Он велел своему адъютанту запросить посольство, но из Москвы сообщили всего лишь то, что переговоры идут, рейхсминистр в Кремле…
Выслушав ответ, он задумчиво сказал:
— Что ж, этот договор можно рассматривать как разумную сделку. Конечно, со Сталиным надо быть начеку, но пакт с ним дает шанс на выключение Англии из польского конфликта…
— Мой фюрер, — рискнул заметить адъютант, — конфликт все же может перерасти в кровавую войну.
— Если уж ей быть, то пусть это произойдет как можно скорее. Чем дольше мы будем тянуть, тем больше прольется крови…
В это время Гитлера позвали к телефону— Риббентроп обратился с запросом по балтийским портам.
— Карту, — коротко бросил фюрер.
Карту тут же принесли. Гитлер взглянул на нее, подумал и распорядился:
— Передайте в Москву, я согласен…
Получив ответ и наскоро закончив трапезу, Риббентроп, прихватив кроме посла и Хильгера еще и начальника юридического отдела доктора Гауса, а заодно и личного фотографа фюрера Генриха Гофмана, вновь помчался в Кремль.
Было около 10 часов вечера… И уже к полуночи все бумаги, включая сам пакт, были подписаны. Щелкали камеры наркоматовского фотографа и Гофмана — первого иностранца, получившего разрешение на съемки такого уровня. В руках у хозяев и гостей появились бокалы с крымским шампанским.
Риббентроп, одно время сам имевший дела с шампанским, оценил его как знаток, а Гофман в это время поймал удачный кадр — Сталин и Риббентроп с бокалами, протянутыми друг к другу.
Сталин вдруг резко повернулся и что-то бросил нашему переводчику Павлову. Тот, пылая легким румянцем, подошел к берлинскому гостю и сообщил:
— Товарищ Сталин не желал бы публикации этого снимка. Риббентроп подозвал Гофмана:
— Генрих, пленку придется отдать…
Гофман, вздохнув, безропотно вынул пленку из камеры, отдал министру, а тот передал ее Сталину. Сталин взял, подержал в руке, и отдал Гофману обратно:
— Я вам доверяю… Но — без права публикации!
— O, jawohl, — обрадованно согласился Гофман. Отщелкали пленки фотографы, бумаги были унесены и уложены в портфели.
— А теперь прошу к столу, — пригласил Молотов.
Все перешли в небольшой Андреевский зал, там уже был сервирован стол, у него быстро и точно мелькали подтянутые фигуры в белом.
Кроме немцев — Риббентропа, Шуленбурга и Гауса с Хильгером за стол вместе со Сталиным и Молотовым сел и Лазарь Каганович…
Стол вел Молотов, но атмосферу застолья создал Сталин, встав и сказав:
— Я предлагаю выпить за рейсхканцлера Германии господина Адольфа Гитлера. Его любит германский народ, а мы видим в нем человека, который достоин уважения! Надеюсь, что подписанные сейчас вами, господином Риббентропом и товарищем Молотовым, договоры кладут начало новой фазе германо-советских отношений… За это!
И затем тосты следовали за тостами. Риббентроп, сидевший рядом со Сталиным, поднимал рюмку за Сталина и Молотова, Молотов — за Риббентропа и Шуленбурга… Пили не так уж и мало —даже Сталин, изменив по этому более чем особому случаю нелюбви к излияниям, — но хмель никого не брал — его напрочь съедало напряжение.
Сталин, весело помигивая прищуренными глазами и улыбаясь в усы, предложил:
— Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина!
Немцы оторопели, а Сталин иронически подмигнул и чокнулся с Риббентропом…
За столом раздался смех — вообще-то звучавший сейчас частенько… Но стол был очень уж хорош, с делами было покончено, и не только гости, но и хозяева вновь склонились над тарелками.
Вдруг Сталин взял в руки рюмку, еще раз подмигнул и начал новый тост:
— Я предлагаю выпить за здоровье нашего наркома путей сообщения Лазаря Кагановича!
Сталин встал из-за стола, подошел к Кагановичу и чокнулся с ним. За Сталиным встал и Риббентроп — тоже чокаться…
В этом был весь Сталин — «антикоминтерновский» тост был шуткой, тост за еврея Кагановича— вполне серьезным намеком на то, что мы шутить умеем, но от принципов не отказываемся…
Время на исходе еще недлинной ночи на излете лета летело незаметно, но ужин был все же не дружеским, а дипломатическим и пора было прощаться…
В посольство вернулись шумно, в наилучшем расположении духа. Риббентроп был оживлен, вновь с восторгом говорил о Сталине, о том, что за столом он вел себя как добрый отец семейства, о «людях с сильными лицами», работающими со Сталиным…
Наутро Риббентроп, протирая глаза, увидел из окна глазеющих на резиденцию реихсминистра людей, выглядывающих из окон английского посольства.
— Кто это? — поинтересовался он.
— Члены английской и французской военных миссий.
— А! Вчера я спрашивал о них у Сталина.
— И что он сказал?
— Сказал, что с ними вежливо распрощаются… Риббентроп торопился домой, для доклада фюреру. И уже в час дня оба «Кондора» взяли курс на запад.
Впопыхах забыли заскочившего в ресторан при аэродроме личного переводчика фюрера — Шмидта. Глупо глядя вслед двум бронированным «Кондорам», он уже почти упал духом, как ему крикнули: «Бегом туда! Сейчас будет взлетать на Берлин запасная машина без пассажиров!»
И воспрянувший духом Шмидт бросился к «Ju-52», уже запустившему двигатели в дальнем конце аэродрома…
Подходя к Польше, транспортный «Юнкерс» — небронированный — взял круто вправо, далеко в море…
— В чем дело? — поинтересовался Шмидт.
— Могут сбить польские зенитки, а то и истребители, — зло улыбнулся пилот… — А мы не такие важные, у нас брони нет…
Впрочем, «Кондор» с рейхсминистром тоже сделал над Балтийским морем большой крюк. Береженого бог бережет. Особенно когда приходится иметь дело с поляками.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ Пакта в генеральном штабе сухопутных войск прошло почти незамеченным — наступали самые горячие дни. 24 августа из Будапешта пришли сведения о намерении поляков вступить в Данциг во второй половине 24-го или утром 25-го, и фюрер в 15.00 25 августа отдал приказ о начале военных действий в 4.30 26 августа.
В 19.30 того же 25-го он приказ отменил, но не извещенные об отмене диверсанты абвера под командой обер-лейтенанта Герцнера захватили Яблунковский перевал в районе туннеля и несколько часов его удерживали.
Но Гитлер еще колебался… Создавалось впечатление, что резервы политического решения еще не были исчерпаны…
С одной стороны, 25 августа виконт Галифакс и польский посол граф Рачиньский подписали в Лондоне соглашение о взаимопомощи (фактически — о военных гарантиях Польше).
И 25 августа генерал Франц Гальдер записал в служебном дневнике: «Вмешательство Англии совершенно очевидно», а 26-го — «Вмешательство Англии безусловно».
Почему фюрер временно и отменил вторжение…
Но Англия вела себя так, что ее вмешательство выглядело всего лишь возможным. Об этом 25-го и 26-го говорили Геринг и Далерус, потому что немцы хотели прояснить ситуацию и по этому каналу…
25 августа Гитлер беседовал с английским послом в Берлине Гендерсоном и сделал ему устное заявление…
Он говорил, что его надежды на взаимопонимание между Германией и Англией не исчезли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201