смягчился, в нем появились любовь, настойчивые, просящие нотки. — Такумсе, ты нужен мне, я полагаюсь на тебя, прошу, умоляю, не подведи.
Такумсе расхохотался. Наполеон давным-давно понял, что его фокусы срабатывают только с бледнолицыми, изредка — с краснокожими, а на Такумсе не действуют вообще.
— Тебе нет никакого дела до меня, а мне нет никакого дела до тебя, — сказал Такумсе. — Тебе нужна одна большая битва и победа в ней, чтобы вернуться в Париж героем. Мне нужна эта битва и победа в ней, чтобы вселить в сердца бледнолицых ужас, чтобы создать под своим предводительством еще большую армию краснокожих, чтобы очистить южные земли и прогнать англичан за горы. Одно сражение, одна победа — вот почему мы сошлись, но после того как мы добьемся своего, ты ни разу не вспомнишь обо мне, а я — о тебе.
Наполеона речь Такумсе рассердила, но полководец сумел-таки выдавить улыбку.
— Ну, какая-то правда в твоих словах имеется, — сказал он. — Мне нет до тебя дела, но я не забуду тебя. Я многому научился у тебя, Такумсе. Я понял, что любовь к полководцу вернее ведет за собой людей, чем любовь к стране, но любовь к стране — это лучше, чем жажда славы, а жажда славы — лучше, чем страсть к грабежам, и страсть к грабежам — лучше, чем поклонение деньгам. Но лучше всего сражаться за какое-то дело. За великую, благородную мечту. Меня мои воины всегда любили. Они готовы пойти ради меня на смерть. Но ради благого дела они пожертвуют своими женами и детьми и будут считать, что оно того стоит.
— Ты этому научился у меня? — спросил Такумсе. — Это речи моего брата, а не мои.
— Твоего брата? Мне-то казалось, что он никогда не призывал людей положить жизнь за какое-то дело.
— Он весьма волен в вопросах смерти. Он ненавидит убийство.
Наполеон рассмеялся, и Такумсе рассмеялся вместе с ним.
— А знаешь, ты все-таки прав. Мы не друзья. Но ты мне нравишься. И вот что мне непонятно. Неужели, победив и изгнав бледнолицых со своей земли, ты вот так вот все бросишь и позволишь племенам разбрестись в разные стороны и жить так, как они жили раньше? Неужели ты допустишь, чтобы все снова принялись ссориться друг с другом, чтобы краснокожие вновь стали слабыми?
— Не слабыми, счастливыми. Прежде мы были счастливы. Много племен, много языков, но единая живая земля.
— Слабыми, — повторил Наполеон. — Знаешь, Такумсе, если б мне удалось объединить под единым флагом мою страну, я бы держал ее так крепко, что мой народ стал бы великой нацией, великой и могучей. Запомни, если у меня это получится, мы вернемся и отнимем у тебя твою землю. Мы захватим все страны на земном шаре. Уж поверь мне.
— Это потому, что ты представляешь зле", генерал Бонапарт. Ты хочешь все и вся переделать, подчинить себе.
— Это не зло, глупый ты дикарь. Когда люди начнут повиноваться мне, они обретут счастье и покой, обретут мир. И впервые за всю историю они станут свободными.
— Они будут жить в мире, пока не восстанут против тебя. Они будут счастливы, пока не возненавидят тебя. И свобода их продлится только до той минуты, пока они не решат поступить против твоей воли.
— Вы только посмотрите, краснокожий философствует. А эти крестьяне-поселенцы знают, что ты читал Ньютона, Вольтера, Руссо и Адама Смита?
— Вряд ли им известно, что я умею читать на их языке.
Наполеон, наклонившись, облокотился на стол.
— Мы уничтожим их, Такумсе, ты и я. Но ты должен привести мне армию.
— Мой брат предрек, что у нас будет эта армия еще до конца года.
— Пророчество?
— Все его пророчества сбываются.
— А он не сказал, победим мы или нет?
Такумсе усмехнулся:
— Он сказал, что ты обретешь славу самого великого европейского генерала за всю историю. А я-буду известен как величайший краснокожий вождь.
Наполеон взъерошил волосы и улыбнулся. Теперь он выглядел как настоящий мальчишка. Он умел угрожать, хвалить и преклоняться одновременно.
— Ну, это еще неизвестно. Знаешь ли, мертвецов тоже называют великими.
— Но люди, проигравшие битву, никогда еще не обретали славу. Их благородством, может быть, мужеством восхищались. Но великими никогда не называли.
— Верно, Такумсе, верно. Твой брат, оказывается, провидец. Дельфийский оракул.
— Я не знаю этих слов.
— Неудивительно, ты ведь дикарь. — Наполеон налил в бокал вина. — Я несколько забылся. Вина?
Такумсе покачал головой.
— Мальчику, думаю, еще нельзя, — заметил Наполеон.
— Ему всего десять лет.
— Во Франции это означает, что вино наполовину разбавляется водой. Да, кстати, а что у тебя делает бледнолицый мальчишка? Такумсе, ты что, взялся за похищение детей?
— Этот мальчишка, — сказал Такумсе, — нечто большее, чем кажется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94