Капитана тут, на этом корабле, не было, боцмана не было, форма одежды преимущественно сарафанная, вместо бескозырок пестрые косынки, а иногда и просто так, полное отсутствие головных уборов, обут экипаж бог знает во что — в шлепанцы, в сандалии, иногда опять просто так, то есть никак, босые ноги, но дело свое этот экипаж знал, шуровал в топке обмазанного желтой глиной «камбуза», и тот пыхтел-гудел на все лады.
Вот так: были проблемы развития и реконструкции народного хозяйства Сибири и проблемы культурной революции, а еще был «камбуз» — без этих проблем, но с делом, с делом неукоснительным и к тому же исполняемым точно в положенные сроки. Нарушений дисциплины неписаного, но твердого устава здесь не было, а всякий член экипажа носил звание «жены». Звание и должность тоже никем не утверждались — ни Крайисполкомом, ни совнархозом. Женщины были здесь разные, одна на другую не похожие, но это звание их уравнивало, они и сами, кажется, не хотели в этом качестве никаких между собой различий, искали же сходства и полного равноправия.
В шесть часов утра очередная дежурная по «камбузу» — а дежурства были установлены строго по расписанию, которое висело здесь же, неподалеку, на доске дачных объявлений — разжигала огонек под двумя конфорками, к семи «камбуз» пыхтел уже основательно, солидно, но недолго, а вот к полудню он возгорался снова — это готовился обед для детского населения крайплановских дач, а заодно и для материнского состава. Но самый устрашающий жар и гул «камбуз» производил в три часа дня, к прибытию из города конных линеек с плановиками — членами президиума, зав. секциями, референтами, специалистами, иными канцеляристами, одним словом, с мужьями, для которых с «камбуза» и выдавались первое, второе и третье блюда, все в достаточном количестве и с надлежащим качеством. Да-да, именно такая происходила ежедневно, кроме выходных, вблизи бревенчатых ворот дачного поселка метаморфоза — плановики мгновенно становились здесь мужьями и отцами. В том, может быть, и состоял смысл существования этих ворот, очень странных, поскольку заборов вокруг не было никаких, а ворота все равно несли свою службу, кто приезжал сюда или кто уезжал отсюда, обязательно через них, и ребятишки крикливой гурьбой встречали здесь своих отцов, редкий кто-нибудь убегал по дороге вперед, чтобы встретить линейки, да и прицепиться на задок, и прокатиться к своему величайшему удовольствию. Но этакое поведение никем не одобрялось, а одобрение или неодобрение, чего бы оно ни касалось, имело в дачном поселке Краиплана весьма существенное значение как для детей, так и для взрослых обоего пола.
Одобрение или неодобрение, даже если оно ни единым словом не высказывалось вслух, имело значение вполне реальное, о нем знали все, а формировалось оно тут же, у «камбуза», в среде его экипажа. Формировалось без протоколов и без директивных указаний, без речей и без прений, без предложений и решений, а как бы совершенно само по себе, по тому, как кто-то на вахте у «камбуза» улыбался, а кто-то в ответ не улыбался; по тому, как и каким тоном кто-то кого-то предупреждал: «Смотрите, смотрите, у вас мясо подгорает!»; по тому, что кто-то к кому-то обращался с просьбой: «Попробуйте, пожалуйста! Как, на ваш вкус, еще посолить или уже достаточно?»; по тому, как кто-то советовал «Я бы, на вашем месте, и еще добавила лука!» ~> Все это выражало дух коллективизма, который здесь умели и создавать, и ценить, потому что жизнь научила, годы! Недавние сравнительно годы с ежемесячными «переворотами» власти, с эвакуациями, с беженскими поездами, с голодухами, с сыпняком и брюшняком, кое-где и с холерой, с арестами и освобождениями (кто не был тогда освобожден, того здесь, разумеется, не было, быть не могло) Господи! Да если из тех-то лет на этот «камбуз» поглядеть да на кастрюли с мясом (30 коп. за килограмм) и с картошкой (50 коп. за пуд), с заправкой из муки-крупчатки (1 р. 50 коп.— 2 р. 00 коп. за пуд), с солью (03 коп. за килограмм) —это же сказка! Мечта! В те недавние годы даже оптимисты, тем более оптимистки, о таком и не помышляли, забыли помышлять! Не то чтобы не хватало воображения — времени, сил и здравого смысла тогда не хватало для этого!
Зарплата, средняя зарплата невелика, это правда — тридцать, сорок, а пятьдесят рубликов — это уже ого-го! Не очень-то разбежишься, но жить можно, кормиться можно. И не худо!
Так вот, все тот же здравый смысл спустя годы подсказывал: береги лад и коллективизм! Береги тактичные отношения! Не позволяй нечистой силе тебя попутать, предаться воспоминаниям, тем более вопросам друг к другу: кто и где был в 17-м, в 18-м, в 19-м, в 20-м, в 21-м и в 22-м уже году? В каких тыловых и фронтовых районах? В каких прочих местах?
Что надо было друг о друге знать, то здесь хорошо знали. Про-хина Лидия Григорьевна занимала в те годы пост — очень серьезный — в женском отделении Красносибирской ЧКТПУ; жена профессора Сапожкова, бывшего министра Сибирского временного правительства, Юлия Викторовна десять лет тому назад разъезжала на автомобиле сперва в Томске, а потом и в Омске; а жена — теперь вдова — Лазарева Нина Всеволодовна не так уж и давно проживала в эмиграции, в Цюрихе, училась там в университете; зав. библиотекой Крайплана Евдокия Ефимовна Кулагина четыре года тому назад едва умела писать. Читать-то, правда, она умела и раньше. Но... зачем ссылаться на имена и фамилии?
Мужья-то все стали плановиками, все мазанные одним миром — Крайпланом, значит, и женам судьба велела стать единым экипажем «камбуза», строго блюсти дисциплину, расписание дежурств и тактичность отношений.
Тут все ко всем присматривались, делали кое-какие выводы с разных точек зрения, но самой главной точкой было: «А не болтушка ли?» Если болтушка, немедленно дать понять, какой это порок, какая для всех беда и угроза!
Годы, годы! Минувшие! Вот ведь что они могли сделать, как женщин воспитать!
Все это заметил, все это понял старый холостяк Корнилов. Благодаря сосновому воздуху и широким просторам реки Оби.
И благодаря присутствию у «камбуза» Нины Всеволодовны.
Она здесь не командовала, нет, не давала указаний, не делала критических замечаний, упаси бог!
Но Корнилов помнил ее у «камбуза» еще в прошлом году, еще при живом муже, тогда она и здесь больше, чем кто-нибудь другой, была сама по себе, она «камбуз», наверное, не всегда и замечала, приходила сюда со своими мыслями, готовила обед или завтрак, или ужин и с теми же мыслями, в том же настроении уходила, только и всего, около своей конфорки она не торчала часами, она не молчала, а кого-то о чем-нибудь обязательно спрашивала и что-то о себе, о том, что и как мужу нынче готовит, рассказывала, но все это как бы между прочим, главным же фактором было самое ее присутствие у «камбуза», ее умение держаться так, как она умела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107