Прохин, бывший чекист, раз; Вегменский, бывший политкаторжник, два... Ну, и как бы даже ни сам товарищ Озолинь, бывший красный латышский стрелок, три... Нет, что ни говорите, невероятно! И трудно...
— А уходить-то из Крайплана, поди, жалко?
— Еще как жалко-то, Петр Николаевич! Я ведь в то же самое время планировать-то могу. Могу-у-у! И хочу-у! Но? Но я вот и перед вами свое обещание не выполнил: обещал вам пять лет настоящей госплановской, интереснейшей работы, а год прошел, и, на тебе, наружу вылазит парадокс, берет свое. Я тогда, здесь же было, в «Меркурии», за этим же столиком, ошибся, недооценил парадокс! В Омске в тысяча девятьсот восемнадцатом году сильно ошибся и вот еще здесь, в «Меркурии», снова. За эту последнюю и непростительную свою ошибку готов просить у вас извинения. Ежели сочтете уместным.
— Ну что вы, Георгий Васильевич! Все это преходяще, уверяю вас.
Посидели молча. Пожевали. Бондарин заметил:
— Кушать надо с аппетитом, Петр Николаевич. И поторапливаться: нэп кушаем, а это блюдо скоропортящееся!
— Как съездили-то? В Омск? — собрался наконец спросить Корнилов.
— Будто бы что-то и сделал. Докладную вот написал на имя товарища Прохина. Об организации издания карт в Сибири, сначала в Омске, на базе землеустроительного факультета Сибаки, то есть Сибирской сельскохозяйственной академии, ну, а позже и у нас, здесь, в Красносибирске, потребуется открыть специальный институт топографии, геодезии, картографии. Может быть, и астрономии! Мне радостно! Вот бы куда я подался-то, бывший инженер корпуса военных топографов. Да, я в Омске, в Сибаке зондировал себе местечко. Ну, не профессором, так доцентом. Не доцентом, так ассистентом. Там сильные есть ученые, профессор Ходорович хотя бы, я бы к нему на кафедру с удовольствием! И они там, в Сибаке, в принципе, «за». Правда, только в принципе...
— Я, признаться, не раз подумывал: как-то там, в Омске, наш Георгий Васильевич? По вокзалу прохаживается? Мимо кадетского корпуса, по Железному мосту? По Любинской и дальше, и выше...
— На площади, вы хотите сказать? — И показалось Корнилову, что Бондарин крупно вздрогнул.
— На площади,— подтвердил Корнилов, а Бондарин отложил вилку, нож, задумался. Спросил:
— Вы что же, парад девятого октября восемнадцатого годика имеете в виду? При чудной погоде? При огромном стечении народа? В присутствии дипломатического корпуса? И главковерха на белом коне, поди, помните? Отчетливо? Ну, не буду скрывать, я тоже помню все в подробностях. Не буду скрывать, нынче-то, будучи в Омске, уж я побродил по той площади. Повспоминал...
— Нет,— сказал Корнилов,— я в эти дни, покуда вы были в командировке, площадь вспоминал мало, больше вокзал. Вокзал, салон-вагон и нашу встречу в том вагоне.
— И что же явилось при этом в вашей памяти?
— Уже тогда, в вагоне, я заметил: «Главковерх? Не хочет победы. Делает все для нее, но не хочет...»
— Неужели было заметно? — воскликнул Бондарин.
— Было! Поэтому позже, через месяц, что ли, я нисколько не удивился, узнав, что вы так просто уступили верховное командование, а значит, и всю полноту власти Колчаку.
— Подумать только! А я и сам-то был сильно удивлен, что так получилось.
— Ну, если уж какой-то капитан, кратко посетивший вас, заметил, так неужели люди, вас окружающие, не замечали ничего?
— Нокс, бестия, заметил. Нокса я знавал, а он меня — в начале германской он был при штабе русского гвардейского корпуса, в котором и я служил. А до войны он служил в Индии, а потом все путешествовал, все путешествовал по русскому Туркестану, воспылал, видите ли, интересом. А во время гражданской в Сибири подыскивал диктатора. И вот нашел! Невысокого ума тот Нокс, и сами-то англичане, в этом убедившись, вложили ему вскоре по первое число...
— Значит, Нокс по поводу настроений главковерха догадывался, а другие?
— Жанен, французик, представитель союзников, тоже. Корнилов чувствовал, что в меру деликатно допрашивает Бондарина:
— Другие? Колчак?
— Как вам сказать-то, Петр Николаевич...
— Ну, как же, англичанин Нокс догадывался, француз Жанен догадывался, чехи Рихтер, Сыровой, Павлу догадывались, и наши русские — челябинский купец Лаптев, и знаменитость эсер Савинков, и премьер Временного правительства в Сибири Вологодский, кстати, нынче он клерк шанхайского банка, и серый кардинал Ванька-Каин Михайлов, кажется, бывший террорист А Колчак?—допрашивал Корнилов.— Догадывался?
Бондарин задумался, задумавшись, проговорил:
— Герой Порт-Артура, Балтики, Трапезунда. Но ума отнюдь не проницательного.
— Догадывался?.. Он?
— Да что вы меня допрашиваете-то? — возмутился Бондарин.— Хотите сказать, что, если Колчак догадывался, тогда он был прав, устраняя меня? Впрочем, вы правы. Офицер моей, а потом и колчаковской армии вправе это знать. Я бы, на вашем месте, тоже узнавал бы. Ну так вот: победы колчаковским способом я не хотел. И Колчак об этом, конечно, знал!
— А в другую победу он не верил. Как же ему было поступить? Это многие поняли и только поэтому и воевали до конца: не видели другого способа борьбы, кроме колчаковщины.
Опять было молчание, долгое-долгое, потом Корнилов воскликнул:
— Нет-нет! Уж вы, пожалуйста, Георгий Васильевич, припомните, чего вы тогда хотели. Пожалуйста! Вам только кажется, будто вы уже забыли, только кажется, но вы все помните. Какой вы хотели тогда победы? Или — никакой?
Бондарин долго размышлял — это было его тайной...
— Я мир хотел заключить с Красной Армией, представьте себе, Петр Николаевич. Да! Мирный договор!
Вот как было: ему, Корнилову, рядовому пехотному капитану, доценту и философу, эта идея и в голову не приходила, он однажды решил воевать, и после того вопроса для него не было, а генерал? А главковерх, до последней косточки военный человек, тот?..
— Да разве красные пошли бы на мир? — воскликнул Корнилов.— Разве только при нашей безоговорочной капитуляции! Зачем им был мир, если на их стороне была верная победа? И в белой армии это многие поняли и только поэтому и воевали до конца! Полагая ту безнадежную войну делом русской чести!
Бондарин усмехнулся неловко, даже нервически, слабо стукнул по столу ладонью, наклонился к собеседнику.
— А пошли бы красные на мирный договор, пошли бы. Со временем я уверяюсь в этом все больше и больше! Троцкий нет, а Ленин пошел бы, да! Так же, как на Брестский мир, он пошел бы и на мир со мной... С нами. Принцевы острова помните?
— Помню! Малозначащий эпизод военного времени.
— Значащий, значащий: союзники, Антанта, хотели показать миру, что большевикам мир чужд, и предложили ту мирную конференцию белых и красных на Принцевых островах и под своей эгидой... Было? Скажите: было или не было?
— Было. Но...
— И что же? Что же, Петр Николаевич, дорогой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— А уходить-то из Крайплана, поди, жалко?
— Еще как жалко-то, Петр Николаевич! Я ведь в то же самое время планировать-то могу. Могу-у-у! И хочу-у! Но? Но я вот и перед вами свое обещание не выполнил: обещал вам пять лет настоящей госплановской, интереснейшей работы, а год прошел, и, на тебе, наружу вылазит парадокс, берет свое. Я тогда, здесь же было, в «Меркурии», за этим же столиком, ошибся, недооценил парадокс! В Омске в тысяча девятьсот восемнадцатом году сильно ошибся и вот еще здесь, в «Меркурии», снова. За эту последнюю и непростительную свою ошибку готов просить у вас извинения. Ежели сочтете уместным.
— Ну что вы, Георгий Васильевич! Все это преходяще, уверяю вас.
Посидели молча. Пожевали. Бондарин заметил:
— Кушать надо с аппетитом, Петр Николаевич. И поторапливаться: нэп кушаем, а это блюдо скоропортящееся!
— Как съездили-то? В Омск? — собрался наконец спросить Корнилов.
— Будто бы что-то и сделал. Докладную вот написал на имя товарища Прохина. Об организации издания карт в Сибири, сначала в Омске, на базе землеустроительного факультета Сибаки, то есть Сибирской сельскохозяйственной академии, ну, а позже и у нас, здесь, в Красносибирске, потребуется открыть специальный институт топографии, геодезии, картографии. Может быть, и астрономии! Мне радостно! Вот бы куда я подался-то, бывший инженер корпуса военных топографов. Да, я в Омске, в Сибаке зондировал себе местечко. Ну, не профессором, так доцентом. Не доцентом, так ассистентом. Там сильные есть ученые, профессор Ходорович хотя бы, я бы к нему на кафедру с удовольствием! И они там, в Сибаке, в принципе, «за». Правда, только в принципе...
— Я, признаться, не раз подумывал: как-то там, в Омске, наш Георгий Васильевич? По вокзалу прохаживается? Мимо кадетского корпуса, по Железному мосту? По Любинской и дальше, и выше...
— На площади, вы хотите сказать? — И показалось Корнилову, что Бондарин крупно вздрогнул.
— На площади,— подтвердил Корнилов, а Бондарин отложил вилку, нож, задумался. Спросил:
— Вы что же, парад девятого октября восемнадцатого годика имеете в виду? При чудной погоде? При огромном стечении народа? В присутствии дипломатического корпуса? И главковерха на белом коне, поди, помните? Отчетливо? Ну, не буду скрывать, я тоже помню все в подробностях. Не буду скрывать, нынче-то, будучи в Омске, уж я побродил по той площади. Повспоминал...
— Нет,— сказал Корнилов,— я в эти дни, покуда вы были в командировке, площадь вспоминал мало, больше вокзал. Вокзал, салон-вагон и нашу встречу в том вагоне.
— И что же явилось при этом в вашей памяти?
— Уже тогда, в вагоне, я заметил: «Главковерх? Не хочет победы. Делает все для нее, но не хочет...»
— Неужели было заметно? — воскликнул Бондарин.
— Было! Поэтому позже, через месяц, что ли, я нисколько не удивился, узнав, что вы так просто уступили верховное командование, а значит, и всю полноту власти Колчаку.
— Подумать только! А я и сам-то был сильно удивлен, что так получилось.
— Ну, если уж какой-то капитан, кратко посетивший вас, заметил, так неужели люди, вас окружающие, не замечали ничего?
— Нокс, бестия, заметил. Нокса я знавал, а он меня — в начале германской он был при штабе русского гвардейского корпуса, в котором и я служил. А до войны он служил в Индии, а потом все путешествовал, все путешествовал по русскому Туркестану, воспылал, видите ли, интересом. А во время гражданской в Сибири подыскивал диктатора. И вот нашел! Невысокого ума тот Нокс, и сами-то англичане, в этом убедившись, вложили ему вскоре по первое число...
— Значит, Нокс по поводу настроений главковерха догадывался, а другие?
— Жанен, французик, представитель союзников, тоже. Корнилов чувствовал, что в меру деликатно допрашивает Бондарина:
— Другие? Колчак?
— Как вам сказать-то, Петр Николаевич...
— Ну, как же, англичанин Нокс догадывался, француз Жанен догадывался, чехи Рихтер, Сыровой, Павлу догадывались, и наши русские — челябинский купец Лаптев, и знаменитость эсер Савинков, и премьер Временного правительства в Сибири Вологодский, кстати, нынче он клерк шанхайского банка, и серый кардинал Ванька-Каин Михайлов, кажется, бывший террорист А Колчак?—допрашивал Корнилов.— Догадывался?
Бондарин задумался, задумавшись, проговорил:
— Герой Порт-Артура, Балтики, Трапезунда. Но ума отнюдь не проницательного.
— Догадывался?.. Он?
— Да что вы меня допрашиваете-то? — возмутился Бондарин.— Хотите сказать, что, если Колчак догадывался, тогда он был прав, устраняя меня? Впрочем, вы правы. Офицер моей, а потом и колчаковской армии вправе это знать. Я бы, на вашем месте, тоже узнавал бы. Ну так вот: победы колчаковским способом я не хотел. И Колчак об этом, конечно, знал!
— А в другую победу он не верил. Как же ему было поступить? Это многие поняли и только поэтому и воевали до конца: не видели другого способа борьбы, кроме колчаковщины.
Опять было молчание, долгое-долгое, потом Корнилов воскликнул:
— Нет-нет! Уж вы, пожалуйста, Георгий Васильевич, припомните, чего вы тогда хотели. Пожалуйста! Вам только кажется, будто вы уже забыли, только кажется, но вы все помните. Какой вы хотели тогда победы? Или — никакой?
Бондарин долго размышлял — это было его тайной...
— Я мир хотел заключить с Красной Армией, представьте себе, Петр Николаевич. Да! Мирный договор!
Вот как было: ему, Корнилову, рядовому пехотному капитану, доценту и философу, эта идея и в голову не приходила, он однажды решил воевать, и после того вопроса для него не было, а генерал? А главковерх, до последней косточки военный человек, тот?..
— Да разве красные пошли бы на мир? — воскликнул Корнилов.— Разве только при нашей безоговорочной капитуляции! Зачем им был мир, если на их стороне была верная победа? И в белой армии это многие поняли и только поэтому и воевали до конца! Полагая ту безнадежную войну делом русской чести!
Бондарин усмехнулся неловко, даже нервически, слабо стукнул по столу ладонью, наклонился к собеседнику.
— А пошли бы красные на мирный договор, пошли бы. Со временем я уверяюсь в этом все больше и больше! Троцкий нет, а Ленин пошел бы, да! Так же, как на Брестский мир, он пошел бы и на мир со мной... С нами. Принцевы острова помните?
— Помню! Малозначащий эпизод военного времени.
— Значащий, значащий: союзники, Антанта, хотели показать миру, что большевикам мир чужд, и предложили ту мирную конференцию белых и красных на Принцевых островах и под своей эгидой... Было? Скажите: было или не было?
— Было. Но...
— И что же? Что же, Петр Николаевич, дорогой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107