Лес, где я бывал… Деревья… Деревья – это всегда помогает. Или озеро, горы… Будто осень, и все такое красивое, разноцветное. Или будто зима, и все в снегу. Помню, один раз я видел метель… – увлеченно начал он и тут же замолчал. Потом смущенно сказал: – Ну, в общем, ты понимаешь.
– Понимаю.
– А потом, когда появляются люди – рано или поздно они все равно появляются, – я на время переключаюсь опять на игру, пока снова не представлю себе что-нибудь без людей.
– Сколько ты там сидел, самое большее? – спросил Пруит.
– Шесть дней. – По избитому лицу расползлась гордая улыбка. – Но это было легко. Это ерунда. Я запросто могу отсидеть там и двадцать дней, и пятьдесят. Я знаю, что смогу. Да если они…
Он вдруг оборвал себя на полуслове и виновато дернулся, будто его обманом чуть не вынудили в чем-то сознаться. В глазах у него снова появилось то странное, тревожное и алчное выражение, которое было теперь хорошо знакомо Пруиту.
– В общем, неважно, – хитро усмехнулся Анджело. – Придет время, узнаешь. Потом расскажу. Сейчас главное – перетащить тебя к нам.
– Все будет как скажешь. Ты командир, ты и командуй, – отрывисто сказал Пруит. Шесть дней, подумал он. – Когда начнем? Назначай.
– Сегодня, – не задумываясь решил Анджело. – Можно и в любой другой день, но лучше не тянуть, чтобы у тебя не перегорело. Сегодня в обед.
– Заметано. – Пруит выпрямился и взглянул на него, на этого узкогрудого, костлявого заморыша с тонкими ногами и руками-макаронинами, в сидящей мешком тюремной робе и в карикатурной шляпе, из-под которой Пруита настойчиво буравили черные горящие глаза. Шесть дней, подумал он, шесть суток, сто сорок четыре часа.
– Я должен сказать тебе одну вещь. – Анджело выговорил это через силу. Потом замолчал. – Это Мэллой заставил меня рассказать тебе про «яму», – сознался он наконец. – Я не собирался. Хотел, чтобы ты сам через все это прошел. Как я. Я, что ли, боялся, думал, если тебе рассказать заранее, ты откажешься.
– С чего ты решил?
– А с того! – задиристо сказал Анджело. – Если бы мне вот так перед первым разом все рассказали, я бы точно отказался.
Пруит рассмеялся. Как ему показалось, очень нервно.
– Я себя чувствую, как студент перед экзаменом, – объяснил он.
– А я не знаю, как они себя чувствуют, студенты. Я до колледжа не доучился.
– Я тоже. Потом напомнишь, спросим у какого-нибудь студента, проверим.
– Свистят, слышишь. Все, шабаш.
– Смотри-ка, и верно.
– Так что, старик, увидимся через три дня, – улыбнулся Анджело, и они, прихватив кувалды, пошли к дороге, куда уже подъезжали грузовики.
– Интересно, как там делишки у нашего старого друга капрала Блума? – попробовал развеселить его Анджело.
– Небось уже сержант, – машинально отшутился Пруит, но в голове было совсем другое. Мысли в голове слипались, как резина.
– А может, и не через три дня, а через два, – сказал Анджело. – Короче, до встречи во втором. А не в каменоломне. – Он повернулся и пошел к своему грузовику.
– О'кей, – рассеянно кивнул Пруит ему вслед. – Пока.
Все, теперь он был один и ехал в грузовике третьего барака вместе с остальными, которым этого не понять и которые, наверное, никогда бы на такое не решились, гордо думал он, пытаясь себя подбодрить.
А вот он решился. Он знает, что пойдет до конца. Он обязан это сделать. Потому что хочет, чтобы Анджело Маджио, и Джек Мэллой, и даже Банно восхищались им, хочет по-прежнему иметь право называть себя Человеком в том смысле, в каком он это понимает, и потому у него нет другого выхода.
Во рту пересохло, хорошо бы хоть глоток воды.
В переполненном грузовике он был сейчас совсем один.
37
Один и один, вечно так, думал в это время капрал Исаак Натан Блум, выходя из столовой. Капралам и сержантам всегда одиноко.
Он поднялся наверх, в спальню.
Как обычно, там было пусто. Блум и сам не знал, почему он решил, что в спальне кто-то будет. Он уже больше двух недель каждый раз уходил из столовой первым, но все равно каждый раз надеялся, что в спальне кто-нибудь да будет. А сегодня он думал, может, из-за этой жарищи кто-нибудь не пойдет на обед. Как люди могут набивать животы горячей жратвой, когда такое пекло? Блум этого не понимал. Сам он чуть не сдох, пока пятнадцать минут ковырялся вилкой в дымящейся тарелке и, насилуя желудок, заставлял себя глотать кусок за куском. Но надо: во-первых, как боксер, он должен думать о своем здоровье, а во-вторых, вокруг все голодные и жрут, чего он будет выделяться? И теперь съеденное осело в желудке кислой тяжестью, будто обед был из десяти блюд. Блума беспокоило, что он потерял аппетит.
Он стащил с себя рабочую рубашку, разулся, снял носки и лег на койку, погрузив горячие потные ноги в густую тень спальни, обманчиво сулящую прохладу, когда входишь прямо с жары. Даже смешно – вечером-то будет так свежо, что хоть бери второе одеяло.
Это все из-за жары, внушал себе Блум. В такую жару у кого хочешь аппетит пропадет. Пока с аппетитом порядок, считай здоров. А нет аппетита – что-то с тобой не то, это уж верняк. Неправильно придумано обедать днем, обедать нужно вечером, как богатые. Богатые – они не дураки, они жить умеют. Кто видел, чтобы офицеры обедали среди дня?
Блум лег на спину и, глядя на бетонные перекрытия потолка, пытался разобраться. Раньше с ним такого не было. А сейчас и завтракает без аппетита, и ужинает, видно, дело не только в жаре. Раньше с ним такого не было. Надо что-то делать, а то от него скоро одни кости останутся. Хочешь, чтобы были силы, надо жрать, особенно если ты боксер. Нет, раньше с ним такого не было. Это уже больше двух недель тянется. Примерно с тех пор, как он получил капрала. Быть капралом – штука ответственная, может, и это сказывается. Словом, раньше с ним такого не было. Ну и, конечно, «товарищеские» тоже на него действуют, а до конца еще две недели. Бокс на него всегда действует, он для бокса слишком нервный, он знает, нервы у него для бокса не те; может, и от этого. Потому что раньше с ним такого никогда не было. Жалко полк подводить, а то бы он давно послал бокс куда подальше.
Блум бросил свои интеллектуальные изыскания и позволил себе переключиться на бесполезные, но приятные размышления насчет того, как он отлично заживет, когда кончатся «товарищеские».
Еще две недели, думал он. Всего две недели. А потом ни боев, ни тренировок, и так до декабря, до чемпионата. Вот лафа, даже не верится. По натуре он был человек мирный, и перспектива целых пять месяцев жить спокойно завораживала его, как мираж. Самая глупость в том, что он и так выиграл полковое первенство. От двух последних встреч все равно уже ничего не зависит. Как-то даже глупо выступать еще два раза, когда у него по сумме очков железный верняк и он истосковался по спокойной жизни. Так-то оно так, а что тут сделаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277
– Понимаю.
– А потом, когда появляются люди – рано или поздно они все равно появляются, – я на время переключаюсь опять на игру, пока снова не представлю себе что-нибудь без людей.
– Сколько ты там сидел, самое большее? – спросил Пруит.
– Шесть дней. – По избитому лицу расползлась гордая улыбка. – Но это было легко. Это ерунда. Я запросто могу отсидеть там и двадцать дней, и пятьдесят. Я знаю, что смогу. Да если они…
Он вдруг оборвал себя на полуслове и виновато дернулся, будто его обманом чуть не вынудили в чем-то сознаться. В глазах у него снова появилось то странное, тревожное и алчное выражение, которое было теперь хорошо знакомо Пруиту.
– В общем, неважно, – хитро усмехнулся Анджело. – Придет время, узнаешь. Потом расскажу. Сейчас главное – перетащить тебя к нам.
– Все будет как скажешь. Ты командир, ты и командуй, – отрывисто сказал Пруит. Шесть дней, подумал он. – Когда начнем? Назначай.
– Сегодня, – не задумываясь решил Анджело. – Можно и в любой другой день, но лучше не тянуть, чтобы у тебя не перегорело. Сегодня в обед.
– Заметано. – Пруит выпрямился и взглянул на него, на этого узкогрудого, костлявого заморыша с тонкими ногами и руками-макаронинами, в сидящей мешком тюремной робе и в карикатурной шляпе, из-под которой Пруита настойчиво буравили черные горящие глаза. Шесть дней, подумал он, шесть суток, сто сорок четыре часа.
– Я должен сказать тебе одну вещь. – Анджело выговорил это через силу. Потом замолчал. – Это Мэллой заставил меня рассказать тебе про «яму», – сознался он наконец. – Я не собирался. Хотел, чтобы ты сам через все это прошел. Как я. Я, что ли, боялся, думал, если тебе рассказать заранее, ты откажешься.
– С чего ты решил?
– А с того! – задиристо сказал Анджело. – Если бы мне вот так перед первым разом все рассказали, я бы точно отказался.
Пруит рассмеялся. Как ему показалось, очень нервно.
– Я себя чувствую, как студент перед экзаменом, – объяснил он.
– А я не знаю, как они себя чувствуют, студенты. Я до колледжа не доучился.
– Я тоже. Потом напомнишь, спросим у какого-нибудь студента, проверим.
– Свистят, слышишь. Все, шабаш.
– Смотри-ка, и верно.
– Так что, старик, увидимся через три дня, – улыбнулся Анджело, и они, прихватив кувалды, пошли к дороге, куда уже подъезжали грузовики.
– Интересно, как там делишки у нашего старого друга капрала Блума? – попробовал развеселить его Анджело.
– Небось уже сержант, – машинально отшутился Пруит, но в голове было совсем другое. Мысли в голове слипались, как резина.
– А может, и не через три дня, а через два, – сказал Анджело. – Короче, до встречи во втором. А не в каменоломне. – Он повернулся и пошел к своему грузовику.
– О'кей, – рассеянно кивнул Пруит ему вслед. – Пока.
Все, теперь он был один и ехал в грузовике третьего барака вместе с остальными, которым этого не понять и которые, наверное, никогда бы на такое не решились, гордо думал он, пытаясь себя подбодрить.
А вот он решился. Он знает, что пойдет до конца. Он обязан это сделать. Потому что хочет, чтобы Анджело Маджио, и Джек Мэллой, и даже Банно восхищались им, хочет по-прежнему иметь право называть себя Человеком в том смысле, в каком он это понимает, и потому у него нет другого выхода.
Во рту пересохло, хорошо бы хоть глоток воды.
В переполненном грузовике он был сейчас совсем один.
37
Один и один, вечно так, думал в это время капрал Исаак Натан Блум, выходя из столовой. Капралам и сержантам всегда одиноко.
Он поднялся наверх, в спальню.
Как обычно, там было пусто. Блум и сам не знал, почему он решил, что в спальне кто-то будет. Он уже больше двух недель каждый раз уходил из столовой первым, но все равно каждый раз надеялся, что в спальне кто-нибудь да будет. А сегодня он думал, может, из-за этой жарищи кто-нибудь не пойдет на обед. Как люди могут набивать животы горячей жратвой, когда такое пекло? Блум этого не понимал. Сам он чуть не сдох, пока пятнадцать минут ковырялся вилкой в дымящейся тарелке и, насилуя желудок, заставлял себя глотать кусок за куском. Но надо: во-первых, как боксер, он должен думать о своем здоровье, а во-вторых, вокруг все голодные и жрут, чего он будет выделяться? И теперь съеденное осело в желудке кислой тяжестью, будто обед был из десяти блюд. Блума беспокоило, что он потерял аппетит.
Он стащил с себя рабочую рубашку, разулся, снял носки и лег на койку, погрузив горячие потные ноги в густую тень спальни, обманчиво сулящую прохладу, когда входишь прямо с жары. Даже смешно – вечером-то будет так свежо, что хоть бери второе одеяло.
Это все из-за жары, внушал себе Блум. В такую жару у кого хочешь аппетит пропадет. Пока с аппетитом порядок, считай здоров. А нет аппетита – что-то с тобой не то, это уж верняк. Неправильно придумано обедать днем, обедать нужно вечером, как богатые. Богатые – они не дураки, они жить умеют. Кто видел, чтобы офицеры обедали среди дня?
Блум лег на спину и, глядя на бетонные перекрытия потолка, пытался разобраться. Раньше с ним такого не было. А сейчас и завтракает без аппетита, и ужинает, видно, дело не только в жаре. Раньше с ним такого не было. Надо что-то делать, а то от него скоро одни кости останутся. Хочешь, чтобы были силы, надо жрать, особенно если ты боксер. Нет, раньше с ним такого не было. Это уже больше двух недель тянется. Примерно с тех пор, как он получил капрала. Быть капралом – штука ответственная, может, и это сказывается. Словом, раньше с ним такого не было. Ну и, конечно, «товарищеские» тоже на него действуют, а до конца еще две недели. Бокс на него всегда действует, он для бокса слишком нервный, он знает, нервы у него для бокса не те; может, и от этого. Потому что раньше с ним такого никогда не было. Жалко полк подводить, а то бы он давно послал бокс куда подальше.
Блум бросил свои интеллектуальные изыскания и позволил себе переключиться на бесполезные, но приятные размышления насчет того, как он отлично заживет, когда кончатся «товарищеские».
Еще две недели, думал он. Всего две недели. А потом ни боев, ни тренировок, и так до декабря, до чемпионата. Вот лафа, даже не верится. По натуре он был человек мирный, и перспектива целых пять месяцев жить спокойно завораживала его, как мираж. Самая глупость в том, что он и так выиграл полковое первенство. От двух последних встреч все равно уже ничего не зависит. Как-то даже глупо выступать еще два раза, когда у него по сумме очков железный верняк и он истосковался по спокойной жизни. Так-то оно так, а что тут сделаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277